Ровно в пять у Наташи появлялась и Люда Григорьева.
— Я очень хорошо могу и одна заниматься, — с беспечным видом сообщала Люда Григорьева, — но одной не хочется, вместе веселее.
Девочки складывали портфели в ряд на крышку рояля и усаживались вокруг стола. Наташа затапливала железную печку. Чураки горели голубым пламенем, потрескивали и весело стрелялись угольками. Иногда девочки приносили с собой картошку, варили и ели без хлеба, с солью. Люда Григорьева сделала интересное открытие:
— Без взрослых хорошо. Никто не мешает. Как тебе нужно, так и живешь.
Тася охотно соглашалась:
— Вот именно. Ну, давайте заниматься.
С тех пор, как Тасины успехи и неуспехи стали обсуждаться целым классом и все радовались ее успехам и сердились за каждый плохой ответ, у Таси появилось новое отношение к себе и своему положению в школе. Раньше нужно было хорошо учиться, потому что этого требовали учителя и мама. Значит, это было им важно, а Тасе было безразлично. Теперь того же самого от нее добивались подруги. И Тасе се чаще хотелось сделаться такой же понятливой, как другие.
В этот вечер девочки снова собрались у Наташи.
Наташа составила на буфет немытую с утра посуду и шаркнула тряпкой по столу.
— Садитесь, все готово, — сказала она. — Сегодня объясняет Женя.
Тася недовольно нахмурилась.
— Лучше бы уж Захара Петровича повнимательнее слушать, у Жени ничего не поймешь.
Женя, качнув черными косичками, начинала урок:
— Ну вот. Сначала раскроем скобки. Вот. Ну, что же ты не раскрываешь скобки?
— Зачем?
— Как зачем? Так надо. Раскрывай. Теперь в эту часть уравнения перенесем неизвестные. Переносите. А теперь очень просто — приведение подобных членов. Смотрите, очень просто: пять икс плюс два икс…
Тася положила карандаш.
— Что такое? Я даже не слышала про приведение подобных членов!
— Как же ты не слышала? Захар Петрович объяснял.
— Я не поняла.
— Как же ты не поняла?
Женя удивлялась. Ей было все ясно и казалось, что другим тоже должно быть ясно. Она решительно не умела объяснять.
— Давай попробую я, — вмешалась Наташа.
В это время пришла Валя Кесарева.
— Валечка пришла! — засуетилась Тася. — Вот кто лучше всех объяснит!
Валя не спеша раздевалась.
— Тася, не смотри в чужую тетрадку, завтра спросят, опять нам сгорать со стыда.
Валя требовала, чтобы все сидели смирно и не шевелились, когда она объясняет. Она была строже Захара Петровича. Валя была уверена, что «Тася и Люда не могут понимать все так же хорошо, как она, поэтому втолковывала в их рассеянные головы алгебраические формулы до тех пор, пока благодарные ученицы не начинали просить пощады.
— Честное слово, я усвоила, на всю жизнь усвоила! — уверяла Тася и, желая доставить удовольствие Вале, добавляла: — Ты настоящая учительница!
Валя скромничала:
— Уж и настоящая…
— Кончили. Давайте, девочки, посидим, — сказала Наташа.
Она выключила свет; и девочки уселись в кружок у печки. Женя закрыла книжку и тоже спустилась с дивана на пол.
— Учимся да учимся, — сказала Женя, — а ничего другого не делаем.
Тася возмутилась:
— Как не делаем! А кто пол дома моет, кто обед готовит? Димке хорошо! А я только и слышу: «Тася, сварила суп? Тася, купила хлеб?» А потом за двойки ругаются.
— Я не об этом. Я о другом.
— О чем же ты?
— Не для себя делать. Важное что-нибудь. Особенное.
Наташа сидела на корточках перед печкой и пристально смотрела на огонь…
Синие змейки бегали по углям, раскаленное железо дышало жаром в лицо. Сразу за спиной начиналась темнота, и, кажется, нет сзади старого рояля, дивана и стен с коричневыми обоями, а есть таинственный остров. В частых зарослях лежит, притаившись, тигр и нетерпеливо бьет хвостом по впалым бокам, и они уже не семиклассницы, а потерпевшие кораблекрушение, сидят у костра и думают о том, как им быть на чужой, неизвестной земле. Наташе жалко подруг: в каждом шорохе сзади таится опасность. Но пусть они мирно греются у костра. Наташа одна встретится с тигром. Они не узнают, что Наташа идет их спасать. Она убьет тигра и принесет на плечах его рыжую тушу, как Маугли в романе Киплинга убил хромого Шер-Хана и принес его на скалу. Потом она всю ночь будет сидеть у костра, щуриться на угольки и оберегать сон подруг.
— Хорошо бы что-нибудь особенное делать, — повторила Наташа Женины слова.
Все согласились. В темноте у догорающей печки хотелось думать об особенном, не похожем на обыкновенную жизнь, и даже Тася примолкла, не понимая, почему ей тревожно, немного грустно и хорошо. Когда угли почернели, девочки стали прощаться до завтра и, прощаясь, решили придумать важное, необыкновенное, общее дело.
Едва за подругами захлопнулась дверь, Наташа увидела, что комната совсем не похожа на таинственный остров, нет никаких тигров, на полу валяется сор, целая куча немытой посуды на буфете, а на крышке рояля свалка вещей.
«Век убирайся, — сердито подумала Наташа, — все равно не уберешься, как надо. Лучше бы уж не зажигать свет, тогда хоть ничего не заметно и можно представить, что хочешь».
Наташа села за стол, лицом к стене, чтобы не видеть беспорядка в комнате, положила перед собой лист бумаги и стала думать. Скоро она написала: «План на всю жизнь», и разнумеровала лист на пункты. Первый пункт назывался «Для будущего». В этот пункт Наташа вписала: «Изучить все науки — анатомию, астрономию, археологию, физиологию, биологию, хирургию и все науки про революцию». Наук оказалось много, Наташа поставила «и т. д.».
Второй пункт назывался «Для родины». Наташа написала: «Обязательно совершить подвиг».
Третий пункт: «Для подруг. Всегда всех спасать во время опасности и жертвовать жизнью».
Четвертый пункт: «Для своего удовольствия. Каждое воскресенье ходить в кино и, когда кончится война, покупать шоколадки, пока не опротивеют».
Больше пунктов не было. Наташа расстроилась, потому что все-таки ничего особенного она не придумала. Раздался звонок.
Наташа схватила с буфета грязные тарелки и кинулась в кухню.
— Мамочка! — крикнула она по дороге. — Ложись скорее на диван и отвернись к стене. Я сейчас наведу порядок.
Мама остановилась у порога и дождалась, когда вернется Наташа. Она увидела на столе исписанный лист и прочитала его, не садясь и не снимая пальто. Потом она разделась, еще раз прочитала лист и легла на диван.
Наташа вошла и виновато заулыбалась.
— Сейчас, сейчас. Я говорю, отвернись к стене. Досчитай до ста и в комнате будет чисто.
— Когда ты приехала, — сказала мама тихим голосом, — ты говорила, что хочешь помогать фронту.
— Да, — насторожилась Наташа, присев на корточки с веником в руках. — Но ты сама велела мне учиться.
— Конечно, учиться. Ты слушай. Я сегодня двенадцать часов простояла на ногах. Мы сдавали срочный заказ для фронта. А пришла домой… вон паутина висит почти до самого стола.
— Мамочка! — взмолилась Наташа.
— Нет, ты дослушай. Ты на всю жизнь составляешь план, а на сегодня назавтра не умеешь.
— Прочитала? — с упреком спросила Наташа.
— Не сердись, — оказала мама, — я ведь не знала, что это такое. Лежит лист и лежит.
— Значит, разорвать?
— Не рви. У тебя для жизни хороший план составлен, но ты про сегодня забыла. Ты еще подумай, Наташенька.
Наташа, хмурясь, посидела на корточках и принялась мести пол, а когда кончила подметать, мама уже спала, положив голову на жесткий валик дивана и плотно сжав рот, около которого резко обозначились две усталые морщины.
Наташа постояла над мамой, потом на цыпочках прошла к столу и нагнулась над своим листом.
— Это и есть самое особенное, — оказала она суровым голосом и приписала к своему плану пункт пятый «Для дома. Жалеть маму больше всех на свете, она работает для фронта, моя самая хорошая мамочка! Когда мама приходит с работы, — в доме чисто, топится печка, кипит чай. С сегодняшнего вечера начнем».
Наташа убрала в портфель свой листок и на цыпочках пошла обметать паутину.
У Даши был свободный от уроков день, но она вышла из дому в обычный ранний час. Под ногами поскрипывал утренний чистый снежок. Где-то за домами поднялось солнце, небо заструилось светом. В сквере на зеленых скамейках лежали пушистые снежные перинки. Голубая сорока с пестрым хвостом прыгнула несколько раз по дорожке, вспорхнула у самых ног Даши и закачалась на голой ветке, словно дразнясь.
«На лыжах бы! — подумала Даша. — Уехать бы куда-нибудь подальше, где самое обыкновенное поле и крыши не упираются в небо, и ветер, наверно, метет через дорогу снег…»
Искушение было так велико, что Даша остановилась в раздумье: сесть разве в трамвай да махнуть на лыжную станцию?
