— Все это было давным-давно, ребята, когда ни меня, ни вас не было на свете, — закончил свой рассказ Андрей.
В эту ночь в палатке долго не спали. Каждый думал о мальчике, историю которого рассказал Андрей. И когда обе Гали снова зашептались, все услышали, о чем они говорят.
— Это было в нашей тундре, — сказала Галя Чайвына. — Итты — дед, а мальчик Ателькун — отец Андрея.
— Неужели? — не поверила Галя Соколова.
— Мне рассказывала мама, она тоже жила в том стойбище, — шепотом ответила Галя Чайвына.
Вчера Федя Морозов вернулся из пионерского лагеря домой.
— Есть письма от Гриши? — первым делом спросил он, переступив порог.
Мама покачала головой: нет, писем от Гриши не приходило.
Федя опечалился. Неужели Гриша забыл его? А ведь они договаривались, они даже клятву такую дали: никогда и ни за что не забывать друг друга. И вот, пожалуйста, — за все лето ни одного письма! А еще вместе на одной парте сидели, спичечные коробки и марки вместе собирали! И дружили не год, не два, а целых шесть лет, пока Гришин отец не окончил свою сельскохозяйственную академию и не вздумал ни с того ни с сего уехать на эту самую Чукотку. Правда, случилось это не так уж давно, всего полгода назад, и три письма Гриша все-таки написал. Но почему же теперь он молчит?..
Феде стало до того обидно, в глазах так защипало, что если бы рядом не было мамы с папой, он, чего доброго, не удержался бы и заревел как последний маменькин сыночек.
Так было вчера. А сегодня днем, когда мама с папой были на работе, почтальон вместе с газетами опустил в ящик письмо. Федя подпрыгнул от радости, увидев на конверте знакомый почерк. Он бросил на тахту газеты и побежал в свою комнату. Но вскрывать конверт не торопился. Сперва он хорошенько прощупал его и остался доволен: письмо толстое, значит, написано много. Потом он выдвинул ящик стола, достал из него три пухлых распечатанных конверта с жирными штемпелями в уголках. Потом снял со шкафа свернутую трубкой большую карту, раскатал ее на полу, разложил на карте письма, именно в том месте, где находился Чукотский полуостров, лег на живот и стал читать письма, начав с того, которое пришло самым первым и которое он знал почти наизусть.
Вот оно, первое письмо:
«Здравствуй, Федя!
Уже прошел месяц, как я уехал из Москвы, а еще не написал тебе, хотя обещал написать сразу. А все потому, что здесь нет ничего интересного. Помнишь, когда я уезжал, ты даже завидовал мне. Я сам тоже думал, что на Севере все особенное, но оказалось совсем наоборот.
Начну с самого начала. До Хабаровска мы ехали восемь суток. В Сибири стоял такой морозище, что пассажиры боялись выходить на перрон. Окна замерзли, и нельзя было увидеть, что там за ними делается. Мама все время читала мне нотации и заставляла учить уроки, которые сама придумывала. Она боялась, что я отстану и в новой школе нахватаю двоек. Поэтому представляешь, как мне было весело!
Занятия мои кончились, когда сели в самолет. Мама страшенно боялась лететь, потому что нас часто бросало в воздушные ямы. А мне хоть бы что! Я преспокойно ходил по самолету и даже зашел в кабину к летчикам, и они со мной разговаривали. Летели мы два дня с посадками, и все время над горами, которые здесь называются сопками. Потом пересели в «Аннушку» и, наконец, приехали на место.
Знал бы ты, что это за «место»! Самое обыкновенное село. В нем всего две длинные улицы, а дома деревянные и маленькие. Самый большой дом — школа, но она в сто раз меньше нашей московской школы. И всего семь классов. Все восьмиклассники учатся в другом поселке, за двести километров от нас, и живут там в интернате. Так что через два года мне тоже придется туда ехать.
Местные ребята мне совсем не нравятся. Во-первых, они похожи друг на друга, даже не различишь, а во-вторых, у них такие фамилии, что язык сломаешь, пока выговоришь. Со мной, например, сидит мальчик по фамилии Кавратагиргин. Попробуй сказать ее быстро! А в-третьих, они сидят тихо, как мыши. На уроке просто заговорить не с кем. Но это еще не самое главное. Хочешь верь, хочешь нет, но они даже не знают, что такое «ябеда». Недавно одна девчонка из нашего класса облила чернилами чужую тетрадь, так она сразу подняла руку и сама про себя рассказала учительнице. На переменке я ей говорю: «Зачем это ты сама на себя ябедничаешь?» А она хлопает глазами и спрашивает: «Что это значит — ябедничаешь?» И вообще, они ни рыба ни мясо. Все рассказывают друг про дружку учителям, и никто не обижается. Вот умора! Поэтому я твердо решил ни с кем здесь не дружить. Лучше иметь такого далекого друга, как ты, чем такого, кто на тебя наябедничает.
Ну, что еще написать? Ага. Сейчас здесь полярная ночь. Часто бывают пурги, тогда я не высовываю из дому носа. Одна пурга тянулась шесть дней. Был такой ветер, что у нас на кухне подпрыгивала вся посуда. Потом снег засыпал все дома, только трубы торчали. Мы в ту неделю не ходили в школу.
Никаких полярных сияний я пока не видел, оленей тоже еще не видел. Папа говорит, что они пасутся где-то в тундре, в специальных бригадах. Он все время ездит в эти бригады и обещает взять меня.
Да, чуть не забыл. Здесь нигде нет ни одного дерева, даже кустика нет. Одни сопки кругом. И все время темно: и днем и ночью. А в селе полным полно собак. Они очень смирные: лежат себе на сугробах и спят. Их запрягают в нарты — такие длинные санки, словом, собаки эти здесь вместо лошадей. Представляешь, куда можно заехать на таких «лошадках»!
От такой скуки я все время вспоминаю нашу школу и всех ребят из нашего класса, а больше всех тебя.
На этом письмо заканчиваю. Буду ждать от тебя ответа. Твой друг навсегда Гриша.
20 февраля 1969 года. Село Каменная Земля.
Да, еще. У нас сейчас десять часов вечера, у вас — двенадцать дня. Эх, досадно, что нельзя сейчас очутиться с тобой в нашей московской школе!..»
Федя отложил это письмо в сторонку, взял другое и стал его перечитывать:
«Здравствуй, Федя!
Ты, наверно, сердишься, что я не ответил сразу на твое письмо. Но, честное слово, было некогда. У нас начинается полярный день, темнеет теперь поздно, и на дворе такая красота, что я почти не сижу дома. И столько всяких дел, что не хватает времени. Совсем недавно я начал учиться стрелять. Каждый день мы два часа занимаемся стрельбой. Стреляем за селом, возле Лисьей сопки. Пока сходишь туда да обратно — еще два часа пройдет. Стрелять меня учит один мальчик из нашего класса — Саша Хахутан. Пока я попадаю хуже всех, но Саша Хахутан говорит, что я еще научусь.
Федя! Я писал тебе неправду, будто здешние ребята ни рыба ни мясо. Все они хорошие стрелки! Саша, например, за двести шагов попадает в самую середину картонного круга, а круг нарочно вырезают из белого картона, чтоб на снегу он совсем был не заметен. Саша считается лучшим стрелком в классе. Это он подарил мне мелкокалиберную винтовку, из которой я теперь стреляю. Ну, я ему взамен подарил свой альбом с марками. Но ты не думай, что я уже навеки подружился с ним. Просто мы в хороших отношениях.
Еще весь наш класс занимается фотографией, даже девчонки. Сейчас мы фотографируем зверей. Ходили на звероферму и щелкали черно-бурых лисиц. Вот где потеха! Никак не наведешь на резкость, такие они вертлявые! Нашим кружком руководит один старый охотник. Он обещает сводить нас в торосы. Там возле лунок охотятся на нерп белые медведи.
Теперь ты понимаешь, сколько на все это уходит времени? А ведь еще школа и уроки! А тут еще папа часто уезжает, приходится самому колоть дрова и пилить снег, из которого мы топим на плите воду. Поэтому не обижайся, если не очень часто буду писать.
Жду ответа. Твой друг Гриша. 10 апреля 1969 года. Село Каменная Земля».
Федя спрятал письмо в конверт и с грустью посмотрел на коричневатый, крошечный выступ на карте. Где-то здесь, на этом мысе, на этом кусочке земли у Ледовитого океана живут мальчишки, которые запросто дарят друг другу настоящие ружья и запросто попадают в самую незаметную цель…
Федя вздохнул и взялся за третье письмо.
«Федя!
Пишу, не дождавшись от тебя ответа. Если б ты знал, что у нас случилось! Помнишь, я писал тебе про Толю Кавратагиргина, с которым сижу на одной парте? Он, вообще, очень тихий и совсем несильный. Один раз мы с ним боролись, так за минуту я положил его на лопатки. Так вот у нас все думали, что он погиб, но сегодня он вернулся в село. И в школе и в селе такая радость, что просто не описать!
Он только что был у меня и пошел домой, а я решил написать тебе все подробно.
У Толи есть дядя, охотник, он живет на самом берегу Ледовитого океана, за двадцать километров от села, и Толя давно уже собирался его проведать. В прошлую субботу, сразу после уроков, он запряг собачек и поехал к дяде. А через какой-то час задул южак, началась пурга. Ребята, с которыми Толя живет в интернате, думали, что он вот-вот вернется, а его нет и нет. Уже наступил вечер, а его все не было. К ночи пурга совсем разошлась. И все-таки два охотника поехали искать Толю. Но разве найдешь в тундре человека, когда закрутит пурга? Охотники вернулись еле живы, а его не нашли. Пурга утихла только через три дня. Тогда уже все считали, что Толя погиб, но все равно все мужчины села выехали на упряжках искать его. Только они уехали, как вернулась упряжка Толи. Оказывается, он в пургу сбился с дороги, тогда остановил собак, перевернул нарту и зарылся в снег. Так и пролежал всю пургу под снегом, ни разу не заснув. Ему было так холодно, что он чувствовал, как замерзает отдельно каждая косточка. Он сам говорил мне. Вот, Федя, какие здесь ребята! Хотел бы я знать, кто из нашего старого класса мог бы просидеть три дня под снегом? Я, например, не смог бы и ты, наверно, тоже. Даже Валька Филатов не смог бы, хотя он всегда хвастал, что сильнее всех.
