— В горшок, — отвечаю я.
— Прогуляться с собаками? — предлагает Хелле.
— В горшок, — отвечаю я.
И пока мы так играем, я сижу и все думаю и думаю о Стиане и девочке, которая сидит у него в комнате.
— Пойдем покачаемся! — говорит Хелле.
— На стол! — отвечаю я.
Конечно, я хочу покачаться! Так что один раунд «На стол — в горшок» закончен. Мы бежим вокруг дома, я сбегаю по лестнице, чтобы закинуть тарзанку, а Хелле остается на веранде ее принимать. И пока мы качаемся, я, в общем-то, уже совсем не думаю о Стиане и девчонке в коричневой толстовке и зеленых кедах.
Крутые объемные буквы дугой
— Можете прогуляться за меня с собаками, девочки? — просит вдруг Лисбет из кухонного окна.
Мы успели только по одному разику прокатиться каждая.
— А-а-а-а-а, — говорит Хелле, — обяза-а-а-ательно?
Она спрыгивает на террасу, перекидывает веревку через перила и смотрит на маму. Я поднимаюсь по лестнице.
— Сейчас очередь Стиана, — говорит Хелле.
— Ну пожалуйста, Хелле, — просит Лисбет, — у Стиана гости, а я сижу по уши в работе, готовлюсь к конференции…
— У меня тоже гости, — говорит Хелле.
Лисбет смотрит на Хелле. Так, долго. А Хелле — на маму.
— Ладно, хорошо, — говорит Хелле наконец, — но мы пойдем только вниз к Берегу! Мы НЕ идем на Вершину!
За Станцией есть каменистый пляж, который мы называем просто Берег. Там мы часто выгуливаем собак без поводка, потому что оттуда им никак не сбежать. С одной стороны там — каменная стена, сзади большой красный лодочный сарай стоит вдоль всего пляжика, и остается только узкое отверстие между Берегом и Станцией. И как раз у этого отверстия стоит лодочный сарай поменьше (или кладовка, или еще что-то) на маленьком цементном возвышении, и от этого сарая прямо к воде спускается длинная цементная горка (чтобы спускать на воду или вынимать из воды лодки). (!! на этой вот цементной горке мы обычно и сидим, когда выгуливаем собак на Берегу, потому что, если они вздумают сбежать, их очень легко поймать.
— Кто она такая? — спрашиваю я и тяну с земли какие-то засохшие водоросли.
— Кто? — спрашивает Хелле и бросает в воду ракушку. Удивительно, почему Хелле спрашивает кто, это же очевидно, о ком я говорю!
— Эта девчонка в комнате у Стиана! — отвечаю я.
— Не знаю, — говорит Хелле, — никогда ее раньше не видела.
— Хм, — говорю я.
— Но может быть, это и есть Нинни, — говорит Хелле.
— Что? — спрашиваю я. — Нинни?
— Да, — отвечает Хелле, — девчонка из его класса. Я нашла в его комнате рисунок девочки с очень короткими темными волосами, и там было написано НИННИ дугой над головой, такими крутыми объемными буквами, и вокруг завитки.
— Что? — спрашиваю я. — Он ее нарисовал? И ты ничего не сказала?
— О чем? — говорит Хелле. — Стиан все время рисует, мне что, рассказывать тебе о каждом его рисунке?
Хелле смотрит на меня. Я смотрю под ноги, теребя сухой кусочек водорослей. Пытаюсь сделать пузыри, но ничего не выходит, водоросли слишком жесткие, они не лопаются, а только трескаются, и на пальцах у меня остаются крошки. Я выбрасываю остаток водорослей в воду, но они такие легкие, что только проворачиваются в воздухе и приземляются прямо передо мной, на мой кроссовок. Я отбрасываю их.
— Нет… — говорю я.
— И все-таки, — продолжает Хелле, — девочка на рисунке выглядела точно как эта…
— Нинни, — говорю я и бреду к воде.
Солнце уже вечернее, очень низкое и резкое, и светит прямо в глаза. «Надо было надеть темные очки», — думаю я.
— Не понимаю, как у него так здорово получаются эти объемные буквы… — говорит Хелле.
— Что за странное имя… — говорю я.
И чихаю.
Дорогой дневник,
все, что я писала недавно о Стиане, все теперь неправда. Я НЕ влюблена в Стиана! Потому что у Стиана появилась девушка. (Она же ЕГО девушка!?! Потому что они ВСЕ время вместе.) Ее зовут Нинни. НИННИ. Что за идиотское имя! Никогда никого не зовут НИННИ! Только собак и кошек.
И крыс. Но не девочек. Нинни — это кличка. КРЫСИНАЯ [СПИЧКА А не человеческое имя.
Стиан ее нарисовал. И написал НИННИ дугой над рисунком такими объемными буквами, как сказала Хелле.
Он не написал мое имя дугой, когда рисовал меня. По-моему, Нинни — просто ТУПЕЙШЕЕ имя.
После школы на следующий день мы с Хелле отправляемся прямиком к тарзанке. Но когда мы туда приходим, там уже Стиан и эта девчонка! Хелле хочет качаться с ними, а я нет, и мы уходим и садимся на Платформу. Мы сидим там очень долго и болтаем, а потом снова возвращаемся к Хелле проверить, не освободилась ли тарзанка. Надеюсь, эта Нинни уже ушла. Но нет. (Ей что, больше негде торчать?)
Не знаю, могу ли я жить с этой новостью. Что Нинни всегда будет тут. Это ведь дом моей лучшей подружки и ее брата! Мы всегда тут были одни. И очень фигово, что Стиан вдруг стал все время таскать ее домой. И теперь тут стало очень странно. У меня как-то не получается быть самой собой! Я не могу делать, что хочу, не думая о ней… Теперь все время приходится думать, что говоришь и что делаешь, как-то так. И это ужасно утомительно вообще-то. Поэтому я довольно скоро ухожу к себе.
В гостиной сидит мама со своим судоку, как всегда.
— Мама-а-а-а, — говорю я.
— Да, малышка, — отвечает мама, не поднимая головы.
— Правда же нельзя зваться Нинни? Правда, это тупое имя? — спрашиваю я.
Мама смотрит на меня.
— Ты это о чем? — говорит она и смотрит на меня с таким вопросом во взгляде.
— А-а-а-а-а-а-а-а! Нинни! — говорю я снова. — Правда же, нельзя жить с таким именем?!
— Почему же нельзя? Конечно, можно, — отвечает мама.
— А-а, — говорю я с обидой.
— Да, — продолжает мама, — Нинни — прекрасное имя! У тебя новая подружка в школе?
— ЧЕРТ! НЕТ! — я почти кричу.
— Ну Ода, — говорит мама и смотрит на меня.
Меня страшно бесит, что она так смотрит. И еще бесит, что ей кажется, будто Нинни — прекрасное имя. Поэтому я назло громко топаю на кухню, открываю холодильник и вливаю в себя много лимонада прямо из бутылки. (Но не проливаю, кстати.)
Потом я громко топаю по лестнице мимо комнаты Эрленда к себе и захлопываю дверь.
В комнате я сажусь за стол. Не знаю, почему мама меня так взбесила. И почему я громко топаю по полу и захлопываю дверь. Но это так приятно на самом деле. Я даже улыбаюсь. Мне ХОРОШО. Тут я сужаю глаза до двух таких узких щелочек. Мне кажется, я выгляжу ужасно круто, и хитро, и умно, когда сужаю глаза. Надо проверить в зеркале в ванной, но сейчас я туда не пойду.
Вместо этого я открываю дневник на новой чистой странице.
пишу я СТРАШНО НЕКРАСИВЫМИ буквами. И я страшно довольна этим предложением и тем, какими УРОДЛИВЫМИ буквами я его написала. Я уже почти смеюсь.
«Нинни», — говорю я вслух, сузив глаза, и чувствую, что злюсь, но мне при этом ХОРОШО, потому что я произношу имя медленно и задумчиво и думаю, какое же оно некрасивое.
Вдруг я начинаю громко смеяться. Сначала неестественно, но потом заражаюсь сама от своего как бы смеха и начинаю смеяться по-настоящему. Что вообще со мной происходит? — думаю я, смеясь. Сначала я радуюсь, потом злюсь, а теперь смеюсь, и так вверх-вниз ВСЕ ВРЕМЯ! И очень быстро все меняется! Как это фигово.
Подумать только, осенью я пойду в новую школу! Туда, куда ходят Стиан и Нинни! Это будет здорово. Тогда мы со Стианом будем вместе ездить в школу и выходить на одной остановке. Мне кажется, давно пора мне переходить из младшей школы, ведь я же уже подросток.
Папа говорит, что я еще НЕ подросток.
— Да-а-а-а-а-а! — отвечаю я ему.
— Не-е-е-е-е-е-ет, — говорит папа (подражая моей манере разговаривать), — тебе еще не тринадцать, только в тринадцать становишься тинэйджером, то есть подростком.
— Я что, сказала, что я тинэйджер? — возражаю я. — Я сказала «подросток»!
— Это одно и то же, — отвечает папа.
— Не-е-т! — говорю я. — Каллестад называет нас «ну что, подростки». Так что мы все-таки подростки!
— Нет. Не подростки, — отвечает папа.
— Да-а-а-а-а-а, подростки! Я подросток, папа! — говорю я.
— Ну ладно, ладно, Щепка, — говорит папа и вздыхает. Он сдается, потому что он умный и не хочет, чтобы спор продолжался, как он говорит. (Потому что он знает, что я НИКОГДА не сдамся.)
