Униформисты, быстро перебирая веревку, поднимали под купол к трапеции стул, обычный деревянный стул на гнутых ножках.
Тереза взяла стул, поставила его двумя задними ножками на трапецию и села на него.
Улыбаясь, она сидела на стуле, что стоял лишь задними ножками на шаткой трапеции, и спокойно раскачивалась, как на обыкновенных качелях.
И вдруг…
— А-а! — не своим голосом закричал Стороженко. Один из тросов, на которых держалась трапеция, лопнул, и Тереза полетела вниз, на арену.
— А-а-а!
Я не понял, как это случилось, но она упала как раз между двух медведей, которые стояли вплотную один к другому. И только это было причиной того, что она не разбилась сразу на смерть. Покалеченная, она еще смогла поднять голову и улыбнуться.
Почуяв кровь, львы и тигры напряглись, готовясь к прыжку.
Еще миг и…
Цирк замер.
И тут лохматый, взъерошенный дед с большой седой бородой, что стоял на галерке рядом с нами, что громко крикнул.
И то ли от этого крика, или кто кто его знает почему все звери вдруг кинулись прочь с арены через решетчатый коридор.
Через мгновение на арене осталась лишь Тереза, которая лежала на спине, раскинув руки.
Я взглянул на ложу Голозубенецкого. Глаза его горели восторгом, он улыбался.
В следующий миг Стороженко, а за ним Чак уже бежали вниз по лестнице. Цирк возбуждено забурлил.
Когда мы, петляя коридорами, сбежали наконец вниз, Терезы на арене не было. Одна из секций решетчатой ограды была снята, и униформисты уже унесли Терезу за форганг.
Стороженко кинулся туда.
Тереза лежала на полу, с закрытыми глазами, без сознания, но живая — грудь её поднималась от прерывистого дыхания.
Вокруг неё суетились люди: и артисты, и зрители. В стороне хмурился толстый рябой Анем. Увидев Стороженко, один из униформистов сочувственно положил ему на плечо руку.
— Уже вызвали карету «скорой помощи». Но…
В это время сзади какой-то юноша из публики в студенческой фуражке громко сказал:
— Трос был подпиленный. Я сам видел. Он свисает как раз над местом, где я сидел.
Стороженко резко повернулся и бросился к Анему. Схватил его сильными руками за грудки и поднял над землей.
— Задушу! Убийца!
Исклеванное оспой лицо Анема в миг налилось кровью, глаза вытаращились.
— Не я… Не я… — прохрипел Анем. — Август…
Из толпы метнулся красный парик — Рыжий Август кинулся наутёк.
Стороженко выпустил из рук Анема, который молча ляпнулся на пол, и бросился за Рыжим Августом, Чак побежал за ним.
— Не надо!… Не надо!… Не надо!.. — Чак бежал за Стороженко и умоляюще повторял. — Вы же себя погубите!.. Не надо!
Но Стороженко не слушал его.
Рыжему Августу удалось оторваться от преследования (Стороженко из-за покалеченной ноги не мог быстро бежать). Август куда-то исчез.
— Не надо! Прошу вас! Не надо! Не надо! — продолжал умолять Чак.
Но Стороженко аж дрожал от ненависти.
Он кидался то в одну сторону, то в другую, резко открывал разные двери, заглядывал в разные, одному ему ведомые, закутки. И наконец…
— А-а-а!
Не знаю, кто это закричал — Стороженко или Рыжий Август… Рыжий Август сжался, забившись в угол той самой кладовки, где сидели до начала представления Стороженко с Чаком. Он поднял вверх руки и упал на колени.
— Нет! Нет!.. Это не я! Не я! Это — Анем! Она отвергла его, не приняла его ухаживаний. И он… чтобы отомстить… Пообещал за большие деньги… Павлину… настоящий смертельный номер…
— И ты?! За деньги?!..
— Нет!.. Нет! Это он! Всё он!.. Я же маленький человек.
— Брешешь! — свирепо зашипел Стороженко, замахиваясь.
— Ай! — дернулся Август, вжимая голову в плечи. — Не убивай! Не убивай меня! Я… тебе загадку сейчас, секрет один открою. Великий секрет! Ты меня благодарить будешь. Клянусь! Правду говорю!.. Святой крест! — он быстро перекрестился. — Убьёшь меня — вместе со мной секрет сгинет. Секрет, который всех клоунов мира может сделать счастливыми. Святой крест, правду говорю! Перед смертью не врут! — Он снова перекрестился. Поднятая рука Стороженко замерла.
— Только… только пусть он выйдет, — кивнул Август на Чака. Лишь тебе, тебе одному…
Стороженко глянул на Чака и, словно извиняясь, кивнул.
Чак вышел.
Я по привычке двинулся было за ним и вдруг — ой! — вспомнил: мне же нужно остаться, это же главное, ради чего Чак меня взял в свое детство — услышать, что же скажет сейчас Рыжий Август, потому что сам он тогда этого услышать не смог.
Я остался.
— Слушай! Слушай! — горячо зашептал Рыжий Август, подползая на коленях к Стороженко. Ты только поклянись, что и меня не забудешь, поделишься. Я же тоже несчастный. Меня публика не любит, не принимает. Я… Нет-нет, я ничего, просто… Так вот! Живет на Куреневке дед. Старый Хихиня. Он знает тайну зелья=веселья, смех-травы. Правда! Правда! Только он не хочет мне говорить. И я вот собираю деньги, думаю, может, за деньги… А тебе он и так скажет. Тебя все любят. А меня… — он шмыгнул носом, — меня…
— Потому что ты — тля, жук-навозник. Только о деньгах и думаешь. За деньги готов убить, — презрительно бросил Стороженко и опустил руку. — Живи, никчемный! Не буду о тебя руки марать… И секрета мне твоего не надо. Не верю я в зелье-веселье, в смех-траву. Басни это всё. Выдумка! Пустозвонство! Нет на свете никакой смех-травы. Никакого зелья-веселья. Зато подлости людской, жестокости, зависти, злобы — хоть плотину строй. — Стороженко повернулся и вышел. Я следом за ним.
В коридоре, прислонившись к стене, стоял Чак.
— Идём, сынок, — нежно обнял Стороженко Чака за плечи и махнул рукой. — Ну его!
И утомленно, обессилено, как после тяжкой-тяжкой работы, на миг опустил голову. Но уже в следующее мгновение встрепенулся и заспешил коридорами и лестницами вниз.
Карета «скорой помощи» уже приехала, и мы еще успели увидеть, как двое дебелых санитаров выносили на носилках из цирка Терезу.
Карета была с красным крестом, запряженная конями.
Стороженко смотрел на Терезу и ничего не замечал. Не заметил он и как подошёл к нему тот здоровенный, с бакенбардами, как у рыси, цирковой швейцар, а вместе с ним такой же здоровенный мордастый городовой с саблей.
— Этот? — обернулся к швейцару городовой, показывая на Стороженко.
— Этот! — пробасил швейцар.
— Прошу! — сказал городовой, беря Стороженко под руку. — Идём!
— Пардон отсюдова! — пробасил швейцар, подхватывая Стороженко под другую рук. Из-за городового выглянула злая рябая рожа Анема:
— Я тебе покажу, как за грудь хватать! Убийца! Каторжник!
— За что? Да он же и пальцем никого не тронул! — растерянно закричал Чак. — Он же…
Вдруг, как из-под земли, вынырнула возле Чака невзрачная фигура лысого человечка в пенсне.
— Гимназист! Вы почему после восьми часов вечера в публичном месте? А ну? — И классный надзиратель схватил Чака за рукав. Тут меня такая злость взяла, что я про всё на свете забыл.
— Да вы что! — закричал я. — Фараоны проклятые! Душегубы! Сатрапы царские! А ну, отпустите!
Смотрю — замерли, вытаращились все вокруг: и швейцар, и городовой, и Анем, и публика.
— Боже мой! Откуда он взялся! Какой-то сумасшедший мальчик! Держите его! — заверещала толстая дама в шляпке со страусовым пером.
— Держите! Держите! — зазвучало отовсюду.
— Ага! Дудки! Я невидимый! Ловите ветер в поле! — кричал я. Но вдруг чувствую — хватают меня за одну руку, за вторую, за воротник.
— Пустите! — кричу. — Вы что! Не трогайте меня! Я же невидимый! Я при вашем царском режиме не жил никогда! Пустите!
Но меня, как в кошмарном сне, стискивают всё сильнее и сильнее. Мне уже и дышать нечем.
И тут всё перед моими глазами поплыло, закрутилось.
Глава 7
Неужели я больше не увижу его? Открытие: у Туси глаза, как у Терезы! «Ха-ха-ха! Муха влюбился в Туську Мороз!» А может, она всё-таки есть, смех-трава?! Встреча у мемориала
— Ой!.. — я сидел на лавочке у цирка, на площади Победы, рядом со старым Чаком.
— А? Что? — растеряно произнес я. — Что я не так сделал?
— Да нет, — улыбнулся старик. — Всё так. Но нам больше там сегодня делать нечего. Стороженко тогда забрали в участок, А меня классный надзиратель отвел домой, записал фамилию и сообщил в гимназию. Были неприятности… — Он замолк и вопросительно посмотрел на меня.
— Ах, да! Я же должен рассказать ему о том, что же сказал Рыжий Август Стороженко в кладовке. И я рассказал.
— Зелье-веселье… Смех-трава… Хм… — задумчиво проговорил старик.
— Эх! Вот бы узнать секрет этого зелья-веселья!.. Вот бы!.. — страстно воскликнул я.
И представилось мне вдруг: мальчишки хотят надо мной поиздеваться, посмеяться, а я хохочу, заливаюсь. И мальчишки оторопело переглядываются, растерянно замолкают. И уже не они, а я над ними смеюсь. Потому что знаю секрет смех-травы. Эх!
Чак посмотрел на меня сочувственно — будто прочитал мои мысли.
— А вы не спросили тогда Стороженко? — должен же я что-нибудь сказать.
