— Я член учкома и пока буду за вами присматривать. Ну-ка, живо построиться!
На площадке перед интернатом Тоня ни с того ни с сего заставила их делать зарядку. И при этом громко командовала:
— И раз! И два! И три!
Наверно, ей показалось, что она на уроке пения руководит хором. От неожиданности её слушались даже Окуньки.
Когда они закончили зарядку небольшой маршировкой, Тоня милостиво разрешила:
— А теперь играйте! Играйте, малыши, а я немножко почитаю.
Она уселась на скамейку под олеандром с книжкой в руках. Но стоило кому-нибудь из второклассников отбежать за угол здания или в одну из аллей, как Тоня вскакивала, ястребом бросалась на того, кто посмел хотя бы на секунду скрыться с её глаз, и притаскивала нарушителя обратно на открытое место. Если кто сопротивлялся, Тоня прикрикивала:
— Поартачься у меня! Я член учкома!
При Любови Андреевне Матвей отставал, уходил в сторону, а то и совсем убегал. Ему часто удавалось побродить одному.
Сейчас уйти и поискать Стешу было ему просто необходимо. Но при первой же попытке улизнуть Тоня за рукав извлекла его из кустов жимолости, куда Матвей углубился, чтобы потом незаметно исчезнуть.
— Это ещё что? — закричала она. — Изволь играть на виду! И только посмей не слушаться!
Весь красный от обиды, Матвей так и остался стоять у кустов с низко опущенной головой, сжав губы, чтобы не заплакать.
И он был очень рад, что никто на него не смотрел, потому что все глядели на Лихова.
Лихов влез на грецкий орех, почти на самую верхушку, и закричал оттуда:
— Ой, член учкома, я, кажется, убежал!
— Слезай сейчас же! — крикнула Тоня, отбегая от Матвея.
Но Лихов кривлялся в ветвях, как обезьяна, корчил рожи, размахивал руками, а слезать и не думал. Ребята смеялись ужимкам Лихова.
— Сломаешь ногу — я не отвечаю! — задрав голову, сердито заявила Тоня.
С гордым видом она уселась на скамейку и открыла книгу. Однако через две-три минуты захлопнула её и вскочила, беспокойно оглядываясь:
— Что такое? Мальчишек вроде стало меньше?
Ещё бы не меньше! Пятеро мальчиков притаились за толстым стволом ореха и там хихикали, а Воронков спрятался под скамейкой — он как раз там уместился.
— Мальчики, не надо дразниться, — уговаривала Томка, которая пожалела даже лютую шестиклассницу. — Будем играть на виду, не надо убегать.
Но в эту минуту Тоня прикрикнула за что-то на Соню Кривинскую, и Томка сразу встала в воинственную позу:
— Да что ты на неё кричишь? Что она тебе сделала? Смотри, она сейчас заплачет.
Соня Кривинская захныкала и кулаком пыталась выжать слезинки из левого глаза. Правым сощуренным и смеющимся глазком она наблюдала за раскрасневшейся сердитой Тоней.
«Кривляка какая!» — подумал Матвей. Внимательно следил он за всем, прекрасно видел, что Соня едва удерживается, чтобы не рассмеяться, и удивлялся простодушию Томки.
Вдруг несколько ребят кинулись к человеку, вышедшему из аллеи:
— Сергей Петрович, она на нас всё время кричит!
— Нас-то зачем она карантинит? В нашем классе скарлатины не было!
— Скажите ей, Сергей Петрович, что мы не дошкольники!
Немного смущённая, Тоня, накручивая на палец косу, подошла к директору школы:
— Сергей Петрович, мне поручили за ними смотреть до ужина, а они не слушаются! Ужасные ребята! Всё время разбегаются, и вообще…
— Ну и пусть побегают, — спокойно сказал директор. — Никуда не денутся. Ничего. Не надо, Болдина, их «карантинить». — Он усмехнулся и неторопливо зашагал по асфальтовой дорожке, огибавшей интернат.
При появлении директора Лихов спрятался в ветвях ореха. Теперь ему показалось, что директор уже ушёл. Лихов высунулся из густой листвы и крикнул:
— Члену учкома — ку-ку!
— Видите, какие они невозможные! — обиженно закричала Тоня.
Сергей Петрович обернулся на ходу и погрозил пальцем в сторону ореха. В этот момент взгляд его упал на мальчика у кустов жимолости. Чёрный, как жук, кудрявый, худой мальчишка стоял, расставив ноги, и смотрел на него исподлобья, пристально и странно.
«Что это он?» — подумал директор. Сергей Петрович вспомнил, что мальчик этот — сын геофизика, уехавшего в экспедицию. Многое знал директор о каждом из своих воспитанников и теперь в одну минуту перебрал в памяти то, что знал о воспитаннике Горбенко: упрямый, нелюдимый, плохо привыкает к коллективу, избалованный дома, страстный математик… «Но почему он так смотрел на меня? Хотел о чём-то спросить и не решился? Не похоже. Надо бы остановиться, поговорить с ним, но уж очень некогда… Тысячи дел ждут… Вернуться, что ли?»
Досадуя на себя, директор всё-таки не вернулся. Но если бы и вернулся и заговорил с Матвеем, тот, ни за что не признался бы, что так поразило его в директоре.
Когда Сергей Петрович сказал «ничего», а потом усмехнулся, Матвей вздрогнул. Ему вдруг послышался голос отца.
Отец был выше ростом, худощавее, и лицо у него, конечно, было совсем другое. Но что-то в манере говорить и усмехаться было очень-очень похожее. Как Матвей прежде не замечал? Ведь он уже не раз видел директора.
И так вдруг Матвею захотелось, чтобы оказался возле него папа, что Матвей даже ногой топнул о землю и сжал кулаки. Потом глубоко вздохнул, презрительно оглянулся на Тоню, которая о чём-то разговаривала с девочками, и решительно стал пробиваться сквозь кусты в сторону спортплощадки.
Как удачно вышло, что он крепко зацепился рукавом за сучок! Пока отцеплялся, услышал радостные возгласы ребят и чей-то голос, показавшийся ему знакомым:
— Отойдите! Вы его испугаете!
Любопытство заставило Матвея вылезти из кустов обратно на то место, где сторожила второклассников шестиклассница Тоня.
Кто стоял посреди площадки в толпе ребят? Стеша! Она держала в руках клетку с какой-то птицей.
— Расступитесь пошире! — приказала Стеша.
Ребята расступились, образовав широкий круг. Над всеми возвышалась Тоня, очень довольная, что никто не убегает. Лихов и тот живенько спустился с ореха. Матвей протиснулся вперёд.
— Вообще незачем его тут прогуливать, — проворчала Стеша, — ну да уж ладно. Полюбуйтесь на Чикотушку.
Она поставила клетку на землю, нагнулась, открыла дверцу и отошла в сторону:
— Выходи, разомни свои ножки, побегай!
Птица высунула из клетки голову, повертела ею в разные стороны, протрещала тревожно:
«Чкт! Чкт! Чкт! Тр-р-цип!»
Ребята рассмеялись.
— Тише! — сказала Стеша.
Выпрыгнув из клетки, птица ещё осмотрелась и забегала по земле.
Была она ростом с небольшую галку, вся чёрная, как уголь, только клюв жёлто-белый и вокруг глаз бурые ободки. Одно крыло у птицы было прижато к боку, другое опущено и слегка волочилось. На этом опущенном крыле белел бинтик.
«Тр-р-чк-чк-чок!» — прокричала птица.
— Сердится, — промолвила Стеша, — зачем народу много.
Она порылась в кармане платья, присела на корточки, раскрыла ладонь. Бочком-бочком птица подскочила и стала клевать крошки со Стешиной руки.
— Это какая птица? — спросила Тоня. — Галка?
— Дрозд! — ответила Стеша. — Неужели ты дроздов не знаешь? Их здесь полно. Постоянные жители. И на зиму не улетают. Чикот — чёрный дрозд. А бывают всякие: серый, белозобый, певчий, каменный, даже синий и голубой, только те в Африке живут. А Чикот — простой чёрный дрозд.
Матвей рассматривал птицу с интересом, но и с разочарованием. Конечно, он не думал, как Воронков, что Чикот — слон. Но всё-таки был уверен: это что-то необыкновенное. А оказывается, простой чёрный дрозд. Правда, презанятный.
Чикот опять сновал по земле. Не разглядеть, как он ножками перебирает. И не скачет, как воробей, а бегает. Быстро-быстро. Точно по льду скользит.
— Девочка, что у него с крылышком? — спросила Томка.
— Надломлено — было, — сказала Стеша. — Наверно, сойка напала. Сейчас почти срослось.
— Ты его нашла, этого дрозда? — спросила Клава Гущина.
— Нашла, конечно. Не сам же прибежал, попросил: «Перевяжи мне крыло». Смотрю, на земле трепыхается, взлететь не может, и поймала. Дрозды вообще невеликие летуны. Низко летают. Это бегающие птицы.
— Дай подержать твоего… — попросил Лихов, — как ты его называешь?
— Чикота, — подсказал Матвей.
И все стали просить:
— Можно поглажу? Позволь потрогать!
Но Стеша замотала головой:
— Ни-ни-ни! И не думайте! Птиц вообще гладить не надо. Это не кошка и не собака. Дрозды ведь пугливые. Говорят, дрозды когда-то совсем были дикие, жили только в лесах, не подпускали близко человека. Но уже давно они стали селиться в садах, в парках, привыкли к людям и сильно одомашнились. Я не замечаю в Чикоте особенной дикости, он ко мне скоро привык.
