— Но у меня ничего не болит, — успокоил его Эмиль.
— Я имею в виду другую боль, вот здесь, — и пеликан приложил крыло к сердцу.
— Неужели вам никогда не казалось, что кто-то схватил ваше сердце и тянет его туда, откуда вы приехали?
Эмиль опустил голову. К горлу подкатил ком, в глазах защипало.
— Ужасная боль, — продолжал пеликан, смотря куда-то вдаль, — и если она не утихнет, то останется только один выход — вернуться.
— А если нельзя вернуться?
— Тогда надо смириться с тем, что эта боль будет с тобой всегда. Станет хронической.
Пеликан употреблял порой такие сложные слова, что Эмиль только удивлялся, где он их нахватался. Наверное, старик Унтамола в перерывах между песнями читает ему вслух толковый словарь.
— А что такое «хронический»? — спросил Эмиль.
— Так говорят о болезни, когда она долго длится и никак не проходит.
— Но я не хочу такую болезнь.
— И не надо, что вы. Со временем вы об этом забудете или вернетесь. Иногда для того, чтобы забыть, надо вернуться туда, откуда уехал. Снова увидеть это место — и вдруг понять, что это совсем не то, чего ты хотел.
— Что это не твой дом, да?
— Не твое место или не твое время.
— Угу.
Эмиль сказал «угу», хотя на самом деле он совсем ничего не понял из того, что говорила птица. Но ему нравилось слушать пеликана, нравился его спокойный и уверенный тон, гортанный голос, к которому он успел привыкнуть. Даже желтые птичьи глаза и неуклюжая походка больше не казались ему странными.
Теперь он смотрел на пеликана, как смотрят на настоящего друга. Он не замечал ни коротких ног, ни странного клюва, ни торчащих во все стороны перьев. Он забыл об этом, как забывает любовь обо всем незначительном и маловажном. Незаметно для самого себя он полюбил пеликана, с его смешными ногами, клювом и крыльями, и наверняка расстроился бы, если бы что-нибудь в облике его друга переменилось.
Сколько раз поднимался я по этой лестнице.
Сколько раз открывал эту дверь.
Смотрел из окна во двор. Грелся у камина. Сидел за этим столом. Спал на этой кровати.
3. Топелиус
На следующий день пришло письмо от папы. Папа предлагал приехать к нему в гости на недельку-другую.
— Ну, вот и хорошо, поедешь завтра утром, — сказала мама.
— Не знаю, смогу ли я завтра…
Неужели это Эмиль сказал?
Он даже сам удивился. Разве не он с нетерпением ждал этого письма с тех пор, как начались каникулы? А оно пришло только сейчас, когда лето уже почти прошло…
На самом же деле Эмилю стало страшно. Ведь у папы теперь новая жена, Ирмели, и маленькая Марья, которую Эмиль еще ни разу не видел. А потом он подумал о пеликане. По какой-то необъяснимой причине он боялся оставить пеликана одного в городе. Хотя сам не мог понять, почему.
Именно поэтому в его голосе совсем не было радости, когда он сообщил о своем отъезде пеликану:
— Я завтра еду домой.
Пеликан побледнел.
— Насовсем?
— На пару недель, — поспешно добавил Эмиль.
— Но потом начнутся занятия в школе, и у вас, наверное, совсем не будет времени заходить ко мне.
— Мы что-нибудь придумаем, — заверил его Эмиль. — Я обязательно буду заходить.
Пеликан торжественно пожал мальчику руку.
— Я очень рад за вас. Счастливого пути, Эмиль! Счастливого пути!
Эмиль уезжал рано утром. Мама перед работой проводила его на вокзал. Посадила в вагон и помогла убрать чемодан на верхнюю полку.
— Подожди меня здесь, — сказала она. — Я сейчас вернусь.
Эмиль видел из окна, как она побежала к киоску на вокзале. Когда она вернулась, в руках у нее была большая плитка шоколада. Она сунула ее Эмилю в карман.
— Мама, поедем вместе.
— Я не могу, Эмиль.
Ее лицо стало серьезным и строгим.
— Ну все, мне пора, а то поезд вот-вот тронется.
Она крепко обняла Эмиля. Он даже смутился, мама редко так делала. Тихо, почти беззвучно поезд тронулся. Мама стояла на мосту и махала ему рукой. Ее грустное лицо становилось все меньше и меньше.
Незаметно промелькнули привокзальные здания, и вдоль дороги потянулись промышленные территории и жилые районы. Высокие многоэтажные дома стояли вплотную друг к другу и были как две капли воды похожи на тот, в котором жили теперь Эмиль с мамой. Но постепенно зеленых островков между кварталами становилось все больше, они ширились, густели и сливались друг с другом, пока не превратились в широкую лесную полосу. За лесом шли поля, по которым ползали молотилки и стояли, как солдаты в карауле, желтые снопы.
Потом настала очередь настоящих лесов. Утреннее солнце с трудом пробивалось сквозь густые кроны елей и сосен, отчего мохнатая зелень сияла и искрилась. Снова замелькали дома. Но теперь уже не двенадцати- и даже не четырехэтажные, а маленькие деревянные домики, красные и желтые, с зеленой изгородью вокруг. В саду болтались качели, на веревке между березами сушилось белье… За домами потянулись серые сараи. Сверкнуло озеро. Поезд уходил все дальше и дальше на север, вглубь страны.
Интересно, изменился ли папа? И как там Йеппе, который всегда так весело вилял хвостом при встрече? Наверное, потолстел и постарел. Папа вечно подкармливает его сахаром и не верит, когда ему говорят, что сахар собакам вреден. Эмиль подумал, что наверняка увидится со своим другом Отто, старшеклассником, который собирается после окончания школы в город, учиться на электрика. Бывало, они вместе с Отто забирались на сеновал и тайком листали там старые номера «Плейбоя».
Но на самом деле Эмиль знал, что даже если папа, Йеппе и Отто совсем не изменились, то изменился он сам, и этого он больше всего боялся.
Папа стоял на перроне в клетчатой рубашке и вельветовых штанах. Раньше он никогда таких не носил. Эмиль заметил его еще из окна поезда, но не стал махать рукой, а наоборот, отодвинулся подальше от окна. Он словно тянул время, не спешил первым выйти из поезда, а терпеливо ждал, пока все пассажиры спокойно выгрузят на перрон свои чемоданы, коробки, удочки, плавательные круги, торты и мяукающие корзинки.
— Здравствуй, Эмиль, — сказал папа.
Это прозвучало как-то слишком торжественно. В городе никто не говорит «здравствуй», все говорят «привет».
Они не стали обниматься, а только пожали друг другу руку. Правда, потом папа весело похлопал Эмиля по плечу, и Эмиль вздохнул с облегчением.
— Поедешь на багажнике? — с улыбкой спросил папа.
Эмиль сто раз ездил на багажнике старого папиного велосипеда. Но сегодня все было по-другому. Он постеснялся обхватить папу за пояс, а потому держался за пружины под сиденьем. Ноги Эмиля почти касались земли, и это тоже было в новинку.
Ехали быстро и по пути не разговаривали. День был жаркий, и на спине у папы проступили капельки пота.
Бабушка Отто стояла у курятника и махала им рукой. Самого Отто во дворе не было.
Клен у ворот подрос и потемнел. Затаив дыхание, Эмиль посмотрел на дом, который приветливо выглядывал из-за кустов сирени. Но… о, нет! Как же так! Дом больше не был приветливо красным. Его перекрасили в светло-коричневый цвет.
Никто не выбежал с лаем навстречу Эмилю. Цепочка, на которой раньше сидел Йеппе, одиноко болталась у пустой будки.
— Папа, а где Йеппе?
— Йеппе умер.
Эмиль не спросил, как и когда это произошло. Зачем? Он вспомнил, как злился на Йеппе, кричал на него и однажды даже пнул, правда, босой ногой.
Папа резко затормозил, и Эмиль спрыгнул на землю. Вот и приехали.
У малышки Марьи были такие же рыжие волосы, как у Ирмели, ее мамы, — только нежные, как пух, и топорщились на затылке, как у маленького птенчика. Она только что научилась смеяться, и было видно, что Эмиль ей понравился. Он держал ее за руки и кружился вместе с ней по комнате, а она смеялась влажным и беззубым, как у маленькой старушки, ртом.
Но Ирмели испугалась, увидев, как они кружатся. Она выхватила Марью из рук Эмиля:
— Как ты обращаешься с ребенком!
Марья заревела, а Эмиль попытался объяснить:
— Но ей же понравилось. Честное слово. Она только что смеялась.
— Сейчас она тоже смеется, да?
И Ирмели унесла малышку в свою комнату, а Эмиль решил сходить в гости к Отто.
— Здрасте, а Отто дома?
— Нет, он ушел к Рите. Она тоже скучает дома одна.
Надо было сразу догадаться, Отто никогда не бывает дома. А если и бывает, то непременно с Ритой. А когда они все вместе, то Отто смотрит на Эмиля словно свысока. Еще бы, ведь ему уже пятнадцать. Говорят, что Отто и Рита помолвлены. Это, конечно, шутка, но всё равно все болтают.
Эмиль знал, что такое помолвка, но ему казалось, что так можно сказать только о взрослых людях, а не о таких, как Отто и Рита. Правда, Рита выглядела взрослой, у нее даже грудь появилась, и уже давно. Когда они еще все вместе ходили в школу, какой-то учитель сказал, что Рита рано созрела. Наверняка он имел в виду именно грудь.
