Он сейчас заговорит с этим агентом… Вошел как бы случайно, остановился перед молодым человеком, поклонился. Тот сначала не узнал его. Наконец, вглядевшись, равнодушно махнул рукой, заинтересованный входящим в эту минуту газетчиком.
Кровь бросилась в лицо Беппино, сердце наполнилось бесконечной горечью. Он сел за первый попавшийся столик. Официант подошел, остановился, провел мокрой тряпкой по мраморной доске. Сказал что-то.
— А? — спросил Беппино, мысли которого были далеко.
— Что подать?
— Все равно.
— Кофе?
— Пусть кофе…
— Кофе на второй в центре! — крикнул официант буфетчику.
Этот голос исходил, казалось, издалёка и уходил далёко. Кто-то подошел, заскрипел отодвинутым стулом, удалился. Он пил свой кофе в каком-то забытьи. Все казалось таким далеким, таким чужим, таким бессмысленным, таким бесцветным. Дона Ассунта, Луиджи, салон, Шелковая Рубаха… Он поднялся как лунатик. Он хотел идти. Идти, не зная куда. Без цели. Идти в ночь. В глубь ночи. По жизни. Из жизни. Он был один. Один.
— Эй ты, тип!
Пальцы официанта схватили его за рукав:
— Хотел уйти, не заплатив, мошенник?!
Эдуардо Гальегос Мансера (Венесуэла)
ЗЕМЛЯ И ЛУНА
Сказка
1957 год. Тюрьма Сьюдад Боливар — одна из самых страшных тюрем Венесуэлы, где в мрачных застенках томятся те, кто боролся против кровавой диктатуры Переса Хименеса. В одной из камер заключенный «Р. 108, - как гласит полицейский протокол. — Доктор Эдуардо Гальегос Мансера. Венесуэлец. Коммунист, активно разыскивался Управлением для расследования его подпольной политической деятельности в пользу коммунистической партии Венесуэлы в качестве ее национального руководителя… Задержан на месте преступления, когда вместе с другими коммунистами вел подрывную пропаганду…»
Каждый день допросы, пытки. На воле остались друзья, товарищи по борьбе. И сейчас от его стойкости зависит, будут ли они жить и сражаться дальше или погибнут в застенках. Выдержать. Не выдать. Не проговориться, даже если бьют резиновыми жгутами по голове, швыряют в ванну и пропускают через воду электрический ток, выворачивают руки, жгут ноги каленым железом.
Брошенные в холодные, сырые камеры, куда едва проникает бледный луч света, заключенные вспоминают о родных и друзьях, о своих семьях и о самом дорогом, что у них есть и ради чего они сражаются, — о своих детях.
Там, на воле, венесуэльского коммуниста Эдуардо Гальегоса Маневра ждет восьмилетняя дочь. Скоро день ее рождения, и отец пишет дочери письмо:
«Тюрьма Сьюдад Боливар. 7 апреля 1957 года.
Милая моя Мария Энрикета!
Вот и подходит день твоего рождения, но отсюда я не могу послать тебе подарка, дочка. Ну что ж, в таком случае, как, впрочем, это у нас с тобой и принято каждый год, я пошлю тебе несколько добрых советов. На этот раз в виде маленькой сказочки. Не знаю, понравится ли тебе то, что я написал, но вот она.
Давным-давно это случилось. Вселенная еще переживала пору своего детства, а наша планета едва народилась. Стояли на небе лицом к лицу Земля и Луна. Злилась Земля — только недавно во время солнечного затмения целый час закрывала от нее Луна свет Солнца — и закричала сердито:
— Слушай, ты, жалкий спутник! Как ты смеешь воровать у меня свет!
Порозовела от обиды та сторона Луны, которую мы не видим, но ничего не ответила она и продолжала спокойно плыть по небу.
Еще сильнее разозлилась Земля, что Луна не хочет отвечать ей.
— Зачем встаешь ты у меня на пути? А-а, ты завидуешь мне, не отпирайся! У меня такой прекрасный климат. Ты же днем сохнешь от жары, а по ночам дрожишь от ледяного холода.
А Луна все молчала. Но не отставала от нее Земля:
— Ну скажи ты мне, что в тебе хорошего? Что у тебя есть? Даже моря твои — вовсе не моря. Даже воздуха нет у тебя! Да никому ты не нужна! Хватит и меня одной на моей орбите. И зачем только ночь за ночью карабкаешься ты на небосвод?
Тихо, почти шепотом, прозвучал ответ Луны:
— Меня воспевают поэты.
Прогрохотала яростно Земля всеми своими вулканами:
— Ни на что ты не пригодна, мертвое светило! У тебя даже воды нет, чтобы утолить собственную жажду!
С легким вздохом возразила Луна:
— Когда Солнце садится и половина твоего тела погружается во мрак, я отражаю солнечные лучи и освещаю людям дорогу. На меня смотрят влюбленные, и голубыми искрами я свечусь в их глазах.
Но ничем уже нельзя было успокоить гнев Земли. Во всю силу своих ветров прокричала она:
— Да неужели не надоело тебе без конца кружиться по небу? Чуть насмешливо отозвалась Луна:
— А разве не ты научила меня двигаться в постоянном вращении? Потекла раскаленная лава по земной коре.
— Бесплодна почва твоя. Не дает она пищи. Да и сама ты никому не приносишь пользы!
— Но не так думают твои эскимосы, когда темными зимними ночами мой свет ведет их ловить рыбу. Я помогаю охотникам в лесах найти дорогу, и немало мореплавателей ведет свои корабли по моим лунным дорожкам.
В ответ на эти слова высоко-высоко подняла Земля свои морские приливы:
— Да ведь ты и существуешь-то лишь потому, что я влеку тебя за собой! Ну куда бы ты делась в небе без меня?
Спокойно улыбнулась Луна:
— Бедняжка, а что станет с тобой, если Солнце тебя покинет?
— Ну не смешно ли всюду таскаться за мной по небу?!
Однако терпение Луны не истощалось. Указав на величаво плывущее по небу к далеким галактикам Солнце, окруженное планетами, она мягко напомнила:
— А разве тебя за собой не влечет Солнце? Разве ты — не всего лишь одна из его свиты? Так свободна ли ты сама? Если я беру мой свет взаймы, так ведь и ты тоже.
Почувствовала Земля, что Луна берет верх в этом споре, и покраснели от стыда ее моря и континенты. Но раненое тщеславие заставило ее прибегнуть к последнему аргументу:
— Я создала человека, не забывай этого!
Никогда еще не была Луна столь красноречивой:
— Да, без сомнения, в человеке твоя высшая слава. Этого не сделала никакая другая планета. Но разве он — творение лишь твоих рук? Солнце дало тебе тепло, от которого зародилась в твоем лоне первая капелька жизни. Да, ты питаешь людей, но требуешь, чтобы и они отдавали тебе свой труд и силы. Я же наполняю весельем их темные, усталые ночи и ничего не прошу взамен. На тебе они живут и умирают, но я, Луна, знаю людей лучше, ибо понимаю их радости и умею разогнать
