— Что это, почтенный? — сказала хозяйка, и я понял, что она заметила увеличившуюся щель в потолке и кучу золы в углу комнаты.
Я молчал. А она начала ругать меня за то, что я давно не плачу за квартиру, что теперь я стал ломать дом и сжигать его по частям, что если я и впредь буду поступать так же, то, чего доброго, спалю весь дом. При этом она смотрела на меня презрительно и холодно. Наконец был вынесен приговор:
— Два месяца ты не платил за квартиру и, видно, не заплатишь. Ну и бог с тобой; аллах щедр, и я прощаю. Но сию же минуту прошу оставить мой дом!
* * *
Я спустился с моего чердачного этажа и вышел из дому. Теперь мне негде ночевать. Все. Впрочем, разве там можно спать!
Я встал у ворот, наблюдая за переулком. Надо было выяснить, смогу ли я незаметно проскочить мимо угла, где разместился бакалейщик. Если он увидит меня, то непременно напомнит о долгах. Однако из нашего тупика можно было выйти на улицу, только минуя бакалейщика. Что делать?
Мне казалось, торговец уже знает, что меня прогнали из квартиры, что у меня нет ни мебели, ни одежды, которую можно было бы описать. И он не поверил бы мне, если бы я пообещал уплатить долги через день-другой. Он не мог не догадаться, что я сбегу и не вернусь больше в этот квартал.
Несколько поразмыслив, я все же решил, что он не может так вот, сразу догадаться, что я лишился квартиры. Ведь он же не присутствовал при моем разговоре с хозяйкой, не слышал, как она сказала мне: «Иди с богом на все четыре стороны!»
Сказав себе: «Мужайся, глупый!» я стремглав бросился туда, где сидел торговец, — ведь другого прохода все равно не было.
Мимо бакалейщика я почти бежал, чувствуя, как его злобный взгляд сверлит мне спину.
Выбежав на улицу, где я был в безопасности, я остановился, чтобы отдышаться. Прислонившись к глиняному забору, я постоял немного, отдохнул, успокоился. Я даже вспотел, хотя утро было свежее.
А куда теперь? Я не ел со вчерашнего утра, не спал всю ночь, ноги отказывались меня нести. Я был на улице Мухаммед Али, недалеко от Баб-аль-Халька. Тут я вспомнил про дядюшку Сулеймана из нашей деревни. Он работал писцом в бухгалтерии одного магазина поблизости. Почему бы не пойти к нему и не попросить в долг пять пиастров?
Не колеблясь, я направился прямо к нему. Да ведь больше и некуда было идти. Но, дойдя до магазина, я вдруг почувствовал всю неловкость своего положения, мне стало стыдно. Но что делать? Другого выхода у меня не было — я вошел в магазин, поздоровался с дядюшкой Сулейманом и попросил у него пять пиастров, обещая вернуть их при первой возможности. Конечно, по моей одежде, по нерешительности, с которой я к нему обратился, дядя Сулейман сразу понял, в каком я состоянии. Этот хороший человек молча вынул из кармана пять пиастров и сунул их мне.
— Спасибо, дядя…
— Ничего, Акиль, ничего, бывает… До свидания, — сказал он, понимая, конечно, что нечего и надеяться на скорое возвращение этих денег.
Получив пять пиастров, я попрощался с ним, вышел на улицу и тут же забежал в первую попавшуюся дешевую харчевню, сел на стул, чувствуя свинцовую тяжесть усталости, голода и недосыпания.
Принесли тарелку бобов, лепешки, соль, и я проглотил свой обед в один миг. Теперь надо было выпить чаю и покурить. Я вышел и направился в дешевое кафе, где часто бывал раньше, в переулке поблизости. Заказав чашку чая, я сел и заснул, положив голову на руки. Я проснулся, но не чувствовал себя отдохнувшим, голова трещала от боли. Я окатил голову водой из-под крана и почувствовал себя свежее. Потом выпил чаю, закурил.
Ну, а что делать дальше? Скоро вечер. Ужинать не на что. А спать где? Где провести эту ночь — вот проблема!
Подавленный этими мрачными мыслями, я оставил кафе, а из головы не выходил все тот же вопрос: где переночевать?
Я вспомнил опять о дядюшке Сулеймане. Но разве можно обращаться к нему дважды в день? Скорей всего, он не на шутку рассердится или, во всяком случае, постарается отвязаться от меня. В поисках другого выхода я вспомнил про своего старого товарища Абдуль-Барра, но его адреса я не знал.
Наконец я сказал себе: придет вечер, придет и решение вопроса. Я медленно плелся по улице, пока не добрался до квартала Атаба. Там, свернув в сад аль-Азбекии, я сел на скамейку. Мимо меня шли и шли люди, а я все сидел и думал о своем грустном положении, о том, где бы найти работу.
Мне двадцать лет. Умею читать и писать. Я работал в радиомагазине в Шобре. Владелец магазина Абдульгаффар обвинил меня в краже десяти пиастров и выгнал на улицу. На самом деле я и не думал красть. И он знал это — просто ему захотелось избавиться от меня; он при всех обозвал меня вором и выгнал. Пока я работал, он платил мне пятнадцать пиастров в день. За эту плату я был для него и рабочим, и счетоводом, и сторожем, и привратником, а если требовалось, то выполнял и другие его поручения. И все за пятнадцать пиастров в день.
Как я узнал впоследствии, он меня выгнал только для того, чтобы взять на мое место брата одной расфуфыренной и развязной женщины, которая часто навещала его в магазине. Когда она входила, наш хозяин вставал с места и с видом элегантного парижанина целовал ей руку.
К чему вспоминать об этом! Что случилось, то случилось. И вот уже два месяца я не имею работы и средств к существованию.
За это время мне часто приходила мысль вернуться обратно в деревню. Но я не решался: родители мои умерли — сначала отец, а за ним и мать. Родственники — беднее бедных. В свое время я работал писцом у деревенского старосты. Он платил мне натурой: рисом, пшеницей и кукурузой, но потом уволил меня. Не найдя работы в деревне, я сказал себе: «В Каир!» Я приехал прямо к дядюшке Абдульгаффару, он взял меня, и год я проработал в его магазине. Но теперь? Я предлагаю свои услуги повсюду, и везде — отказ… Да, я покинул деревню, потому что бежал от нищеты. Я приехал в Каир, и здесь я вновь на улице и по-прежнему в нищете.
Я засиделся в саду аль-Азбекии, меня клонит ко сну. Ах, если бы иметь свою койку! Впрочем, я бы мог лечь и заснуть прямо на садовой скамейке. Меня удерживает только стыд перед людьми, которые все время снуют мимо. Да, стыд, и еще страх перед сторожем. Пожалуй, сторож — это самое главное. О, если бы они все знали, как я устал!
И вдруг меня осенила счастливая мысль: недалеко отсюда, в квартале Роуда, проживает одно уважаемое и значительное лицо, по имени Мурси-бей. Он из наших краев, он мой земляк. Когда я работал в радиомагазине Абдульгаффара, он однажды зашел туда купить радиоприемник, и я нес эту покупку к нему домой. Почему бы мне не пойти к Мурси-бею? Я расскажу ему о своем положении и попрошу, чтобы он помог мне устроиться на работу. Ведь он уважаемый господин, бей, крупный правительственный чиновник и к тому же родственник Зейни-бея. Еще мать, помню, говорила, что Зейни-бей приходится нам дальним родственником. А по сути дела, даже нет надобности напоминать ему, что моя семья состоит в родстве с Зейни-беем. Ведь я прошу у него не милостыни, не благотворительности. Я хочу работать. Своими руками. И я принесу пользу тому, кто наймет меня. Благотворительность тут ни при чем, так же как и мое родство с Зейни-беем. Пусть он только поможет мне найти место, где я смогу в поте лица заработать себе на хлеб. Да проклянет аллах эту жизнь! Да и жизнь ли это, порядок ли это, если человек не знает, где ему переночевать, как найти пропитание? Безработный, беспризорный, нищий, хожу я по большому городу. Я служил у старосты, но больше я ему не нужен. Работал у Абдульгаффара — он меня прогнал. Что я сделал плохого? Почему я не у дел, почему я стал беспризорным, голодным изгнанником, мечтающим найти хотя бы койку, чтобы поспать час-другой?
Да, надо идти к Мурси-бею. Как знать, возможно, это поможет делу.
Я встал со скамьи. Тело разбито, голова трещит. Уже два часа дня. Я пошарил в карманах и обнаружил, что в моем распоряжении еще целый пиастр. Как его истратить? На пиастр можно съесть бутерброд с вареными бобами, выпить чашку чаю и купить одну сигарету, а можно приберечь эти деньги на трамвай.
Да, я голоден и устал. А вокруг снуют трамваи. Я решил ехать к Мурси-бею на трамвае. Что будет, то будет! Решено.
Я прыгнул на подножку. Трамвай был переполнен, кондуктор в противоположном конце вагона. Мне пришло в голову проехать без билета и сэкономить пиастр. Обрадовавшись этой мысли, я не спускал глаз с кондуктора, готовый спрыгнуть с подножки, как только он начнет приближаться ко мне. Таким образом, стоя у дверей, я доехал до площади Измаилии. Но тут подошел кондуктор.
— Билет! — проговорил он.
Я притворился, что не слышу. Он повторил еще раз:
— Берите, господин, билет!
— Схожу! — ответил я и, не дожидаясь остановки, выпрыгнул из трамвая, напутствуемый руганью кондуктора.
С площади я направился в квартал Роуда, нашел дом Мурси-бея и постучал в дверь. Он вышел сам и сказал:
