— Ага! — сказала собака радостно.
Дарья Павловна упала в обморок. Потому что она не знала, что собаки умеют разговаривать в самом крайнем случае. Но Дарья Павловна тут же очнулась и опять высунулась в окошко.
— Мы сразу догадались, что это вы! — обрадовался Митя. — Потому что вы такая красивая, с длинным носом и на гитаре игра…
— Что-о-о-о-о-о-о?! — Дарья Павловна схватилась за сердце, а потом за свой нос. — Ах, негодный мальчишка, противный папа, гадкий пес! Это у меня нос длинный?! Да у меня нос всего сто тридцать миллиметров с половиной!
Она так сердито кричала, что чуть не вывалилась из окна. А Митя, папа и собака убежали.
— Да, — сказал папа. — Наверное, она не твой человек. Она же котлет совсем не ест.
— Георгий Иванович ест котлеты! — подскочил Митя. — Бежим!
— Нет, — вздохнула собака. — И Георгий Иванович не мой человек. Честно говоря, у меня вообще нет своего человека. И не было никогда. Но одна моя знакомая полусиамская кошка говорит, что у каждой собаки или кошки должен быть хоть один родной человек на земле. К тому же вчера ночью шел дождь. Он шел-шел-шел-шел-шел-шел и не заметил, что я на траве сплю. И пошел прямо по мне. Я ему: «Чего брызгаешься?» А он: «Дома надо сидеть, когда я иду». Я говорю: «Ага, дома… а если у меня и дома-то нету?» А дождь говорит: «Ищи себе дом. Устраивайся в хорошие руки. Каждый барбос — кузнец своего счастья». И вот я пошла искать себе дом и устраиваться в хорошие руки. Да что-то не везет…
Митя и папа смотрели на собаку.
— Веселого мало, — сказал папа.
— Мы бы тебя взяли, — сказал Митя. — Да нам никакая мама не разрешит. У нас и так уже целых два морских поросенка. Сыновья морской свинки.
— Что ж, — вздохнула собака, — видно, быть мне всю жизнь бродягой…
А дело было в воскресенье. В воскресенье многие мамы любят ходить в гости или куда-нибудь по делам. У них такие особые, мамские дела, которые только по воскресеньям делаются. В общем, мамы по воскресеньям часто куда-то деваются. Поэтому в воскресенья повсюду бродят беспризорные папы с детьми. И мама Мити тоже утром уехала по делам. А теперь вернулась. Митя и папа видят — мама на своем мотоцикле мчится. Затормозила так лихо, поднялась на одно колесо, опустилась, остановилась и говорит:
— А это что еще за чудовище?
— Это собака, — сказал Митя. — Ей жить негде. Правда, на пойнтера похожа?
— По-моему, ее прадедушка — эрдель, — сказал папа.
— Обыкновенная бородатая дворняга крупных размеров, — решила мама.
Собака повернулась и пошла прочь такой несчастной походкой, что было сразу видно — это идет дворняга, бедняга, бродяга и бедолага.
— Нет! — нахмурилась вдруг мама. — Все неправильно. Нельзя, чтобы собака уходила такой несчастной походкой. Иди, собака, сюда. Оставайся. Будешь наша.
— У нас в доме полно углов, где можно дремать! — обрадовался Митя.
— А у меня как раз есть отличное старое пальто! — папа тоже обрадовался. — Подходящее пальто фабрики «Красный Молодец».
— Да зачем ей пальто? — удивился Митя.
— А она на нем спать будет.
А собака говорит:
— А руки-то у вас хорошие? Я только в хорошие руки хочу…
Папа, мама и Митя протянули ей свои руки. Она ткнулась носом в их ладони и вдруг стала красивая-прекрасивая. Это она от счастья похорошела. Ведь теперь у нее было целых три своих человека и два морских поросенка.
Только больше собака никогда не разговаривала. Крайний случай-то кончился!
В деревне Толстокошкино (это недалеко от села Большие Барбосы) жила девочка Мотя. Она была очень хорошая. Никогда не ябедничала, не жадничала и не вредничала. И за такую хорошесть папа повез ее в Москву, в настоящий театр.
Идет Мотя по Москве, по сторонам глазеет. Вдруг видит — большой забор. А на заборе вот такими огромными толстыми буквами написано: «Все мальчишки — дураки».
«Вот это да! — подумала Мотя. — Ничего себе! Неужели так вот прямо все до одного — дураки? И Данила? И Вася? Нет, Вася точно не дурак, сам стихи сочиняет. И Данила тоже — слова знает английские. Нет, не может быть, чтобы все — дураки. Но ведь крупными буквами написано. Не будут же в Москве неправду писать. Вот плакат во весь дом висит: „В магазине „Супербазар“ много всякой всячины!“ Так в этом магазине и правда все что душе угодно. Папа мне там разноцветный рюкзачок купил, а маме — гири здоровенные…»
Мотя все время про надпись на заборе думала. Даже спектакль невнимательно смотрела. А после спектакля Мотя с папой пошли в гости к Мотиной четвероюродной сестре. Этой сестре было уже десять с половиной, и в одном ухе у нее висели сразу две сережки.
— Я тут у вас на одном заборе такое прочитала, — шепотом сказала Мотя своей четвероюродной сестре. — Что все мальчишки — дураки.
— А ты что, не знала? — удивилась сестра. — Вот деревня! У нас об этом все девчонки с детского сада знают.
— Как же так? — спросила Мотя. — А если какой-нибудь один мальчишка — не дурак?
— То, значит, он все равно дурак, — сказала сестра. — Потому что он — мальчишка.
И Мотя решила, что если девочке уже десять с половиной и она носит две сережки в одном ухе, то она в мальчишках лучше разбирается.
Мотя приехала домой в Толстокошкино, и к ней в гости пришли подруги — Анисья и Феофания. Мотя им про надпись рассказала. Анисья и Феофания засмеялись и поскорее убежали — всем остальным рассказывать.
А тут как раз Вася пришел. И говорит:
— У меня есть свой собственный меховой урчатель.
Расстегивает куртку, а там — щенок.
— Между прочим, — говорит Вася, — южноевропейский боксер.
Мотя хотела щенка погладить, но вместо этого сказала гордо:
— Все мальчишки — дураки!
Вася так удивился! Чуть щенка не выронил. А потом как даст Моте по носу. От удивления. А Мотя его за щеку — цап. И поцарапала.
И пошло-поехало! По деревне Толстокошкино девчонки скачут и кричат: «Все мальчишки — дураки! Все мальчишки — дураки!» Мальчишки им подножки подставляют, за волосы дергают. Девчонки царапаются, кусаются, визжат. Шум, гам. Настоящая война началась. Тухлыми апельсинами кидаются.
Тут мимо проходила директор школы Анна Егоровна в большой шляпе. И в нее апельсин угодил. Хорошо еще, только по шляпе попало. Шляпа улетела, а Анна Егоровна собрала собрание школьников. И говорит:
— Я ничего не понимаю. Объясните мне, пожалуйста, что случилось.
И Моте пришлось все рассказать про надпись.
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! — засмеялась Анна Егоровна. — Да это же чепуха. То есть ерунда по-научному. Вот что. Уроки отменяются. Берем тряпки, ведра и едем в Москву смывать с забора эту глупую и вредную ерунду.
Приехали, нашли забор, стали стирать и смывать. А буквы не стираются. И не смываются. Тогда позвали знаменитого профессора Пяткина. Он посмотрел на буквы, потом потрогал и даже понюхал. И говорит:
— Это не простая ерунда. Это ерунда на постном масле. А постное масло очень плохо отмывается, надо позвать пожарных, чтобы они смыли эту ерунду своей особенной пеной.
Пожарные приехали и быстро-быстро смыли эту глупую ерунду. Забор стал чистый. А тут мимо как раз проходила художница Женя Чижик со своими красками и кисточками. И на чистом заборе она нарисовала портреты Моти, Васи, Данилы, Анисьи, Феофании, Анны Егоровны и профессора Пяткина. Потому что на заборах вместо ерунды на постном масле должны красоваться портреты всяких хороших людей.
Теперь Мотя совсем не читает, что на заборах написано. И сама не пишет. Ведь то, что написано на заборе, или просто обыкновенная ерунда, или ерунда на постном масле.
Жила-была принцесса по фамилии Картошкина. Ведь и у принцесс бывают фамилии. А звали ее Катя.
Однажды принцесса и ее папа-царь переехали на новую квартиру. И принцесса пошла в новую школу. А сменную обувь забыла. Учительница увидела, что она прямо в сапожках в класс пришла, и говорит:
— А голову ты дома не забыла? Бестолковая!
«Ух ты, злющая какая!» — подумала принцесса и уселась подальше, на самую последнюю парту.
Никто и не догадался, что она принцесса. Потому что на фотографиях в газетах она непохоже получалась. А важничать она не любила и никому не говорила, что она царская дочка. Сидит принцесса на последней парте. А учительница все ругается:
— Кто «лыжи» через два «ы» написал? Репкин?! Безмозглый! Кто там шуршит? Не шуршать!
И журналом изо всех сил по столу — ба-бах. Одна маленькая девочка даже заплакала с перепугу.
«Да, — думает принцесса. — Ничего себе…»
За ужином из гречневой каши и винегрета папа-царь спрашивает:
— Ну как, доченька, в новой школе?
Принцесса ему все про учительницу рассказала. Царь загрустил, а потом говорит:
