Я обрадовался. Люблю получать подарки. И дарить люблю.
– А маме что подаришь? – спросил я.
– Не могу сказать, – прошептал папа.
– Почему? – шёпотом спросил я.
– Потому что у тебя длинный язык и ты всё разболтаешь.
– Кто?! – возмутился я.
– Где мешок? – спросил папа.
– Какой мешок? – не понял я.
– Я не знаю, – сказал папа. – Ты сам спросил.
– Про что?
– Про мешок!
Наконец-то я понял, что папа шутит.
– Ну, папа! – закричал я.
– Тише! – попросила мама из коридора. Она разговаривала с бабушкой по телефону. – И что? – спросила мама.
Бабушка что-то ответила.
– А ты? – спросила мама.
Бабушка ответила.
– Напрасно! – сказала мама.
Бабушка ответила.
– Не надо было ему ничего обещать! – сказала мама.
Бабушка ответила.
– Мама, – сказала мама, – лучше всего позвони ему и скажи, что ты не можешь.
Бабушка ответила.
– Ладно, мамулечка, – попрощалась мама, – до завтра.
И положила трубку.
Папа подошёл к маме и обнял её.
Я улыбнулся.
– Что будем делать? – спросил папа.
– А давайте наряжать ёлку! – предложила мама.
– Девять дней до Нового года, – удивился я.
– А Рождество? – сказала мама.
– Точно! – обрадовался папа. – Двадцать четвёртого! Послезавтра!
– Двадцать четвёртого – Сочельник, – поправила мама папу. – А двадцать пятого – Рождество.
Мама и папа отмечают католическое Рождество. Потом Новый год. Потом православное Рождество. Потом старый Новый год.
Любят праздники.
Я тоже, конечно, люблю. Кто же их не любит? Но, честно говоря, немного утомляюсь. Мне больше нравятся не сами праздники, а каникулы. То есть расстояние между первым праздником и последним.
Праздник – это ураган. А каникулы – это приятная погода.
Мы спустили с антресолей нашу пластмассовую ёлку, которую я помню с раннего детства. Достали коробки с игрушками и гирляндами и принялись за дело.
– Ой! – вскрикнула мама, заглянув в одну из коробок. – Моя любимая игрушка!
Мама потянула за ниточку и показала нам то, что осталось от разбитой ёлочной шишки – матовый красно-оранжевый осколок.
Мама пригорюнилась.
– Не переживай, – сказал я и погладил маму по голове.
– Да… Не буду… – вздохнула мама. – Я помню эту шишку с детства. Она старше меня… Она бабушкина…
– Жалко, – сказал папа. – Ну что поделаешь?.. Значит, такая у этой игрушки судьба. Она радовала стольких людей. Дай Бог здоровья остальным игрушкам!
Мне почему-то стало жалко и маму и папу.
Я вдруг представил, что когда-нибудь, через много лет, я буду так же сидеть со своим сыном, или со своей дочкой, или со своими внуками.
Мы спустим с антресолей нашу старенькую ёлочку и коробку со старыми ёлочными игрушками. Я открою вот эту самую коробку и так же вскрикну:
– Ой! Моя любимая игрушка!
Я вытяну за растрепавшуюся ниточку осколок ёлочного домика или шара.
– Я помню этот шар с детства… – вздохну я. – Он старше меня… Он бабушкин…
И кто-то меня так же пожалеет, как жалею я маму и папу, и подумает: «Там, где радость, там и печаль».
Наверное, для того и существуют праздники, чтобы увидеть печаль и почувствовать вкус радости. И понять, что это навсегда.
Я вижу сон.
Я плыву на кораблике.
На игрушечном ёлочном кораблике по синему морю с белыми волнами-барашками.
Я приглядываюсь.
Да нет! Это не волны-барашки. Это мелкие осколки ёлочных игрушек, которые принадлежали моей маме, моей бабушке, моей прабабушке, прапрабабушке…
Они хрустят под корабликом. Я зажимаю уши, чтобы не слышать этого хруста.
И тогда я слышу только слабое шуршание: так пенятся прибрежные волны, волны, омывающие крохотный островок.
Кто-то машет мне с берега.
Я подплываю ближе.
Это же Жанка! Какая она забавная! Она сама похожа на ёлочную игрушку. На клоуна, что ли?.. На одинокого клоуна, которого угораздило попасть на необитаемый остров…
– Эй, Жанка! – кричу я. – Хочешь стать бабушкой моих внуков?
– Хи-хи-хи! – хихикает Жанка.
– Что ты хихикаешь? – сержусь я. – Я говорю серьёзно!
– Я хочу на твой кораблик! – говорит Жанка.
Мы плывём дальше. Мимо других островов и подводных рифов, мимо китов и старых портов с кораблями, на которых спущены паруса и брошены тяжёлые якоря.
– Ой! – вскрикивает Жанка. – Мы же плывём на бумажном кораблике! Мы утонем!
– Ничего! – успокаиваю я Жанку. – Этот корабль сложил из газетной бумаги мой прапрадедушка! Ему можно доверять! Раньше газеты были толстыми! Не то что сейчас!
– Откуда ты знаешь? – спрашивает Жанка.
– Как это откуда? – удивляюсь я. – Я и есть собственный прапрадедушка! Видите, любезная, какие у меня усы и какое пенсне! Как у писателя Антона Павловича Чехова! А какие часы на цепочке!
– Ой! – Жанка прижимает руки к груди. – А где же мой принц?!
– Я ваш принц! – отвечает мой прапрадедушка. – Поцелуйте меня! Расколдуйте! Я и есть ваш прекрасный принц!
Тут снова появляюсь я.
– Как тебе не стыдно! – стыжу я прапрадедушку. – Ты такой старый, с усами, а пристаёшь с поцелуями!
– Я не старый! – обижается прапрадедушка. – Я заколдованный. Я ещё мальчик, я люблю играть в чудесную игру футбол!
– Ого! – говорю я. – Так что же ты молчал?! У нас отличное поле! Где мой мяч?
– Я его проглотил, – вздыхает прапрадедушка. – Нет у нас мяча…
– Врёшь, брат! – смеюсь я. – Вот мой мяч!
Я достаю из кармана ёлочный шар и показываю прапрадедушке.
– Вот он! – радостно смеюсь я.
– Чур, я стою на воротах! – кричит Жанка.
Тут прапрадедушка подбегает к Жанке и целует её.
И Жанка превращается в милую старушку. Но она не замечает этого.
И я не замечаю.
И наши дети. И наши внуки. И прапрадедушка.
– Прелесть! Прелесть! – повторяет он. – Просто прелесть!
– Прелесть! Прелесть! – шуршат волны-осколки. – Просто прелесть!
А я бью по мячу, и он разлетается над головой миллиардами звёзд, которые повисают в небе, как на гигантской невидимой ёлке.
Дядя Юра замечательный человек!
Когда-то он разбил перед нашим подъездом маленький садик.
Поставил в нём небольшой столик. Две лавочки. Провёл к садику электричество.
Мы часто сидим в этом садике. С Женькой-Пузырём, с другими ребятами. До поздней осени. И даже зимой, когда всё вокруг в снегу. И вроде бы холодно сидеть. Но в дяди-Юрином садике почему-то тепло. Почему-то не мёрзнешь.
А вчера дядя Юра установил в своем садике чудесную ёлку с лампочками.
Лампочки мигают разноцветными огнями. И на них можно смотреть и смотреть. А вокруг зимняя ночь. Снег. Огни в домах. Красота.
Надо бы забежать к дяде Юре. Сказать спасибо.
Я тяну за собой Женьку.
– Пошли, – говорю я, – поблагодарим человека!
Мы взбегаем на второй этаж, звоним в колокольчик. Но никто нам дверь не открывает. Жаль! Видно, все в рейсе, а Марина, может, спит, не слышит…
– Ну ладно, – говорит Женька-Пузырь. – Я пошёл. Поздно! А то мамка заругает!
Я остаюсь один. Не ухожу.
Что-то сдерживает меня.
Я снова дёргаю за колокольчик. Прислушиваюсь. Точно, никого.
Я иду домой. И правда поздно уже. Давно пора – «кушать и баиньки».
Я открываю дверь своим ключом. Странная в доме тишина.
– Мам! – кричу я.
Мама появляется из кухни. С заплаканными глазами. Она подходит ко мне. Обнимает. Так крепко, что у меня перехватывает дыхание. Что это она?
– А где папа? – спрашиваю я.
Папа выходит из кухни. Стоит, не шевелится.
– Что случилось? – спрашиваю я.
Они молчат. Они что-то хотят сказать мне. Но молчат.
Я повторяю:
– Ну что случилось?!
Папа смотрит куда-то вбок. Губы у него дрожат. Он кивает и что-то пищит.
– Что? – спрашиваю я.
Мне становится больно в груди. Я знаю, он скажет сейчас очень страшную вещь. Такую страшную вещь, наверное, невозможно вынести, но люди выдерживают. Иначе бы вокруг никого не осталось.
– Дядя Юра, – сказал папа, – разбился. Сегодня утром.
Я заплакал.
Мы бродили с Жанкой вокруг кинотеатра.
Я увяз в снегу. За ночь выпал глубокий снег.
– Промокнешь, – сказала Жанка. – Иди сюда.
Я отряхнул сапог и встал на узенькую тропинку. Рядом с Жанкой.
Над нами на голой ветке сидела ворона. Она каркала, словно икала, и кашляла. Наверное, простудилась.
– Как тебя зовут? – спросила Жанка у вороны.
– И-кар… – ответила ворона.
Я вспомнил Икара и остальных ребят. И наш футбольный матч, и как я потом заболел. И болел долго-предолго. Я думал, что умру. Но потом я выздоровел, и вот теперь стою с Жанкой, слушаю ворону.
– Сколько тебе лет? – спросила Жанка у вороны.
