— Дай мне время подумать.
— Тут времени не существует, — ответил проводник. — Думай, пока не примешь решение.
Мигель и Хайме вместе вышли из больницы. Еще не было шести, но уже стемнело, и холодный ветер доносил влажный запах снега, падающего на вершины ближайших гор. Ана побывала в больнице с утра, а потом оставила мужчин одних и ушла на вокзал встречать Диего, который возвращался из Барселоны после первого учебного триместра. Они намеревались все вместе провести сочельник в доме семьи Кастро. Это был первый сочельник без Тальи, и Ане с Мигелем хотелось собрать под одной крышей как можно больше народа, чтобы не так сильно грустить о дочери. Даже родители Педро отпустили сына, хотя, конечно, предпочли бы в этот вечер быть с ним. Марга тоже обещала забежать после ужина.
Ближе к вечеру Талью навестили ее лучшие подружки и завалили всю палату цветами и подарками. Тумбочку Пабло украшали нарядные открытки от родителей. И хотя накануне праздника к нему, кроме верного друга, никто не пришел, Фернандо обещал приехать ненадолго в начале января, а Элена звонила каждую неделю и просила Хайме подносить телефон к уху сына, чтобы тот мог слышать ее голос.
— Нет никакого настроения праздновать Рождество, — признался Мигель, остановившись на светофоре. — По мне, так поскорее бы оно закончилось. Если бы на прошлое Рождество я купил Талье мобильник, все сложилось бы по-другому. Хотя, может, и нет, кто знает. В общем, сам не соображаю, что говорю.
— А вдруг как раз теперь случится чудо? Или вы уже не верите в чудеса? — Хайме, не менее подавленный, чем Мигель, оставался верен своей привычке подбадривать окружающих.
— Я восемь месяцев стараюсь в них верить. Как и ты.
Они молча ехали по украшенным разноцветными рождественскими гирляндами улицам. Нагруженные последними предпраздничными покупками, торопились домой прохожие.
— Не забудьте, мне нужно зайти домой за вином, о котором я вам говорил. Отличное вино, из деревни прислали, — сказал Хайме.
Мигель, конечно, об этом забыл, поэтому изменил маршрут и на ближайшем же перекрестке свернул.
— Знаешь Клавихо, которого назначили нашим лечащим врачом в сентябре, такой светловолосый красавчик? Так он сказал вчера, что… — Мигель осекся, откашлялся и продолжил, не отрывая взгляда от дороги, — что мы можем упрямиться сколько угодно… Представляешь?
— Что представляю? — Хайме догадывался, в чем дело, но хотел услышать подтверждение своей догадки от Мигеля.
— Он сказал, надежды практически нет и глупо закладывать наши жизни — именно так, «закладывать наши жизни», будто речь идет о банковской сделке, — ожидая чудо, которое никогда не свершится, и мы могли бы…
— Что могли бы? Ради бога, Мигель, договаривайте уже!
— Могли бы «отключить» их и дать спокойно умереть, а не поддерживать в этом состоянии, пока они сами…
По щекам Мигеля катились слезы, суставы пальцев побелели — так отчаянно он вцепился в руль.
— Ни за что, — сказал Хайме.
— Дон Мануэль, доктор Герреро, считает, нужно ждать, всякое случается. А ты как думаешь?
— Я уже сказал — ни за что. Здесь немного вперед. Всё, приехали. Пойдемте вместе, а то там две коробки килограмм на пятьдесят.
Выходя из лифта уже с коробками, они столкнулись с доном Мануэлем Герреро, только что вошедшим в подъезд.
— Дон Мануэль! — удивленно воскликнул Хайме. — Что вы здесь делаете? Какие-нибудь новости?
В глазах Хайме и Мигеля затеплилась надежда, и врач поторопился развеять ненужные иллюзии.
— Нет-нет, никаких. К сожалению, все по-прежнему. Я приехал за своей тетушкой, забрать ее на ужин к себе домой.
— Ваша тетя живет здесь?
— Да, напротив тебя. Наверное, ты ее знаешь, хотя она очень старая и почти не выходит — боится упасть и что-нибудь сломать, — но на Рождество мы не хотим оставлять ее одну.
Они попытались пожать друг другу руки, однако коробки мешали, поэтому доктор Герреро ограничился похлопыванием по плечу.
— До завтра! Счастливого Рождества! — сказал он и вошел в лифт.
— Подождите! — крикнул Хайме, поставил коробку на пол, вытащил две бутылки и протянул ему. — Счастливого Рождества и спасибо за все, что вы делаете!
Когда Талья снова открыла глаза, она уже приняла решение. Она хотела вернуться. Хотя в этом новом мире она была счастлива, многому могла научиться и чувствовала себя спокойно и уверенно, все-таки ей хотелось вернуться к привычной жизни, к родителям, к брату — ко всему тому, что раньше она считала своим единственным миром.
Она то и дело вспоминала слова проводника о времени. В том месте, где она сейчас находилась, времени не существовало — она могла годами любоваться новыми чудесными залами, учиться всему, чему ее хотели научить, и не замечать его, вроде Спящей красавицы; — ей и через сто лет будет двенадцать, как в тот день, когда она сюда попала. Однако во внешнем мире, где жили ее родители и брат, время шло неумолимо. Каждые двадцать четыре часа они становились старше, и если она, оставшись, потом выйдет отсюда, все дорогие ей люди уже умрут или превратятся в дряхлых стариков. Никто ее не вспомнит, и ей некого будет любить. Поэтому нужно возвращаться сейчас и благодаря полученным здесь знаниям сказать родным то, что она действительно хочет сказать.
Стоило ей так подумать, как похожее на шар помещение исчезло, и она опять очутилась в маленьком темном зале, где привычно светился ее провожатый.
— Ты решила, Талья?
Она медленно кивнула, сожалея о всех тех чудесах, увидеть которые ей не суждено.
— Ты помнишь, что никогда не сможешь вернуться сюда?
— Да, помню, — еле слышно произнесла она.
— У тебя есть еще вопросы?
— Что будет с Пабло? Он вернется со мной?
— Он пока не решил.
— Могу я его увидеть?
Рядом возник еще один шар, прозрачный, наполненный розовым светом, в котором плавал Пабло и клубился какой-то дым, постоянно меняющий цвета.
— Я хочу с ним поговорить, можно?
Пабло открыл глаза и посмотрел на нее так, будто секунду назад очнулся от прекрасного сна и еще не вернулся к реальности.
— Пабло, — сказала Талья, — я собираюсь вернуться. А ты что хочешь? Пойдешь со мной?
После долгого молчания Пабло улыбнулся.
— Думаю, я пока задержусь тут, малявка. Решил поучиться.
— Но если ты задержишься надолго, там все изменится.
— Вот и хорошо. Когда я уходил, там все было так себе.
— Но тебя ждет Хайме. И родители.
Пабло закрыл глаза и судорожно сглотнул.
— Думаешь?
— Думаю, да, но даже если нет, ты можешь отыскать их и… теперь ты сам знаешь, что следует делать. У тебя есть новые слова, похожие на цветок.
— Пока я их только учу.
— Но ты вернешься?
— Вернусь. Попозже.
— Не задерживайся, Пабло. Мы будем тебя ждать.
— Ты готова? — спросил проводник.
Прежде чем ответить, Талья тоже несколько раз сглотнула.
— Да.
Проводник к ней приблизился, и на конце его светящегося пальца появилась круглая сверкающая капля, сделанная словно из жидкого прозрачного меда, или светлого янтаря, или солнечного желе; она парила над пальцем, не касаясь его, будто крошечная планета.
— Возьми ее в рот, — сказал проводник.
— Погоди, Талья! — крикнул Пабло. — А если это неправда и ты не вернешься домой? Тебе не страшно?
Талья повернулась к нему. Она дрожала, но глаза ее сверкали.
— Конечно, страшно, но я хочу вернуться. И я доверяю проводнику и вообще всем.
Пабло, словно устыдившись, наклонил голову:
— Ты выросла, малявка. Удачи! Увидимся там.
Талья подошла к проводнику и высунула язык в ожидании сверкающей капли.
— Спасибо, — только и успела она сказать, и все исчезло.
Доктор Герреро осматривал глаза Тальи, как вдруг почувствовал какую-то реакцию с ее стороны. Он дал знак Тере, Ане и Мигелю отойти, осторожно откинул одеяло и постарался сосредоточиться на своих действиях, не обращая при этом внимания на худобу Тальи и многочисленные следы от уколов на ее теле.
— Что случилось? — шепотом спросила Ана у медсестры.
— Она реагирует, — ответила та, не сводя взгляда с девочки.
Ана вцепилась в пиджак мужа. С мая не наблюдалось ни малейшего улучшения, а сейчас было уже третье февраля.
— Откройте жалюзи, Тере, — попросил доктор Герреро, опять вернувшись к глазам пациентки.
Хайме, сидевший возле Пабло, неслышно подошел, хотя был напряжен до предела.
— Талья, ты меня слышишь? — спросил доктор Герреро, словно будил ее в школу. — Тут твои родители. Ты слышишь меня?
Он сделал знак, чтобы Ана поговорила с дочерью, но та не могла вымолвить ни слова, и тогда заговорил Мигель:
