— Чего уж проще, — сказал он, — прежде знать надо, где искать. А то все ходишь, по примеру, грибы собираешь, он тебе, можжевельник, тыщу раз встретится, а когда нужда нагрянет — не найдешь. Вот шест поправлю, корму подсыплю, а там сходим.
Лес горит белым пламенем, а солнце, словно потешаясь над трусливой зимой, нещадно обжигает ранний снег. Деревья стоят в мокрых шапках, а чуть заденешь ветку, град серебристых капель осыплет тебя. Земля еще не промокла, и мы с Иваном Ивановичем смело шагаем по тропинке.
Он то и дело останавливается, приглядывается к кустарникам и сухим травам. Но вот присаживается на корточки, вонзает кривой нож в землю и извлекает корень высокой, давно увядшей травы. Разрезает его на части и прячет в карман.
— Это девясил, — объясняет он мне, — пригожая трава от кашля, для аппетита употреблять можно, а лишаи и чесотку как рукой снимает. А вот, по примеру, можжевельник, за которым мы идем, думаешь, пригоден только кадушки запаривать? Ошибаешься. Из ягод можжевельника делают отвар, и если, по примеру, сердце у вас болит и отек по лицу пошел, то пейте отвар этот — полегчает.
Иван Иванович — небольшого роста, сухопарый, очень подвижный старичок — чувствует себя в лесу как у себя в саду. Шагает он не задумываясь и не приглядываясь к приметам.
По лесу мы шли около часу, и вдруг среди голых и запушенных снегом деревьев открылась ярко-зеленая поляна. Казалось, время двинулось вспять и что сейчас не начало зимы, а ранняя весна с веселым солнцем и ожившей зеленью.
Передо мной было чудо — кусты вечнозеленого можжевельника со всего леса собрались на этой поляне.
Как вначале я не обратил внимания на нежный хвойный аромат? Им всюду был насыщен воздух. Это не то что тяжелый устоявшийся запах хвойного леса, от которого порой кружится голова. Запах можжевельника бодрит и успокаивает.
Прямо рядом со мной пышный куст, пригляделся, да это не куст, а целое деревцо. Ствол толщиной с руку и высотой с меня. Ветки покрыты колючими хвоинками, но не такими жесткими, как у сосны. И растут ровно по три на одном уровне, только смотрят в разные стороны. На стебле их можно посчитать с помощью таблицы умножения.
А вот и ягоды. Черно-синий шарик, мягкий и сочный. На вкус сладковатый и смолистый, будто съел целую елку.
— Нет, — сказал я Ивану Ивановичу. — Такую красоту я даже трогать не буду.
Иван Иванович рассмеялся:
— А мы красоту оставим!
Он вытащил свой кривой нож и пошел к кустам можжевельника. Как в саду, осторожно срезал с кустов веточки и сложил их в зеленый букет. Потом с этим букетом подошел ко мне:
— Гляди, себе нарезали и красоту оставили.
Говорят, что лисы самые хитрые и умные из диких животных, но тогда трудно объяснить, почему эта лиса завела себе нору рядом с жильем человека, да еще принесла выводок из трех лисят. Вся деревня, охваченная любопытством, ходила смотреть, как у норы под огромным вязом лисята в отсутствие матери грелись на солнышке, играли и ссорились. А поутру можно было видеть саму хозяйку. Прежде чем оставить детей и отправиться на охоту, она выбиралась наружу, отряхивалась, чесалась и некоторое время сидела, поглядывая по сторонам, будто раздумывала, в какую же из них нынче податься.
Лиса была на загляденье красивой Тонкий нос, черные острые уши, стройная шея с белым бантом на груди, но самое главное — великолепный красный хвост. Николай Степанович так и прозвал ее — Краснохвостка.
На работу Николай Степанович отправлялся чуть свет, спешил на первый автобус, но порой на минуту-две задерживался, чтобы поглядеть на лису. Иногда бросал ей куски хлеба, зная, что кормит она детишек, и однажды проговорился об этом жене. Та, конечно, благоразумно возмутилась:
— Ох, и намаемся мы с этой лисой! Ты бы хоть прогнал ее.
— Жаль, лисята еще совсем маленькие. И лисовина что-то не видно. Выходит, мать-одиночка.
Но деревня есть деревня. Местные мужики при встрече жали руку Николаю Степановичу и как бы ненароком спрашивали:
— Как там выводок? Смотри, сколько воротников бегает. Не упусти. А то Наталья тебе плешь выест.
— Щенята еще, пусть малость подрастут, а там посмотрим, — уклончиво отвечал он.
Одно беспокоило Николая Степановича, кабы не нашкодила лиса в деревне. Но тут она ничем не посрамила свою породу. Ни одного кролика, ни одной курицы не стащила у соседа. Да и возле норы, кроме старого грачиного крыла, которым играли лисята, никаких перьев и остатков животных не было. Кормила она их грызунами: крысами, мышами, полевками, которые в изобилии водились в округе. Еще сказывали, что не прочь была рыжая порыться в мусорных ящиках, что стоят в конце деревни. И местных собак не боялась.
Говорят, как-то припустилась за ней дворняжка Севостьяновых, бежит, лает, заливается, а чуть в поле выбежали, Краснохвостка тут и показала ей, на что способна. Ноги поранила и всю морду искусала. Так что бабка Севостьяниха всю неделю лечила свою собаку.
Время бежит, а с ним и решение приходит. Уговорили-таки мужики Николая Степановича изловить глупую лису вместе с выводком, даже клетку сколотили, чтобы до зимы никуда не сбежала, а там, глядишь, и воротники на всю семью заготовить можно. А то и мех продать, он по нынешним временам недешево стоит. Одним словом, проявилась разумная крестьянская жилка.
Подрядились помогать еще двое соседей Федор Владимирович и Игнат рыжий — мужики, охочие до развлечений.
Ночью с одной стороны установили сеть возле норы, а у второго выхода веревку натянули с красными флажками и утром погнали лису. Тарелками и железяками, банками консервными гремели, в барабан били и на чем-то гудели, в общем, кутерьму устроили, а Краснохвостки с лисятами нет. То ли интуиция у нее проявилась, то ли случайно ушла с выводком, но, как ни старались мужики греметь, у норы никто не показывался.
Тем временем Семен Терентьевич после дежурства возвращался. Про него говорят, что для красного словца он не пощадит ни матери, ни отца, что только своим острым языком продмаг и охраняет. После семи часов хоть за чем, а в магазин не суйся.
Поглядел он, поглядел на этот концерт, а потом в баньке так красочно охоту эту расписал, что стонали и слезами обливались мужики от хохота. Так и прилипла к троим не злобная, но обидная кличка — «охотнички».
Спустя два дня Краснохвостка снова вернулась со всем выводком в свою нору.
Но тут уж Николай Степанович не смог удержать горячий норов. И, взяв ружье, пальнул в сторону норы. И как бы Краснохвостка ни была глупа, теперь и она поняла, что больше ей нечего делать рядом с жильем человека. Она исчезла. И надолго.
Первые слухи о лисьих проделках появились в середине июня. Кто-то видел Краснохвостку то ли с курицей в зубах, то ли с кроликом, потом в лесу встречали и у фермы колхозной, но лишь теперь заговорили о ней серьезно. В деревне Корбухе лисы разорили курятник, задушили петуха и утащили двух несушек. Тетка Маланья, продавщица сельмага, с утра разносила эту весть так, что к вечеру мужики подробно обсуждали ее в баньке.
— Так это же твоя лиса озорничает, — наступали на Николая Степановича.
— Да почему моя? — отпирался он. — Я, что ль, ее породил?
— Ведь говорили тебе, изолируй.
— А я разве не хотел? — оправдывался Николай Степанович. — Вот и Федор Владимирович и Игнат подтвердят.
— Эх и «охотнички», — вздыхали мужики.
А в следующую субботу рассказывали, как в Павловском лисы разгромили голубятню. Они забрались через крышу, разорвали толевое покрытие, даже сдвинули плохо приколоченные доски и, как говорится, оставили от голубей лишь пух и перья. Следы разбойников вели к оврагу.
— Хоть и твоя лиса, — возмущался хозяин голубятни, — но я ее, гадюку, уничтожу.
— Да почему моя? — оправдывался Николай Степанович. — Делайте с ней, что хотите.
Тут же собрали целую бригаду охотников. Первыми, конечно, записались Федор Владимирович и Игнат рыжий. Николай Степанович категорически отказался. Вспомнили, что у кого-то есть хороший норновый пес такса, правда старый, но сгодится. А еще у кого-то непонятной породы, но на зверя и следы чуткий. Порешили — сделали.
С утра вышли на охоту и прямо в овраг. И тут засомневались: с прошлого года экскаватор здесь работает, машины песок вывозят, не то что лису, мышей всех разогнали. Но все же пустили собак. Такса хоть и старая, но покрутилась, побегала, а след все-таки взяла, за ней пес непонятной породы загавкал, заголосил.
Собаки пошли краем оврага и только в конце его стали спускаться к кустарнику.
И тут на противоположном склоне хвост мелькнул, потом второй, третий. Кто-то выстрелил и, видимо, очень метко. Две лисы ушли, а третья осталась лежать.
Николай Степанович только-только поставил во дворе два ведра воды, которую принес из колонки. Закрыл калитку, оглянулся и обомлел. Метрах в десяти, у самого сарая, сидела Краснохвостка. Пасть раскрыта, тяжело дышит, бока ходуном ходят, смотрит на него, аж в самую душу заглядывает.
