Глава XX. Дедушка умер
Ночью постучали в окно. Белый согнутый палец несколько раз ударил по стеклу. Шел дождь. Мустафа вошел в комнату. Вода текла с него, и лужи окружили его ноги. Лицо было у него мокрое, и вода продолжала струиться по его щекам. Старая рубашка была надета на Мустафе. Старые штаны прилипли к его ногам. Он оставил где-то галифе и гимнастерку.
— Учитель, — сказал он. — Учитель!
И вдруг упал на колени. Размазывая лужи, стуча коленками, с протянутыми руками он пополз к дедушке. И дедушка протянул к нему свои добрые руки.
— Учитель, прости меня. Они посылали меня за тобой. Ах, учитель, я не мог не поехать, но я просил его, чтобы он отпустил тебя… Он стрелял в воздух, чтобы там думали, что тебя убили… Борька обманул меня. Я был глупым. Я поверил ему. — И вдруг Мустафа встал, прямой и мокрый.
— Отец взял винтовку, и я возьму винтовку. Мы пойдем в каменоломни. Мы убьем всех немцев. Мы прогоним всех белых. — Он схватил руку дедушки.
— Они все-таки узнали, что ты жив. Борька им сказал. Пойдем с нами, учитель. Мы спрячем тебя.
Но дедушка покачал головой.
— Пойдем, учитель. Нас завтра уже не будет здесь. Мы уйдем далеко. Мы уйдем в каменоломни. Мы все уйдем туда. И мы не сможем защитить тебя.
Но дедушка не захотел уходить. Мустафа ушел один.
Утром Мака пришла к дедушке. У них была такая игра. Нужно было подойти тихонько сзади, закрыть дедушке глаза ладошками и спросить: «Деда, деда, а чьи ручки?»
А дедушка должен был ответить: «Знаю, знаю, моей внучки».
И вот Мака, неслышно ступая босыми ногами по гладкому полу, пошла к дедушке. Он, наверное, не ложился спать. Он так и сидел одетый, в своем кресле, спиной к Маке. Мака, не дыша, подкралась к дедушке. Вот уже ее ладошки легли на дедушкины глаза.
— Деда, деда, а чьи… — и вдруг Мака отдернула свои руки.
Дедушкино лицо почему-то было твердое и холодное…
Когда днем за дедушкой пришли немецкие солдаты, строгая мама с сухими глазами широко распахнула перед ними дверь, и они увидели вытянувшегося, лежавшего дедушку. Дедушка умер. Дедушкино сердце перестало биться. Он лежал совсем тихо, чуть-чуть нахмурив белые брови.
Немцы промямлили что-то, топчась у дверей. Из-за их спин выглянул Борька.
— Как собаку… — сказал он. — Не хоронить. Как собаку… — И спрятался опять за немецкие спины.
Мама ходила и просила коменданта. Но ее выгнали. Борька сказал вдогонку ей:
— А газеты мы все-таки найдем. И портрет. И знамя.
Уже когда стемнело, мама достала спрятанные газеты. Она расправила их. Она вынула портрет Ленина, она достала и красный флаг. Мака сидела на дедушкином кресле и смотрела, как мама складывает все в аккуратный сверток.
В комнату молча, тихо ступая на полу, вошел Зейдулла.
Мама протянула ему сверток.
— Возьми, Зейдулла, голубчик! — сказала она.
Тихие темные фигуры вошли в дедушкин дом. Сняв шапки, встали около дедушки его друзья и ученики.
Зейдулла держал в руках лопату. За плечами у него блестело дуло винтовки. И Мустафа стоял рядом с ним.
— Мы похороним тебя, учитель, — сказал Зейдулла. Он закрыл дедушку красным флагом, и несколько человек подняли дедушку. Мама и Мака, крепко держась за руки, шли за ними. Тихо прошли из дома в насторожившийся сад, потом по дороге в гору.
Луна спряталась за тучами, и в темноте, не разговаривая, неслышно ступая по траве, дедушку принесли на татарское кладбище. Каменные плиты обступили их, невысокие татарские памятники светлели между людьми. Обнажив головы, татары окружили только что вырытую могилу. Мама встала у края ее, прижимая к себе Маку.
— Прощай, учитель! Мы отомстим за тебя, — тихо сказал Мустафа.
Тяжелая земля посыпалась на дедушку, на закрывавший его красный флаг.
Немцы прислали в дедушкин дом сонного офицера со слипшимися глазами. Он вошел в комнату, хлопнул тонким хлыстиком по своему рыжему сапогу, попробовал разлепить свои глаза, поковырял их пальцем и сказал:
— Э-э… — Потом он минуточку подумал и сел в дедушкино кресло.
— Э-э… Собственно, я теперь буду здесь жить.
И два немецких солдата внесли в комнату его чемоданы. Тогда мама сложила свои вещи.
Костлявая лошадь не спеша повезла маму и Маку на вокзал. Ее никто не понукал. Никому не хотелось спешить. Лошадь цеплялась плохо прибитыми подковами за камни, худой, загорелый мальчик держал вожжи, не натягивая их, свесив с мажары свои черные, шершавые ноги. А Мака сидела и смотрела назад на дорогу, на горы, за которыми скрылись дедушкин дом, и школа, и домик Зейдуллы, и прозрачная речка, и синее море.
Снова мама и Мака карабкались по ступенькам вагонов, снова их давили, жали и тискали в переполненных теплушках.
Снова мама бегала получать пропуска и разрешения, а Мака сторожила вещи. Снова они ехали, ехали домой, с юга — теперь обратно на север.
В одном большом городе люди жили на вокзале вместе со своими вещами, чайниками и узлами. Люди жили здесь прямо на каменном полу, который когда-то был белым и скользким, а теперь был весь затоптан, заплеван и запачкан. Люди жили здесь, не раздеваясь, по целым неделям не ложась спать. Выехать из этого города было очень трудно.
Повсюду огромными грудами навалены были тяжелые, неуклюжие узлы. Заспанные люди гудели, как мухи под высоким потолком, подпирая своими спинами и боками толстые грязные стены. И тусклая лампочка то появлялась, то исчезала в облаках дыма, пара и тумана.
Мама ушла за пропуском, почему-то тревожно взглянув на Маку, перед тем как повернуть за угол стены. А Мака привычно, терпеливо сидела на своем узле, облокотившись на чемодан, держа на коленках Тамару. Какая-то женщина в черной плюшевой шубе и в белом платке прошла мимо, чуть не наступив на Маку. Маке очень хотелось спать, а спать нельзя было. Нужно было сторожить вещи.
— Девочка, а девочка! — Мака открыла глаза, и прямо перед ней сверкнули золотые зубы. Женщина в черной плюшевой шубе и в белом платке улыбалась, наклонившись к Маке.
— Девочка, а девочка! Вставай скорей. Твоя мама тебя ждет. — Лицо женщины было как будто исклевано курами. — Тебя мама ждет. Пойдем. Собирайся, — повторила женщина.
— А как же вещи? — забеспокоилась Мака.
— А вот дядя донесет.
Чемодан и узел уже нес долговязый дядя в длинном пальто. Мака кинулась за ним. Женщина тяжело загрохотала сапогами по каменному полу.
Долговязый дядя шел очень быстро. Он обогнул кучи узлов, он прошел через две комнаты, заваленные ящиками и узлами, он вбежал по двум лестницам и сбежал по двум лестницам. Он толкнул ногой дверь, и она чуть не прихлопнула Маку.
Мака еле поспевала за своими вещами. Она только следила, как болтаются полы длинного пальто, только старалась не потерять их из виду. Женщина шла за Макой и что-то говорила. Но Мака не слушала ее. «Мама меня ждет, — думала Мака. — Может быть, уже надо садиться в поезд». Дядя распахнул ногой еще одну дверь, и серая мокрая сетка дождя опустилась на Маку. Длинное пальто болталось далеко впереди. Едва белел узел, поблескивал уголок чемодана.
— Я не могу так быстро идти, — вдруг жалобно сказала Мака и остановилась. Женщина дернула ее за руку.
— Ах ты, скверная девчонка! Мама тебя ждет, а ты тут фокусы фокусничаешь. Не может быстро идти! Подумаешь, нежности! — И она, крепко захватив Макину руку своими жесткими пальцами, прибавила шагу.
Мака спотыкалась о невидимые ступеньки, попадала в невидимые холодные лужи и бежала за женщиной. Она больше не жаловалась. Ей стало стыдно, что мама ее ждет, а она идет так медленно.
Тамарино одеяло потерялось где-то по дороге. Маке было жарко. Уже много пустых длинных и темных улиц прошли они…
— А где же мама? — решилась, наконец, Мака спросить сердитую женщину.
— Вот сейчас будет тебе мама! — ответила женщина и вдруг вошла в ворота какого-то дома, еще раз завернула и открыла дверь.
На лестнице скверно пахло. Слышно было, что в этом доме живут кошки. А еще было слышно, что в доме стирают белье и что в доме сырость. Но все это было не страшно, потому что здесь Маку ждала мама.
Дядя с чемоданом и узлом уже, наверное, встретился с ней. Дяди уже нигде не было видно.
— Давай-ка мне твою куклу. Я подержу, — сказала женщина. — Снимай-ка пальто и шапку.
Мака послушно подала ей закоченевшую Тамару. Быстро расстегнула пуговицы, развязала завязки красного капора. Женщина завернула Тамару в пальто, в рукав сунула капор. Но Маке тоже было холодно. Она стояла около темной лестницы, в мокрых башмаках, усталая, в летнем платьице, в синем в белую горошинку…
— Вот тебе и мама, — сказала женщина. — Не дождалась тебя твоя мама… — Она сунула Тамару, завернутую в пальто, под мышку и быстро вышла на улицу. Мака бросилась за ней, но в темноте никого уже не было видно. Шел дождь, и холодные капли брызнули Маке на голову.
