В классе стояла гробовая тишина. Такая, что отчётливо слышалось шлёпанье моих слёз о мокрую парту.
— Вера Евстигнеевна, я больше не буду, — прошептала я. — Можно мне остаться?
— Нет, — твердо сказала Вера Евстигнеевна. — Передай своим родителям, пусть завтра придут в школу.
— А я?..
— А ты можешь не приходить.
Я собирала портфель. Руки мои дрожали. Люська смотрела на меня вытаращенными от ужаса глазами.
— Это можешь оставить себе, — сказала Вера Евстигнеевна.
Я сунула злополучную промокашку в портфель и медленно поплелась к дверям.
Все провожали меня глазами. Все сидели и молчали.
Больше они меня никогда не увидят.
Представляю, как они радуются: «Мало ей! Так ей и надо!»
Все, все радуются. Никому до меня нет никакого дела. Ни Иванову! Ни Длиннохвостовой! Ни Люське! Ни даже Коле Лыкову!
Вон они все сидят и молчат. И завтра даже не вспомнят меня! Даже не вспомнят!
Я взялась за ручку двери и медленно потянула её на себя…
И вдруг за моей спиной в полной тишине грохнула крышка парты, и с места вскочил Коля Лыков. Лицо у него было красное.
— Вера Евстигнеевна! — заикаясь, крикнул он. — Разрешите, пожалуйста, Синицыной остаться! Она не будет б-б-больше писать на уроках писем! Ч-ч-честное слово, не будет!
— Вера Евстигнеевна, она правда больше не будет! — послышался писклявый голос с последней парты, и я увидела, как над партой в дальнем углу класса повисла тощая фигура Ирки Мухиной, жуткой вредины и воображалы. — Она не нарочно! Это она по глупости написала, Вера Евстигнеевна!
— Конечно, по глупости! — подхватила Сима Коростылёва. — Вера Евстигнеевна, по глупости! Честное слово!
— Да дура она, чего там говорить! — закричал Иванов. — Только не надо её выгонять! Она хоть и дура, а не надо!
— Не надо! Не надо! — закричали все. — Не надо её выгонять!
Я стояла около двери. Я не знала, что мне делать. Они кричали со всех сторон. Они не хотели, чтобы меня выгоняли! И моя Люська, моя вредная Люська, кричала громче всех:
— Вера Евстигнеевна, она больше не будет! Простите её, пожалуйста! Простите её! Простите!
Вера Евстигнеевна с каким-то удивлением глядела на класс. Она переводила взгляд с Иванова на Длиннохвостову, с Длиннохвостовой на Коростылёву, с Коростылёвой на Колю Лыкова, и на лице её проступало странное выражение. Как будто ей хотелось улыбнуться, но она изо всей силы сдерживалась, и делала строгое лицо, и хмурила брови…
— Вот оно что! — медленно сказала она. — Значит, вы не хотите, чтобы я Синицыну выгоняла?
— Не хотим! Не хотим! — закричали все. И даже ленивый Бураков разжал толстые губы и басом произнёс:
— Не хотим!
— Ну, а как же нежелание Синицыной учиться?
— Это она пошутила! Это она просто так!
— «Просто так»? — нахмурилась Вера Евстигнеевна.
И тут снова вперёд выступил Коля Лыков.
— Вера Евстигнеевна, — сказал он. — Синицына действительно учится неважно. Но обещаю вам как звеньевой, я сделаю всё, чтобы она стала учиться хорошо!
— Ах так?.. Ты это обещаешь, Коля?..
Вера Евстигнеевна на секунду задумалась.
— Ну что же… Если ты мне это обещаешь… И потом, я не могу не считаться с мнением класса. Ладно, Синицына. Садись на своё место. Но смотри, Коля Лыков за тебя поручился. Не подведи своего товарища!
И я пошла обратно.
Я весь урок слушала учительницу. Я прямо глаз с неё не сводила. Приставки и суффиксы я подчёркивала так, что чуть не продавила насквозь тетрадь.
И вот прозвенел звонок.
Вера Евстигнеевна собрала тетрадки, взяла классный журнал и пошла в учительскую.
И тут весь класс окружил меня плотной стеной.
— Ну, Синицына, ты дала! — сказал Иванов. — Как там у тебя про Костю?
— «Ваш Костя умный и замечательный», — сказала Сима Коростылёва.
— «И я в него влюбилась», — захихикала Валька Длиннохвостова. — Ой, не могу! Не могу! Синицына, ну и дура же ты!
— А как про Серёжу-дворника? Его из института выгнали, да? Здорово! Люська, а откуда ты всё это взяла? В книжке прочла?
— А этот-то… как его… Синдибобер Филимондрович? Злой, с седой бородой, дерётся палкой… Ой, не могу! Умора!
— А про Косицыну-то как! Про Косицыну! Что она худая, как скелет, и у неё зуба спереди нет! Люська, а ну-ка, открой рот!
— Ну и глупо! — сказала Люська. — И ничего смешного нет. Тоже мне, подруга называется! Да у неё, может, двух зубов не хватает. Это ещё не значит, что я об этом всему классу должна докладывать!
— Ребята! — сказала Вера Евстигнеевна. — На наш класс дали десять билетов на праздничный концерт. Я долго думала, кому из вас их отдать, но потом решила вот что: пусть на концерт пойдёт самое дружное звено в нашем классе… Как вы считаете, это решение справедливое?
— Справедливое! Справедливое! — закричали все.
— В таком случае сами решите, какое звено пойдёт на концерт.
После уроков всё наше третье звено осталось в классе.
— Объявляю сбор звена открытым, — сказал Коля. — На повестке дня дружба в нашем звене.
— Чего в нашем звене? — сказала Валька Длиннохвостова.
— Дружба, — строго повторил Коля. — Длиннохвостова, если тебе не слышно, сядь ближе.
— А мне слышно, — сказала Валька. — Дружба так дружба.
— Её это не волнует, — сказала Сима. — Вот если бы у нас на повестке дня кружевные манжетики обсуждались…
— Ах так?! — вскочила Длиннохвостова. — А кто вчера в классе новой шапкой хвалился?!
— Граждане, ближе к делу! — сказал Коля Лыков. — Мы должны сегодня разобраться: дружное у нас звено или не дружное? Самое оно дружное или не самое?
— А чего тут разбираться? — сказала Сима. — Конечно, наше звено самое дружное! В театр мы вместе ходили? Ходили. Книжку вместе читали? Читали. В зоопарке были? Были.
— Так-то оно так, — сказал Коля. — Но всё-таки, честно говоря, мне кажется…
— Опять тебе кажется? — перебила его Сима Коростылёва. — Вечно тебе всё кажется!
— Да? А кто вчера Иванова по спине портфелем огрел? — спросил Коля, в упор глядя на Симу. — Или это мне тоже показалось?
— Он сам виноват! — воскликнула Сима. — Спроси у него, зачем он толкается!
— Иванов, ты зачем Коростылёву толкнул? — строго спросил Коля.
— Не рассчитал, — сказал Иванов. — Я Хвостище хотел подножку дать, чтобы «рыжим дураком» не обзывалась.
— Он первый обзывается! — закричала Валька Длиннохвостова. — Он меня Хвостищей зовёт, дурак рыжий, э-э-э… — И Валька высунула язык и скорчила Иванову рожу.
— Ах ты Хвостища бесхвостая! — заорал Иванов. — Опять за своё?! — И со злобой пнул кулаком в тощую спину Длиннохвостовой.
— Ай! — пронзительно вскрикнула Длиннохвостова и, повернувшись на девяносто градусов, обеими руками вцепилась в рыжие вихры Иванова.
— Перестаньте! — рассердился Коля. — Длиннохвостова, как тебе не стыдно?!
— Не волнуйся, так ему и надо, — вмешалась Люська. — Он у меня двадцать копеек три недели тому назад занял и до сих пор не отдал. Пусть знает, как обманывать!
— Сама хороша! — сказала я. — Ты у меня книжку брала, она какая чистая была, а вернула всю в пятнах!
— Не ври! — закричала Люська. — Я эту твою книжку даже не читала! Мне к ней противно было притронуться, такая она грязная была!
— Это моя книжка грязная?! Ты слышишь, Коля, нет, ты слышишь? Она говорит, у меня книжки грязные, а у самой всегда руки в кляксах, ей бабушка насильно руки мочалкой моет!
— При чём тут моя бабушка? Как ты смеешь оскорблять мою бабушку?! Да я с тобой никогда в жизни больше разговаривать не буду! — завопила Люська.
— Отпусти!!! — на весь класс орал Иванов. — Хвостища проклятая, отпусти, кому говорю!!!
— Ну и не разговаривай! — сказала я. — Подумаешь, какая нашлась! Да я с тобой вообще не хочу за одной партой сидеть!
И я пересела за другую парту и так грохнула крышкой, что стёкла в окнах задребезжали.
— Ну что же, — сказал Коля. — Всё правильно. Я так и знал, что не видать нам билетов в театр как собственных ушей.
— Почему это не видать? — удивилась Валька и от удивления выпустила Павликины вихры.
— Как это не видать? — сказал Павлик, растирая пострадавшую голову. — Что у нас, звено не дружное, что ли?
— Ещё какое дружное! — воскликнули мы с Люськой в один голос. — В театр мы вместе ходили? Ходили. Книжку вместе читали? Читали. В зоопарке были? Были. Так чего же тебе ещё?
За окном светило солнце. Прыгали на ветках воробьи. Маленькие зелёные листья кувыркались в воздухе.
— Эх вы! — тихо сказал Коля. — Эх вы!.. Ладно. Объявляю сбор звена закрытым. — И Коля повернулся и пошёл к дверям.
Мы остались одни. Мы не смотрели друг на друга.
