И вдруг откуда-то сзади, из темноты, раздался насмешливый голос:
— Здорово! Честного играет. А сам — жулик!
Расслышал это только Степан. Ребята не поняли смысла слов. Но сам голос, раздавшийся в эту минуту, вывел их из оцепенения. Пионеры закричали, захлопали в ладоши… Поднялись с земли артисты: Степан Луговой и Вовка Иванов. Степан был бледен, губы у него дрожали.
Сергей оглянулся: он тоже понял, что кричали. Знакомый хрипловатый насмешливый голос раздался близко от того места, где стояли они с Лаурой. Но понять, кто кричал, Сергей не смог.
И тотчас к ним подбежал Вовка Иванов:
— Лаура!.. Я наврал тебе тогда, что всех знаю. Я не нарочно…
— О чем ты, Володя?
— Я же сказал тебе тогда, что тот, который это…. продал мне, не из нашего лагеря. Ты еще сказала, что это Ануш яблоки. Так я сейчас его видел. Он близко тут стоял.
— Понимаешь, Сережа… — начала Лаура. Но Сергей перебил:
— Понимаю. Слушай, Вовка. Найди его. А потом мне скажешь.
— Ага! Я быстро, — и Вовка пошел по рядам…
Когда костер уже заканчивался, он вернулся расстроенный:
— Нет нигде. Но это точно, Сережа. Он тут недалеко стоял. И еще крикнул что-то. А потом все захлопали.
— Ну ладно, Вовка. Гуляй. Никуда он не денется.
— Ты знаешь его? — спросила Лаура, когда Вовка отошел.
— Кажется, знаю. Завтра точно скажу.
После костра к Андрею Андреевичу зашел сельский почтальон Аббас и вручил письмо. Он хотел уже надорвать конверт, как заметил странно длинный адрес. Прочел внимательно и улыбнулся.
«…Начальнику пионерского лагеря «Металлист»… — все, как обычно. Но ниже круглым женским почерком приписано: «Вручить Алексею Клещову». И еще ниже, совсем уже мелко: «В собственные руки!!!»
— Ишь ты, «в собственные». Да еще с тремя восклицательными знаками, — удивился Андрей Андреевич. — Значит, есть в этом надобность, — он положил письмо на подоконник и, продолжая улыбаться, вышел из домика — нужно обойти корпуса лагеря перед сном.
После отбоя Сергей заступил на дежурство. В первую смену, с десяти до двенадцати ночи. Подошла Лаура.
— Угомонились девочки? Чего они распищались?
— Неизвестный положил ежика на кровать…
— Ну а ты что? — улыбаясь, спросил Сергей. Шутки с безобидными ежами ему давно знакомы. Сам когда-то пугал.
— Сюда положила, — показала она беретку, в которой, свернувшись колючим клубком, лежал ежик. — Вот он.
— Давай выпустим? С гостинцем, — Сергей наколол на колючки ежа яблоко. Лаура опустила его на кучу сухой травы. Долго стояла тишина. Невидимый в темноте ежик не шевелился. Хитрый! Потом зашелестело.
— Домой поехал. Подарок нести, — тихонько засмеялась Лаура.
Они шли вдоль изгороди, которой обнесен лагерь. У Лауры Сережкин электрический фонарик. Плечо Сережки ощущало приятную тяжесть малокалиберной винтовки ТОЗ на ремне. Лучше бы, конечно, берданку, с которой ходит медбрат Леня Дашков. Из той уж если бабахнешь! Но «бабахать» за всю смену никому не приходилось. Это только в крайнем случае. Да и малокалиберная винтовка — тоже оружие. Две доски просаживает. Навылет.
В лесу у подножья горы трещат цикады. Где-то далеко соревнуются два лягушачих хора. Над кустами светлячки прочерчивают зеленые трассы. Красиво! Один угодил прямо на беретку Лауры. И мерцает. Как звездочка.
Маршрут Сергея с Лаурой — по двум сторонам лагеря, вдоль дороги. С противоположной стороны ходят другие. Иногда они встречаются на углу. Перекинутся двумя словами и разойдутся снова. Спать не хочется совсем.
Лаура дежурит в первый раз. Девочек совсем не назначают. Только она добилась.
— Разве я хуже, чем мальчик? — сказала она начальнику. — Я сильная. Я ничего не боюсь… мои, как это называется?.. Свер-стни-ки — там, в Испании, знаете что делают?.. Там, правда, опасно…
Лаура шла молча. Сергей услышал, как она вздохнула.
— Я знаю, о чем ты думаешь.
— О чем, амиго?[1]
— Об отце. Как он там…
— Да, амиго, да, — и опять замолчала надолго. — Понимаешь, Сережа. Вот мы тут. В лагере. Все у нас есть. И Советская власть. И Красная Армия… Бояться нам нечего. А там…
— Ты боишься за отца?
— Правда если: боюсь немного… Хоть он сильный. И очень смелый. И опытный… Его, знаешь, как товарищи уважают! Но я сейчас о другом думала. Хочу туда…
Лауре было всего четыре года, когда ее отец, испанский коммунист Хосе Веласкес, спасая семью от преследований диктатора Примо де Ривера, покинул родную Астурию.[2] Здесь, в великой Советской России, нашел он приют и работу, защиту и кров для жены и дочери. Лаура плохо помнит свой родной город Овьедо. С первого класса она училась в русской школе в одном из маленьких городков Донбасса, где отец работал в шахте. Выросла среди русских и украинцев, она хорошо говорила на этих языках. А испанским владела в совершенстве. Отец требовал, чтобы дома жена и дочь разговаривали по-испански. «Человек, забывший родной язык, — не испанец!» — говорил он.
В прошлом году коммунист Хосе Веласкес, наконец, добился решения ЦК и нелегально, через Францию, вернулся в Испанию, где уже назревали грозные события…
Сергей очень уважал Лауру. Она была какая-то необыкновенная. Не такая, как другие. Может, потому, что ее отец там, в далекой Испании, борется за победу рабочего класса. Может, потому, что Лаура ни в чем не уступала ребятам. Так же прыгала, бегала, лазила по деревьям. Никогда не хныкала и ничего не боялась, И еще Сергей заметил, что не только он, а все ребята при Лауре становились будто умнее, взрослее и мягче. И если Лаура хвалила какого-то парня, он смущался. А другие втайне завидовали ему. Лаура всего на полгода старше, но она кажется Сережке совсем взрослой. И он как-то робеет перед нею.
— Сережа, — прервала Лаура его мысли, — недавно к нам приходил папин товарищ. Молодой. Приехал оттуда. Он нам с мамой рассказал один случай…
…В октябре рабочие Астурии подняли восстание. Они захватили Овьедо и другие города области. Коммунисты создали красную гвардию. Отряды горняков громили правительственные войска. Но предатель народа, глава правительства Леррус, послал на них новые войска. Силы были слишком неравные. Пришлось отступать.
Сорок юношей-рабочих попали в окружение. Когда кончились патроны, фашисты захватили их в плен. Офицер приказал им выстроиться в две шеренги… Измученных, окровавленных ребят солдаты кололи штыками в спину и гнали впереди себя к окопам красногвардейцев.
Товарищи увидели их, узнали и опустили винтовки. Стали кричать, выскакивать из укрытий к ним навстречу… А за юношами шли три сотни наемников, солдат-карателей, озверевших от крови и насилия. Вот-вот подойдут они к окопу, и тогда…
Тогда один из сорока сорвал с головы окровавленную повязку и закричал:
— Братья! Стреляйте в нас!
В окопе все замерло. Как? В них стрелять? Уничтожить своих ребят?! А юноша, собрав все силы, закричал еще громче:
— Стреляйте, братья! За нами фашисты! Не жалейте нас! Братья, стреляйте в палачей!!! — и тут же упал: офицер выстрелил ему в затылок.
В ярости затряслись красногвардейские пулеметы. В упор хлестал по фашистам свинцовый ливень… Никому из наемников не удалось уйти живым… Красногвардейцы отомстили за погибших братьев…
— Хочу быть такой, как тот камарадо,[3] — тихо сказала Лаура. Потом прислушалась и прошептала: — Идет кто-то…
— Стой! Кто идет? — крикнул Сергей, срывая с плеча винтовку. Лаура включила фонарик. В ответ из темноты ударил мощный сноп света. Ослепил. Тотчас раздался голос:
— Свои. Пограничники.
Яркий свет погас. Подошли двое с короткими кавалерийскими карабинами в руках.
— Ну, как тут у вас? Никто не проходил?
— Нет. А вы что, ищете кого?.. Спросите еще у Дашкова. Он с той стороны ходит.
— Служба, ребята, — голос красноармейца дрогнул. Наверно, улыбнулся. — Ну, мы пошли. Бывайте… — Тихие шаги пограничников заглушил лягушачий хор.
Как Сережке хотелось помочь пограничникам! Навести на след. А может, и поймать нарушителя. Тогда бы…
— Я ведь в комсомол хочу, Лаура, — тихо сказал он. — Только стыдно. Ничего такого не сделал… ну, геройского, чтобы не сомневались…
— Сделаешь, амиго! — серьезно ответила Лаура. — Я знаю: ты сделаешь. В комсомол тебя обязательно примут. Они тоже поверят, что ты сделаешь.
Долго ходили молча.
— На флаг не могу смотреть… приспущенный. Стыдно. И к Ануш пойти надо. А не могу. Тоже стыдно.
— Я была у Ануш вчера и сегодня. Привет от всех передала. А стыдно всем, Сережа. Не тебе одному. Значит, все скоро выяснится.
— Есть у меня на примете один… Только вот доказать не могу. Потому и молчу.
— Скоро он сам свое лицо покажет. Помнишь, Андрей Андреевич говорил: «Можно обмануть одного человека. Можно обмануть десять. Но никогда нельзя обмануть коллектив! Если он настоящий…» А ведь мы настоящие! Правда, амиго?!
