Ознакомительная версия.
И вот в пятницу я пришёл в булочную Гольдмана и выложил на прилавок все свои деньги — два доллара и сорок пять центов.
— Два доллара и сорок пять центов, — объявил мистер Гольдман, пересчитав монеты. — Это же целая куча денег! Можно столько всего купить! Чего желаете?
— Двадцать две профитролины.
Быстро перемножив всё в уме, мистер Гольдман сказал:
— Нужно добавить ещё два доллара и восемьдесят центов.
— Мне не сейчас нужно… на следующей неделе…
— Всё равно не хватает двух долларов и восьмидесяти центов.
— Я могу поработать. Могу посуду мыть…
— На что мне твоя работа? У меня и свои две руки имеются. Посуду моют, денег не просят.
— Я убирать могу! Подметать, пыль вытирать…
Мистер Гольдман, уже молча, продемонстрировал мне свои две руки, которые прекрасно справляются с любой работой.
Я вздохнул.
— Неужели вам совсем-совсем никакая помощь не нужна?
— Нужна. Но иного рода. Мне нужен мальчик, который знаком с творчеством Шекспира. Но где в наше время такого сыщешь? Да нигде! Школы стали никуда не годные… Шекспира не проходят… кошмар!
Думаете, я все выдумал? Нет! Он так и сказал: «Мне нужен мальчик, который знаком с творчеством Шекспира».
— Я знаком! — произнёс я.
— Ну ещё бы! Тебе же профитроли нужны, а денег не хватает.
— Я правда читал Шекспира.
Мистер Гольдман подтянул белый фартук и сказал:
— И что ты там начитал? Рассказывай.
Я припомнил кусок из «Бури», причём вовсе не проклятия Калибана! Миссис Бейкер напрасно решила, что меня заинтересовали только ругательства.
Уж близок замысел мой к завершенью.
Не слабнут чары, и послушны духи,
И Время уж не гнётся, не кряхтит
Под ношею своей. Который час?
Мистер Гольдман захлопал в ладоши — да-да! — а потом резво вскочил на стоявший за прилавком табурет. Надо признать, что мистер Гольдман — дяденька довольно внушительных размеров и вряд ли часто сигает с пола на табурет. Он поднял руки над головой и снова похлопал — вокруг него образовалось легчайшее белое облако. Конечно, не из мела, а из муки. Голос у него вдруг переменился, и этим иным, нездешним голосом он не то проговорил, не то пропел под какую-то далёкую, только ему слышную музыку:
Шестой. И обещал ты, что работа
К шести часам закончится.
Я раскинул руки пошире и попытался представить, что стою не в обычной одежде, а в ниспадающем одеянии с широкими рукавами… Я — Просперо.
Да, да, мой дух. Скажи мне — что король и свита?
У меня получалось сносно, даже грозно. Мистер Гольдман снова захлопал в ладоши, и его снова окутала мерцающая на солнце мучная пыль.
Всё в том же состоянье — пленены
И сбиты в кучу и не могут выйти
Из рощи липовой, что защищает
От ветра келью.
Мистер Гольдман слез с табурета и протянул мне руку, которая, несмотря на хлопки, оставалась белой от муки. Он широко улыбался — так что щёки его превратились в две округлые булочки.
Вот так я попал в труппу Шекспировского театра Лонг-Айленда и получил роль в спектакле, премьера которого состоится в следующем месяце, под Рождество.
Ещё я получил двадцать два пирожных всего за два доллара и сорок пять центов. Даже двадцать четыре, потому что они продаются дюжинами.
И это было здорово!
Когда в понедельник я вошёл в класс, стало понятно, что, не будь у меня в руках длинной коробки с пирожными, мне несдобровать. Данни Запфер, Мирил-Ли, Дуг Свитек и Мей-Тай точно бы вырезали у меня из груди по «фунту мяса». Я поставил коробку на полку у окна и снял крышку. И все увидели двадцать четыре пирожных с кремовой начинкой. Румяных, кругленьких, воздушных… Каждому по пирожному. На большой перемене.
Миссис Бейкер их тоже увидела. И ничего не сказала. Но масляно-ванильный аромат профитролей витал в воздухе и дразнил нас весь урок. Даже миссис Бейкер украдкой посматривала в конец класса, и ноздри её слегка раздувались. Данни то и дело оборачивался и улыбался мне, довольный и счастливый. Мирил делала вид, что пирожные её нисколечко не волнуют. Прикидывалась, как всегда. Она же известная притворщица.
До большой перемены мы дотянули с трудом. Спятили бы, наверно, если б пришлось ждать ещё один урок. Даже миссис Бейкер не скрывала нетерпения. Но наконец, наконец, наконец-то школьные часы пробили полдень! Мы кое-как протолкнули в горло положенные бутерброды, и Данни направился к коробке с профитролями. Румяными, кругленькими, воздушными… Он приближался к ним почтительно, даже благоговейно, но тут миссис Бейкер произнесла:
— Погодите, мистер Запфер.
Данни воззрился на неё так, словно ему не дали забить верный гол.
Мирил посмотрела на меня так, словно заминка вышла по моей вине.
— Пир переносится на конец перемены, — сказала миссис Бейкер. — Пока идите гуляйте, а после возвращайтесь на пару минут пораньше и разбирайте пирожные.
— Спорим, она себе три шутки возьмёт, пока нас не будет? — громко прошептал Дуг Свитек.
— Ошибаетесь, мистер Свитек, — отозвалась миссис Бейкер. — Она не возьмёт себе три штуки. Ей сейчас нужно быстро съездить в собор Святого Адальберта и поставить свечку. Она вернётся к следующему уроку. А сейчас — все на выход. Побыстрее.
Мы вышли из класса.
День был, конечно, ноябрьский. Холодный и серый. И всё вокруг, разумеется, было серым: небо, воздух, трава, моросящий дождик. Серость и тоска. Мы не бегали, не играли, а стояли, сбившись в кучки, продрогшие и немного голодные, потому что бутерброды мы проглотили наспех, а в классе нас ждали двадцать четыре пирожных с кремовой начинкой. Румяных, кругленьких, воздушных…
— Будут невкусные — пеняй на себя, — угрожающе сказала Мирил.
— Не беспокойся, вкусные, — ответил я.
— Будут несладкие — пеняй на себя, — чуть изменив угрозу, проговорил Данни.
— Не беспокойся, сладкие, — ответил я.
Когда до конца отведённого на отдых часа оставалось семь минут, Данни Запфер объявил, что это предел, ждать больше невозможно, и даже если миссис Бейкер ещё не вернулась, мы всё равно заслужили наши пирожные. Мы всем классом ринулись в школу — как лавина, как смерч, как цунами — через две ступеньки, на третий этаж, к двери…
И замерли.
На полке, в развороченной коробке с остатками пирожных, посреди кремового месива стояли Калибан и Сикоракса. Стояли на задних лапах, а в передних держали кусочки румяных, кругленьких, воздушных профитролей. Крысы крутили мордами, перепачканными ванильным кремом и сахарной пудрой. Их плешивые животы тоже были измазаны кремом. И длинные голые хвосты тоже.
В этот момент подошла миссис Бейкер и заглянула в помещение поверх наших голов. Крысы оскалились и клацнули жёлтыми зубищами.
А миссис Бейкер неожиданно закричала:
— Пади на вас все жабы, гады, чары Сикораксы! Багряная чума вас задави! К чертям идите!
Последнее проклятие я, кажется, тоже видел у Шекспира, но как-то не догадывался пристегнуть его к предыдущим.
Сикоракса и Калибан прекрасно поняли, куда их послали. Они торопливо выбрались из вязкого крема и перепрыгнули на батарею. Затем мы услышали, как они лезут вверх по трубам, топочут по потолку и — тишина.
Долгая, ничем не нарушаемая тишина.
Потом Мирил повернулась ко мне.
— Ты всё равно должен нам профитроли.
— Десять день, — подхватила Мей-Тай.
— Десять дней? — переспросил я в ужасе.
— Три недели мы тебе уже давали, — заявил Данни Запфер. — Теперь десять дней, не больше.
— Десять дней, — повторил я.
— Мистер Вудвуд, что ж вы всё повторяете? Это не тот случай, когда «повторение — мать учения», — заметила миссис Бейкер. — Принимайтесь-ка за уборку.
И я принялся.
Что же мне так не везёт-то?
* * *
Обычно неделя перед Днём благодарения выдаётся полегче остальных. Все живут ожиданием лишних двух выходных, праздничного обеда и футбольного матча между командами Сиоссета и Фармингдейла.
Но в этом году неделя оказалась непростой. Во всяком случае, для меня.
И тянулась она долго.
Во-первых, все почему-то решили, что Калибан и Сикоракса сожрали пирожные по моей милости. Нет, не почему-то, это Мирил виновата. Это она три дня кряду шептала за моей спиной всякую несусветицу — даже знать не хочу, что она там напридумывала.
Во-вторых, когда в среду после уроков я получил от мистера Гольдмана текст для предстоящей репетиции Шекспировской труппы, выяснилось, что мне предстоит играть Ариэля в «Буре». Вообще-то Ариэль — дух. Но многие считают, что Ариэль — фея. И вообще — женская роль. И встаёт вопрос: пристало ли семикласснику Камильской средней школы играть фею? Особенно после того, как он себя уже скомпрометировал, оказавшись — по прихоти мисс Вайолет-на-шпилистых-шпильках — в хоре среди сопрано.
Ознакомительная версия.
