Ознакомительная версия.
Т-а-ак… С чего же начать? Все счастливчики 9-го «А» начинали со стишков, причем оказалось — чем стишата глупее, тем лучше результат.
Степа попотел часа два и выдал следующее:
На тебя, как на свет, я лечу мотыльком,
И сгорю, если ты не спасешь.
Ни сегодня, ни завтра, ни даже потом
В моем сердце ты не умрешь.
Он перечел пару раз свое творение и скривился от отвращения. От таких виршей, как говорится, может скиснуть даже молоко. Но Заяц, между прочим, приобрел «свою девушку» как раз с помощью чего-то подобного. В конце концов, на некоторое время вполне можно прикинуться глупее обыкновенного.
Степа перепечатал стихи на компьютере самым затейливым шрифтом, который только нашел, украсил розочкой отвратительного оранжевого цвета, а потом решил на всякий случай еще и подписаться, а то вдруг Арина подумает на Исмаила или еще на кого-нибудь другого. Пусть ее мысли сразу примут правильное направление.
Степа собирался засунуть листок со стихами в сумку Дробышевой на следующий день, когда она оставит ее в кабинете химии, чтобы налегке идти в столовую.
На следующий день Карпухович еле дождался, когда кончится история и они пойдут в кабинет химии, чтобы забросить туда свои вещи по пути в столовую. Это ничего, что он кашку с котлеткой пропустит. Не малышонок. На другой перемене что-нибудь купит в буфете. Тут такое дело! Тут, может, судьба решается! Вот, например, его двоюродный брат Славка со своей будущей женой в одном классе учились. Это ж понимать надо!
Степа быстро забросил рюкзак на свою парту и, улучив момент, мышкой юркнул под кафедру, где затаился до тех пор, пока все не вышли из класса и в замке с той стороны двери не повернулся ключ. Тогда он выполз и принялся искать Аринкину сумку…
«Вот идиот! Ведь даже не удосужился рассмотреть, как она у нее выглядит!» Степа, конечно, знал, где Дробышева обычно сидит, но химичка никогда не следит за рассадкой, и она могла бросить вещи на любую парту. Хорошо, что в классе девчонок только шесть штук. К тому же ярко-красный рюкзачок Черновой с обезьянкой на цепочке ни с чьим не перепутаешь.
Степа как раз взял в руки небольшую черную сумочку, лежащую рядом с Муськиным рюкзаком, когда за спиной раздалось звонкое:
— Что ты тут делаешь, Карпухович?
Степа в ужасе обернулся. Как же он мог про нее забыть? Конечно же за ним стояла Таня Прохорова, помешанная на химии и проводящая все перемены в лаборантской за всякими опытами. На ней был огромный для ее тщедушного тела синий халат, прожженный в нескольких местах, а в одной руке она держала пробирку, в которой пузырилась, дымясь, какая-то рыжая жидкость.
— Я? — переспросил Степа, чтобы хоть как-то протянуть время, и развернулся к ней всем телом, чтобы за спиной незаметно опустить на стол сумочку.
— Ну не я же! Все знают, что я тут делаю! — строго сказала Таня и заглянула ему за спину. — Зачем ты трогал Надину сумку?
— Это Надина? — не стал ничего отрицать Степа, потому что понял: она все видела.
— Надина! Ты что, Карпухович, вор?
— Совсем ты, Прохорова, рехнулась тут со своей химией! У меня вот! — И он потряс перед ее носом сложенным листком со стихами. — Записка… Ясно тебе? Любовная, между прочим!
— Наде? — удивилась Таня. — Так… Румянцев же тебе… лицо попортит!
— Конечно же не Наде… — согласился Степа. — Я просто сумки перепутал. Нормальному мужчине никогда в жизни не запомнить все эти ваши пряжечки, веревочки, бантики…
— Так ты скажи, кому хочешь положить записку, и я покажу тебе сумку. Хотя я и так догадываюсь кому. Ты наверняка не оригинален, — и Таня презрительно улыбнулась.
— Ну? И про кого же ты думаешь? — нахмурился Степа.
Прохорова переложила в другую руку свою огнедышащую пробирку, поправила челку над бровями и, еще более презрительно глядя на Карпуховича, произнесла по слогам:
— На Дро-бы-ше-ву! Разве не так?
Хотя это было точно так, но Степа не мог позволить, чтобы какая-то Прохорова его так быстро разгадала.
— Вовсе и не… Дробышевой… — вынужден был сказать он, чтобы оказаться оригинальным.
— Ну… ведь и не Павловой же? Тут вообще неизвестно, кто тебе сильнее накостыляет: Исмаилов или Кондратюк.
— Ну, конечно, не Павловой, — радостно согласился Степа и похолодел. Кого бы он теперь ни назвал, все равно выходило, что ему пришлось бы драться. Конечно, Алика Зайцева он одолел бы одним пальцем, но Клювиха, даже и без бублика на затылке, ему все равно не нужна. Выбора у бедного Степы не оставалось. Если теперь отказаться от всего, то получалось, что он вор, потому что лез в Надькину сумку. Он тяжело вздохнул и сказал: — Вообще-то… если уж честно… то я хотел положить это… тебе…
— Мне? — с сомнением покачала головой Таня, но Степа видел, что такой оборот дела ее устраивает. — Ну-ка дай! — Она вырвала у него из рук листок со стихами. — Так! — объявила она, прочитав. — Вообще-то мне нравится, хотя «завтра» — это и есть в какой-то степени — «потом»! Ты не находишь?
Степа находил свои стихи очень скверными, но сказал:
— Зато от души. — И вдруг заметил, что из-за спины Тани в потолок поднимается тонкая струйка дыма.
Он потянул носом. Пахло чем-то неприятно-кислым.
— Танька! — крикнул он. — А где твоя пробирка?
— Ой! — взвыла Прохорова и огляделась. Пробирка мешала ей держать листок, и она, разволновавшись от Степиных метафор, автоматически куда-то сунула ее.
Пустая пробирка лежала прямо на коричневой сумке со множеством молний. Рыжей жидкости нигде не было видно, зато на сумке красовалась отвратительная дыра с рваными, все еще дымящимися краями.
— Ужас! — охнула Таня и сумасшедшими глазами посмотрела на Карпуховича. — Это же Аринкина сумка… Какой кошмар!
Одновременно со словом «кошмар» раздался звонок на урок, и в замке заскрежетал ключ. Дверь распахнулась, и в кабинет ввалились одноклассники.
— Чем это здесь так погано пахнет? — сморщил нос Румянцев и остановился возле застывших столбами Тани и Степана. Увидев дымящуюся дыру на сумке, он присвистнул, и к ним подтянулись остальные одноклассники.
— Что же это! Это же моя новая сумка! — прошептала Дробышева, разглядывая сквозь дыру съежившуюся обложку какой-то тетради. — Там же мое сочинение по литературе… и вообще… там моя косметика… фирменная… Танька! Ты дрянь! Ты что натворила? Менделеев недоделанный!
Таня еще больше съежилась внутри огромного нелепого халата, и Степе сделалось ее невыносимо жалко. В конце концов, это он во всем виноват. Он так и сказал Арине:
— Она ни при чем! Это я…
— Что здесь происходит? Почему пахнет кислотой? — Девятиклассники услышали за своими спинами голос химички.
Степа попытался закрыть дробышевскую сумку своим телом, но учительница бесцеремонно отодвинула его в сторону. Она никогда не кричала на учеников, не выясняла дурным голосом «кто виноват» и «зачем это сделал». Вот и сейчас она сказала единственно справедливую фразу:
— Таня! Надеюсь, ты понимаешь, что после этого я больше никогда не смогу оставить тебя одну в своем кабинете!
Таня кивнула, и бисеринки слез посыпались из ее прикрытых голубоватыми веками глаз.
— Сейчас я нейтрализую кислоту, — сказала учительница, — но сумку, конечно, придется выбросить.
Химичка осторожно взяла в руки растерзанное Аринкино имущество и понесла в лаборантскую. Дробышева с ненавистью посмотрела на Таню.
— Тебе придется купить мне такую же сумку, поняла? — прошипела она. — А она, я тебе скажу, не из дешевых!
— Я же сказал, что Таня не виновата! — опять вступился за Прохорову Степа.
— А ты-то чего здесь развыступался? — смерила его презрительным взглядом Арина. — Скажешь, что и ты химическими опытами увлекся? Или… — Местная красавица ядовито улыбнулась: — может, ты Прохоровой увлекся, и вы теперь вместе… химичите?
Она расхохоталась, а Таня упала на соседний стул, закрыв лицо руками. Ее худенькие плечики вздрагивали, из ворота огромного халата торчала тонкая шейка, которая, казалось, с трудом удерживала голову с тяжелыми, свернутыми в большой узел темными волосами. Сердце Степы пронзила острая жалость и еще какое-то новое, не изведанное ранее чувство, названия которому он не знал. Он заслонил собой Таню и таким громовым голосом сказал Дробышевой: «Заткнись!», что та захлебнулась своим смехом и замолчала.
— Всем сесть на места! — приказала химичка, вернувшись за кафедру из лаборантской. — Несмотря на все неприятности, урок все же придется начать. Арина, возьми пока у меня чистый лист и ручку.
Девятиклассники неохотно пошли на свои места. Румянцев подобрал с пола сложенный вчетверо листок.
Впервые в жизни 9-й «А» класс химия интересовала мало. Ребята плохо слушали, плохо отвечали, переговаривались, бросали друг на друга многоговорящие взгляды и переписывались. Заплаканная Таня несколько раз оборачивалась к парте Карпуховича, будто проверяя, на месте ли он, не исчез ли вместе со своими любовными стихами. Степа, понимая ее без слов, обнадеживающе кивал и думал о том, что произошло совсем не то, на что он рассчитывал, когда мучился над «летящим на свет мотыльком», но, похоже, — гораздо лучше.
Ознакомительная версия.
