Тут мой юный Хозяин, не открывая глаз (он по-прежнему спал), ответил совершенно честно, что на этом свете ему жить пока не так уж трудно, что у него — замечательная сестра, а также любимый кот, и заниматься по восемь часов, а тем более играть по ночам, его, слава Богу, никто не заставляет. Хозяин мой — человек честный и суровых испытаний сам себе придумывать не станет, это уж точно. Потом он пробормотал:
— А всё-таки хорошо было бы, если б у меня были папа и мама. Вы даже понять не можете, как это было бы хорошо!
Тогда вперёд выступил грузный господин с белыми искусственными волосами и сказал:
— Среди нас есть не только те, кто может понять тоску осиротевшего сердца, но и те, кто сию прискорбную невзгоду на себе испытал… Ваш покорный слуга, досточтимый Владимир Петрович, остался без отца и матери в возрасте девяти лет. Суровым попечением старшего брата, Иоганна Христофа, я смог постичь искусство композиции и игры на клавире, но учёба не была лёгкой для меня… Брат запрещал мне использовать музыку, не приличествующую моему возрасту. Он не единожды меня наказывал и как-то раз, когда нашёл у меня тетрадь с нотами, кои переписывал я при лунном свете, втайне от него, уничтожил мой труд.
— Ужасно плохо вам пришлось, — согласился мой юный Хозяин (он всё ещё не просыпался!). — Зато у Моцарта, я об этом читал, было чудесное детство. Такой заботливый отец! Столько путешествий, выступлений!
— Не торопись мне завидовать, дорогой друг, — грустно возразил Моцарт. — Знаешь ли ты, каково мне было выдерживать все эти путешествия? Можешь ли ты понять, чего мне стоили эти выступления? Это была каторжная работа, изнурительный труд ради славы и денег. Детства — настоящего, беззаботного детства — у меня никогда не было. Во всяком случае, я не помню себя беспечно резвящимся мальчиком. Всякий день я должен был, нагружённый нотами, идти в сопровождении отца к какому-нибудь богатому любителю муз и играть для него и для его гостей, а концерты эти продолжались по пять-шесть часов кряду! Добавь к этому переезды из города в город на почтовых каретах по плохим дорогам — недели и месяцы утомительной тряски! Для моих шести лет это была очень тяжёлая работа, поверь мне. Такое детство на всю жизнь оставило меня болезненным, щуплым и низкорослым. Слов нет, отец позаботился о музыкальном моем обучении, о ранней славе и о деньгах. Но он и не подумал смягчить тяжесть моей непосильной ноши. Смерть шла за мной по пятам и настигла, когда мне не исполнилось ещё и тридцати шести лет… Скажи мне теперь, можешь ли ты позавидовать моему славному, моему замечательному детству?
— Нет, — отчётливо сказал спящий Хозяин. Помолчал и добавил: — Нет. Нет. Но если вы не были счастливы в детстве, господин Моцарт, то когда же?
— Разве я тебе говорил, что совсем не был счастлив? — улыбнулся мой тёзка. — Смешно мне было бы это говорить. Всю мою сознательную жизнь я мог заниматься именно тем, для чего был рождён и что любил больше всего на свете. Могу ли я после этого думать, что не был счастлив?
После этих слов Моцарта мой юный хозяин блаженно вздохнул во сне:
— Как хорошо, что вы это сказали!
Эти его слова были произнесены довольно громко, так громко, что сестра юного Хозяина услышала их в соседней комнате. Было слышно, как она встала со своей постели и, в следующую минуту деревянная рапсодия половиц возвестила о её приближении к нашей комнате. Призраки оглянулись на дверь. Теперь они застыли неподвижно — кто где стоял. Сестра Хозяина вошла осторожно и наклонилась над кроватью. Больной дышал ровно, как младенец. Убедившись, что брат непробудно спит, она на цыпочках вышла из комнаты.
Вы не поверите, — но сестра Хозяина ровным счётом ничего не заметила! Наши гости как будто не существовали для неё. Поразительная слепота! Но ведь я вам уже говорил, что так же слепы большинство взрослых людей.
Убедившись, что с братом всё в порядке, сестра Хозяина спокойно вышла и затворила за собой дверь. Призрак с лохматой шевелюрой произнёс:
— Она хороша, как ангел! Если бы я продолжал бренное существование на этой земле, я посвятил бы ей сонату.
— Вы уже достаточно посвятили своих пьес представительницам прекрасного пола, дорогой Людвиг, — возразил толстяк с бакенбардами. — Скажите лучше спасибо, что девушка нас не заметила… А вообще, господа, не пора ли нам пожелать мальчику доброй ночи и заняться делом?
Остальные призраки выразили полное согласие с только что внесённым предложением. По очереди они стали выходить из комнаты. Каждый из них, выходя, протягивал зачем-то руку к голове спящего Хозяина… Я отчётливо видел, как от их ладоней к мальчику тянулось какое-то голубоватое свечение. При этом мысли у них были одни и те же: все они желали скорейшего выздоровления спящему мальчику.
После этих добрых мыслей наших гостей я расположился к ним настолько, что перестал их бояться. Особенную симпатию вызывал во мне, конечно, Моцарт, в честь которого, как вы помните, я получил своё изысканное имя. Если не ошибаюсь, симпатия была взаимной. Я шёл впереди него и часто на него оглядывался. Он тоже, как мне показалось, смотрел на меня благосклонно и с симпатией. Мы прошествовали так до двери Музыкальной Комнаты. Тут наши призрачные гости начали опять проходить сквозь стену и, таким образом, исчезали из моего поля зрения. Последним был Моцарт. Прежде чем исчезнуть, он ко мне обернулся, подмигнул и помахал мне рукой.
Не могу вам сказать, что при этом я испытал удовольствие. Я ведь — не призрак, я совершенно нормальный, полноценный кот, и через стенку мне никак не проскочить, хоть умри. Цвет моей шерсти не играет тут абсолютно никакой роли.
И вот, сижу я, пригорюнившись, возле стены, а за стеной разливается такая музыка!.. Призраки занялись опять своим любимым делом. Я пожалел, что юного Хозяина нет со мною: наверняка он порадовался бы такой прекрасной игре. В музыке, однако, и я понимаю толк. Улёгшись у порога, положив голову на лапы и навострив уши, я приготовился слушать.
Но тут, со стороны двора через приоткрытую в комнате Хозяина форточку я услыхал такие божественные звуки, что у меня сразу перехватило дыхание… Какой там Моцарт, какой там Бетховен! На ближайшей к нам улице, прямо возле нашего забора исполнял свою любовную арию соседский кот Тарзан, с которым мы буквально день назад познакомились. Рядом в .кустах, вероятно, сидела одна из его многочисленных невест…
Надо вам сказать, что кошачью арию может понять и оценить только подлинный ценитель прекрасного. И если люди все, как один, корчат гадливую мину, услышав протяжные "звуки ночью за окном — это только доказывает, что в мире двуногих ценителей прекрасного не слишком-то много. А ведь сколько разных стилей, какое богатство оттенков и красок в этом пении! Среди нас есть свои драматические тенора, свои лирические баритоны и колоратурные сопрано…
Само время замедляет свой бег и любуется ходом ночных светил, когда поют уличные коты!
Надо ли говорить, что я моментально рванул по коридору в нашу с Хозяином комнату, прыгнул на стул, оттуда на подоконник, потом — в форточку и скоро оказался на улице. Мне ничего не стоило затеряться в кустах возле забора. Дыру в заборе я нашёл по запаху, — слава Богу, все тропинки и выходы с нашего двора были мною заблаговременно исследованы и помечены.
Выглядываю из дыры — так и есть: полосатый фат Тарзан поёт свою серенаду какой-то смущённой Пушистой Милашке (она сидит на соседском заборе). На улице полный покой, ни ветерка, ни людского гама и шума. С чёрных звёздных небес светит полная луна.
Я надеюсь, вам не надо объяснять, что значит полная луна для чёрных котов? Можете мне поверить, для нас она значит гораздо больше, чем для человека и даже для волка. Никто никогда не узнает, сколько тоски, восторга, поэтических грёз исторгает из кошачьего сердца вид полной луны! Я отлично понимал экстаз моего полосатого соседа (кстати, у него недурной баритон, но ему, на мой взгляд, не хватает настоящей вокальной школы). Хотел я было присоединиться к нему — ей-ей, у нас вышел бы недурной дуэт, — как вдруг с серенадой что-то стряслось ужасное… Представьте-ка себе, что певец на сцене, вместо того чтобы взять свою самую эффектную ноту, сначала даёт петуха, а потом начинает испускать визг пополам с хрипом, да так, словно его душат! Именно так, увы, начал петь Тарзан. В ответ на это Пушистая Милашка, сидевшая на столбике забора, вдруг выгнула спину, прижала уши к затылку и начала издавать такие звуки, которые, при всём моем уважении к слабому полу, я бы не рискнул назвать музыкальными.
Серенада была безнадёжно испорчена.
Оставалось выяснить: что же их так напугало? Я начал красться вдоль забора.
Первое, что мне удалось узнать: ЭТО не имело запаха. ЭТО испускало какие-то странные тревожные волны… Я ЕГО не видел ещё, а шерсть у меня уже стояла дыбом, будто меня только что причесали от хвоста к голове.
