я не решался протестовать, потому что этот человек пустил меня покататься на мотоцикле по своему частному автодрому. И еще потому, что мне вдруг стало понятно: он настоящий мафиози, из тех, которые приказывают ломать ноги и отрезать уши тем, кто им не угодил.
— Ладно, приятель, отпускай его, а то задницу вытереть не сможет. Ха-ха-ха!
— А, ну раз такое дело, пусть гуляет.
И они расхохотались. Я тоже посмеялся, украдкой поглядывая на свою посиневшую руку, которую этот громила мне чуть не сломал.
Мы сели в маленький электромобиль, на котором Василий разъезжал по своим владениям, и хозяин повез нас в дом ужинать. Вряд ли я когда-нибудь еще окажусь в таком доме (после истории с дедушкой так уж точно), или увижу такое обслуживание за столом, или услышу такие рассказы: Василий на свой день рождения выписал откуда-то слонов, и гости ездили на них по тому самому автодрому, будто на экзотических пафосных машинах, а в финале праздника был сюрприз — концерт суперзнаменитой американской певицы, которой именинник заплатил несколько миллионов долларов за то, чтобы она прилетела на частном самолете, полчаса попела и улетела обратно. И вряд ли еще кто-то пригласит моего деда на такую вечеринку, и вряд ли какой-нибудь миллионер, хоть казахский, хоть русский, хоть китайский, еще скажет ему: «Друг мой, ты неподр-ражаем», — как сказал Василий в тот вечер, а потом пообещал, что как-нибудь пригласит нас покататься по автодрому «Барселона — Каталунья» на своей машине «Формулы-1». Но в тот вечер всё было именно так. В тот вечер еще было возможно всё на свете, и никто бы не мог предсказать, что на следующий день дедушка потеряет всё. Или почти всё.
Я проснулся оттого, что Тереза выплеснула мне в лицо стакан холодной воды.
— Нечего на меня так смотреть. Это твой дед распорядился. Не веришь — покажу тебе записку, которую он мне оставил.
— Тереза, ну это-то зачем? Покричала бы — я бы и встал.
— Когда твой дед велит мне что-то сделать, я делаю ровно как он сказал. Потом, я тебя уже полчаса бужу. Давай-ка, в школу пора.
Тереза была мне вроде запасной бабушки, хотя на мою бабушку она совсем не походила. Говорят, бабушка была болезненная и всё время лежала. А Терезу я ни разу в жизни не видел без дела или просто сидящей на месте. Вот и этим утром, пока я зевал и потягивался в кровати, она успела собрать одежду, которую я бросил на пол, когда раздевался.
— Тереза, если бы ты сейчас ходила в школу, тебя бы взялись лечить от гиперактивности.
— Значит, напомни, чтобы не ходила. А вот тебе в школу надо. Давай-ка вставай уже.
Такая она была. Никогда не мог понять, шутит она или говорит серьезно. Любит меня или только выполняет дедушкины распоряжения. Объятий и телячьих нежностей она не выносила. Как и я. Но я знал, что, когда я бываю у дедушки, она всегда за мной смотрит. И тортилью [5] велит готовить мне, как я люблю, чтобы яйцо внутри оставалось жидкое, хоть дедушка и ругается:
— Опять эти сопли жуешь! Дождешься, что меня за столом вырвет, шельмец.
Тем утром Тереза распорядилась подать мне на завтрак тортилью, как раз такую. Я не знал, что это в последний раз, что это мой последний завтрак при ней — после всей этой истории с дедушкой она вышла на пенсию и уехала в свою родную деревню, куда-то в Матарранью. Поэтому сейчас мне приятно вспоминать, что она в то утро не забыла про тортилью и что я тогда ел медленно, смакуя каждый кусочек. Тереза тем временем ворчала:
— Сальва, у Анхеля полно других дел, кроме как возить тебя в школу.
— Тогда на такси поеду.
— Матери позвони. И отцу. Оба звонили и просили, чтобы ты перезвонил им перед уходом.
— Ладно. А пока я звоню, ты причешись, — сказал я, как обычно подкалывая ее по поводу взъерошенных волос.
— Если причешусь, ты меня не узнаешь. Вот, звони.
И она сунула телефон мне прямо в тарелку, на последний кусочек.
— Э,тортилья!
— Тебе тортилья дороже родных отца с матерью. Ладно, дело твое. Скажу Анхелю, что ты поедешь на такси.
Может, она и права была. Мне совсем не хотелось говорить с родителями, но последний кусок этой несчастной тортильи мне теперь встал поперек горла. Так что я, как примерный сын, всё-таки позвонил матери и отцу. Может, я ленивый и бесчувственный, но всё-таки понимаю, что надо хотя бы минимальным приличиям соответствовать.
Мать сообщила, что задержится в командировке еще на день и вернется только послезавтра. Она уже договорилась с отцом, что я поеду прямо к ней (я торжествующе потряс кулаком — еще одна ночь в доме у дедушки!). Она сказала, что соскучилась, спросила, делаю ли я уроки, хорошо ли питаюсь и всем ли доволен. Я оттарабанил: «Делаю, хорошо, да», — и повесил трубку.
Отец полчаса передо мной извинялся, потому что работа оказалась сложнее, чем он предполагал, и ему нужно было присутствовать на куче совещаний. Он бы мог поработать из Барселоны, из дома, но клиенты хотели, чтобы он лично пообщался с маркетологами, отделом продаж, пиарщиками… В общем, тут я перестал слушать и только вставлял время от времени:
— Ага… Здорово… Ясно…
Наконец он закончил свой нудный рассказ, напомнил, что вернется поздно, и попрощался.
Я попросил таксиста, чтобы высадил меня за три квартала от школы. Этого требовала моя жизненная стратегия. Вчера я флексил фоткой с Хуаной Чичарро, а сегодня приду пешком, как простой смертный. Начо вышел мне навстречу:
— Брат, ну и видок у тебя, не выспался?
— Да вчера ужинали с дедом у его друга, засиделись допоздна.
— Круто.
— Ага, круто, — кивнул я, полусонный. Я не собирался никому рассказывать, что катался на легендарной «Монтессе», только что отреставрированной, по частному автодрому у миллионера. И я рассчитывал, что Лео не устоит перед соблазном и разошлет мою фотку с Хуаной Чичарро всему классу.
— Сальва, приятель, в другой раз зови нас, — полуобиженно сказал Рафа, главный альфа-самец нашего класса, истекающий тестостероном.
— Э-э-э, и меня то-о-оже! — протянул в такт своим заторможенным мыслям Фер, тоже наш одноклассник.
— Извините, народ, никак не мог. Мы с Хуаной случайно встретились.
— Ага, случайно, едрить твоего дедулю во все окна! Как же! — брякнула Паула — гламурная девица, которая ругается, как грузчик, чтобы казаться не такой гламурной, но эффект получается прямо противоположный.
Со стороны могло показаться, будто в классе зреют
