Мне пора домой. Поезд подъезжает к станции. Если мне повезёт, я успею домой раньше Мэрион — у неё как раз заканчивается смена в книжном магазине. Она поверит, что я была в школе.
Утром я её здорово обидела. Пусть Мэрион начала первой — почему она не подарила мне мобильный? — но она искренне старалась сделать мне приятное этими серёжками. Я могу извиниться, надеть их и покрутиться перед Мэрион. Серёжки мне идут. Она, наверное, купит праздничный торт. Накануне мы вместе рассматривали торты у «Марка и Спенсера». Я позвоню Кэти и Ханне и приглашу их на чай. Только надо будет заставить их поклясться, что они не расскажут, как я прогуляла школу.
Я не знаю, что им сказать. Могу соврать, что было лень идти на занятия, но они не поймут. Они считают меня правильной девочкой. Они ни за что бы не поверили, если бы я рассказала, чем занималась, живя в приюте «Солнечный берег».
Этот приют не был похож на остальные. Представьте себе огромный дом в тюдорианском стиле с большим садом. На воротах висело железное солнце с расходящимися лучами. Я раскачивалась на этих воротах и гладила, гладила лучи. Однажды я прищемила палец, а Джина поцеловала распухшее место и подарила мне целый пакет «Смартиз».
Я была любимицей Джины. Ей нравилось, когда я вела себя как маленькая, и я нарочно картавила и сосала палец. Тем летом стояла жара, и Джина соорудила для меня бассейн из пластмассовой ванны. Мы загорали на солнце часами. Её тёмная кожа стала оттенка красного дерева. Она мазала мои тонкие плечи, руки и ноги лосьоном, в точности как мамочка.
Ночью она тоже была рядом со мной. Они умыкали меня из постели — не каждый раз, а в дежурство Билли или Лулу. Что тот, что другая спали как убитые. Шайка Джины выходила на охоту. На вылазки ходили не только мы, но и старшие ребята, только каждый шёл своей дорогой. Джина занималась грабежами. Для того чтобы проникнуть в дом, им нужна была маленькая, худенькая девочка — то есть я.
Многие люди оставляют окно ванной комнаты открытым. Джина подсаживала меня на водосточную трубу, а дальше я карабкалась сама. Цеплялась рукой за форточку, просовывала голову, протискивалась по пояс, упиралась руками в подоконник с другой стороны и осторожно приземлялась в раковину.
В самый первый раз мне показалось, что я застряла. Голова уже была в чужом доме, а тело и ноги болтались снаружи. Я задрожала и закусила губу, чтобы не проронить ни звука. Отчаянно рванулась и полетела головой вперёд, ударившись о холодный фаянс так, что чуть не лишилась сознания.
Со временем я наловчилась, но так и не стала испытывать от грабежей удовольствия. Временами я так боялась попасться, что пачкала трусы. Я кралась по незнакомым коридорам в полной темноте, нащупывала перила, вздрагивала от каждого скрипа половицы, прислушивалась к храпу за дверями спален и постоянно оглядывалась через плечо, опасаясь увидеть хозяина, приготовившегося схватить меня и сдать полиции.
Я спускалась на первый этаж и открывала заднюю дверь, где стояла Джина. Иногда к нам ради смеха присоединялись Райанна и Венеция. Они искренне веселились, а я — нет. Я ненавидела наши вылазки даже тогда, когда все шло как по маслу. Но чаще случалось что-нибудь непредвиденное. Однажды я не смогла справиться с замками и задвижками на двери. Джина нетерпеливо подсказывала мне с той стороны, что делать. А затем я услышала звук шагов на верхнем этаже и шарканье шлёпанцев на лестнице. Я отчаянно замахала Джине через окно кухни. Она показала на переднюю дверь, но шаги приближались, меня бы непременно схватили. Я замотала головой, и Джина исчезла.
Я подумала, что она решила меня бросить, и заплакала. Внезапно она появилась вновь. В руке у неё был ботинок. Она разбила окно, схватила меня и вытащила наружу. Когда хозяин прибежал на звон, мы уже прыгали через забор. В моих волосах запутались осколки стекла, руки кровоточили — я содрала их о дверную задвижку, — но мы сумели выкрутиться. На этот раз. Я со страхом думала, что за этим разом последует новый, а затем ещё и ещё.
Я не просто боялась попасться. Я с ужасом думала о том, что качусь прямиком в ад, как все воры. Мамочка воспитала меня так, что кража виноградинки с лотка казалась мне смертным грехом. Когда она обнаружила мой проступок, то отчитала так, что ночью я не могла спать, боялась, что черти заберут меня прямо во сне. Я стала расхитительницей винограда, и всю оставшуюся жизнь мне следовало расплачиваться за этот поступок.
А затем я чуть не убила Перл, и меня поместили в интернат для трудных детей. Я стала такой же, как они.
Думаю, у меня не было выбора. С Джиной нельзя было спорить. На Джину нельзя было пожаловаться. Да и жаловаться, в общем-то, было некому. Воспитатели постоянно менялись. Приехала новая сотрудница, поругалась с Венецией, Венеция ударила её по лицу. Та дала ей ответную пощёчину и уехала, пробыв у нас всего час — своеобразный рекорд даже для нашего приюта.
Билли продержался дольше всех, но он боялся Джину и её шайку. Он боялся всех, даже меня. Я научилась смотреть ему в глаза, расширяя зрачки так, что они едва не лопались. Он отводил взгляд. Он читал моё дело. Должно быть, он думал, что я выбрала его своей новой жертвой.
Лулу была доброй и по-своему заботливой, но очень рассеянной. Она кивала и смотрела на тебя, но все время думала о Бобе, своём парне, который приходил к ней по ночам и оседал перед телевизором. Они носили одинаковые футболки. На одной было написано: «Я люблю Боба», на второй — «Я люблю Лулу». Когда его не было рядом, Лулу казалась отрешённой, словно настроенной на его невидимую волну.
Я стала тихоней. Я молчала в приюте и в школе. Я устала заводить новых друзей и осталась одна. На переменах я пряталась в туалете. На уроках не говорила ни слова. Гораздо удобнее, когда тебя считают тупицей, неспособной ответить на простейший вопрос. Более того, я чувствовала себя тупицей. Я жила как в тумане, потому что не успевала выспаться. Джине, Венеции и Райанне было проще. Они ходили в школу пешком и могли прогуливать, а меня возили в приютском автобусе. На обеих его сторонах было изображено по солнцу и написано: «Приют „Солнечный берег“». Кто-то подписал краской из баллончика: «Для слабоумных». Я чувствовала себя замаранной этой алой краской.
Раз в неделю меня водили к странной даме, в кабинете которой было множество игрушек. Я думала, она учительница и ведёт дополнительные занятия, но теперь я понимаю, что она была кем-то вроде психиатра. В приюте хотели выяснить, кто я — злостная преступница или слабоумная дурочка, как считали мои одноклассники.
Я не знала, что хуже. Я считала себя злостной преступницей. Мне часто снилась Перл, и каждый раз я заново сталкивала её с лестницы. Теперь я стала ещё и воровкой. Вместе с Джиной я ночь за ночью грабила дома. Соседи начали что-то подозревать. Приезжала полиция, задавала вопросы. Я чуть не намочила штаны, увидев людей в форме, но Джина вела себя как ни в чем не бывало. На все вопросы пожимала плечами и удивлённо хмыкала. Венеция и Райанна тоже держались уверенно.
Парни пытались строить из себя крутых, щетинились и обещали подать в суд за оскорбление личности. Джина скромно усмехалась, зная, что подозрение падает именно на них.
На меня никто даже не подумал. Мне не стали задавать вопросов.
Во время визитов в кабинет психиатра я ни о чем таком не рассказывала. Я послушно играла со странными куклами, у которых были чересчур натуральные ягодицы. Я навела порядок в кукольном домике и посадила куклу-маму в ванну. Я заперла куклу-папу в шкафу. Повертела в руках куклу-дочку. В домике не было мусорного бака.
Я нарисовала бак фломастерами, но женщина так пристально смотрела на меня, что я испугалась. Быстро исправила бак на вазу и наполнила её разноцветными цветами. Красными, жёлтыми, сиреневыми и синими. Затем я, к её удивлению, разрыдалась.
Когда я вернулась в приют, Джина заметила в моих глазах слезы. Я рассказала ей о Розе, Нарциссе, Фиалке и Колокольчике, о том, как я по ним скучаю. Она решила, что я совсем глупая, раз плачу над кусочками бумаги, которые не стоят и пенни. Но я плакала и плакала, опустив голову.
— Эйприл, не кукситься! — велела она.
Я попробовала перестать грустить, но ничего не вышло.
— Я тебя развеселю, вот увидишь, — пообещала Джина.
В субботу она отправилась в город без меня. Когда она вернулась, в руках у неё были Барби. Она протянула их мне.
— Смотри, настоящие куклы! — с гордостью произнесла Джина. — Они куда лучше бумажных, а?
У кукол были острые пальцы, острые груди и острые колени. Втайне от всех я все ещё оплакивала своих бумажных подружек, но эти Барби были поистине роскошными. Я не могла играть с ними при всех — Билли и Лулу непременно спросили бы, откуда у меня такое богатство, — поэтому я забиралась с ними в шкаф, оставляя узкую щёлку, и начинала фантазировать. Я выдумывала, будто это наш дом, где живу я, Барби-Энн, Барби-Бет, Барби-Крис и Барби-Денис, будто мы делаем друг другу причёски, меняемся одеждой и поверяем все тайны.
