Сервий загляделся на детей: в коротких туниках, босиком, они играли в мяч, скакали на палках, изображавших лошадь, играли в чёт и нечет, бросая вверх монету с головой Януса на одной стороне и кораблём на другой. Их пронзительные крики оглушали прохожих.
Возле Палатина[89] Сервий остановился. На перекрёстке улиц, на откосе рва сидели мальчики и хором произносили:
— Один да один — два, два да один — три, три да один…
Худощавый учитель, с линейкой в руке, прохаживался взад и вперёд. Внезапно он крикнул: «Молчать!» — и стал быстро задавать вопросы. Один мальчик замешкался с ответом, и учитель, вытащив его на середину улицы, обхватил поперёк туловища. Замелькала линейка, и пронзительные крики разнеслись далеко по улице.
— Так сколько же будет шесть да два? — кричал учитель, не отпуская ученика.
— Семь!
— Семь! Так получай же ещё!
И новые удары сыпались на вопившего мальчика.
Недалеко от форума Сервий опять остановился: из богатого дома доносились нечеловеческие крики. Какой-то прохожий равнодушно сказал:
— Должно быть, секут раба.
А какой-то шутник прибавил:
— Чем больше секут, тем неуязвимее кожа.
Наконец Сервий дошёл до Субурры[90]. Слева возвышался в зелени кустов Виминал[91] справа виднелись благоухающие сады Эсквилина[92].
Субурра не изменилась со времени войны с Карфагеном: так же бросались с лаем на прохожих собаки, те же цирюльники, башмачники, портные, продавцы кнутов на порогах своих лавок, те же угодливые, подобострастные слова, обращённые к прохожим.
Он без труда нашёл хижину, в которой некогда жил старый Афраний со старухой.
«Умерли, наверное, — думал Сервий. — Кто живёт на их месте? Родни, кажется, у них не было».
Он остановился перед полуоткрытой дверью и не решался войти, боясь наткнуться на свирепого жильца или пьяного ремесленника. Наконец он толкнул дверь.
Вглядевшись, Сервий всплеснул руками:
— Хвала Юпитеру! Дедушка Афраний, ты жив? О боги…
Со слезами на глазах он бросился к старику, сидевшему у очага, и, обнимая его, шептал:
— Жив… здоров… Хвала богам!.. А я так боялся, что никого здесь не найду!.. А хозяйка — жива?
Афраний вглядывался в него:
— Кажется, Сервий… Или я ошибаюсь… Память стала не та…
— Сервий, дедушка, Сервий…
— А старуха моя жива — ещё бегает. К соседке побежала за огоньком… Ведь у нас не храм Весты[93] чтобы горел неугасимый огонь, — пошутил Афраний и тут же спросил, где Марий, Тит, Маний, отчего нет от них вестей и почему он, Сервий, пришёл в Рим.
Сервий рассказал о том, что он давно уже ищет Деция и Тукцию, и о всех своих невзгодах.
Старик усмехнулся:
— А помнишь, Марий много кричал перед войной о республике, сенате, Сципионе Эмилиане… А что получили плебеи?
И, помолчав, прибавил:
— Тогда к нам заходил Тиберий Гракх… Где он? А ведь хороший был юноша, честный, не брезгавший нами, бедняками… Где он, спрашиваю я тебя?
— Не знаю.
— А помнишь, как этот глупый Марий восхвалял богачей? — продолжал Афраний. — Один только Маний спорил с ним… А где теперь Маний?..
— Не знаю. Он ревновал меня к Тукции…
— И дурак! — вскипел старик. — Разве одна Тукция на свете? Эх вы, несмышлёные!.. А ты мог давно жениться, иметь детей, воспитывать их…
— Нет, — твёрдо сказал Сервий, — я могу быть счастливым только с Тукцией, а другой девушки мне не надо.
Афраний рассмеялся:
— Не обижайся, что я смеюсь. Но я думаю, что даже Венера смеётся над тобой… Да что Венера! Все боги хохочут на Олимпе!.. Слышишь?
Грохотал гром, сверкали молнии, заглядывая сверху в атриум, а старик вторил громовым раскатам весёлым хохотом. Когда вошла согбенная годами женщина со светильней в руке и Сервий бросился обнимать её, Афраний закричал:
— Слышишь, Марция, как боги хохочут над ним? Несколько лет он ищет пропавшую невесту и готов искать её до самой смерти.
— А ты не смейся, старый! — ворчливо сказала женщина, разжигая огонь в очаге. — Такая любовь угодна Венере и Весте. Она освещает путь, по которому идёт человек… И, когда ты найдёшь, Сервий, свою Тукцию, радостнее и счастливее жизни, чем у тебя, не будет ни у кого…
— Ну, ты всегда готова защищать влюблённых.
Между тем хлынул дождь, и потоки, проникая в хижину через комплювий[94] быстро наполняли цистерну. Сервий схватил ведро и принялся выливать воду за порог, а Марция поставила на огонь горшок, бросила в него несколько пригоршней гороху и кусок рыбы.
— Рыба свежая, только что из Тибра, — говорила она, подкладывая в огонь сухие чурки. — Такая будет похлёбка, какой не едали и цари!
Когда дождь совсем утих и сверху проглянуло голубое небо, а затем сверкнул острый, как золотое копьё, луч, Сервий обратился к старику:
— Что же мне посоветуешь, дедушка? Куда они могли уйти?
— Деций и Тукция?
— Они.
Афраний хитро улыбался:
— Они ушли в Сицилию, Сервий.
— Что ты говоришь, дедушка! — всплеснул руками Сервий.
— Покидая Италию, они побывали в Риме, заглянули ко мне, своему земляку…
— Я так и подумал! О боги! Сколько времени я искал их… Почему же ты мне сразу не сказал?
С этого дня Сервий стал готовиться к отплытию в Сицилию.
* * *
Незадолго до того, как покннуть Рим, Сервий был поражён, войдя однажды в атриум: два человека в дорожных плащах сидели на скамье, беседуя с Афранием. Вглядевшись в них, Сервий вскриклул от удивления:
— Тит и Маний!
— Привет, Сервий! — сказал Тит, сжимая его руку. — Как мы давно не виделись!
— Всё ищешь? — засмеялся Маний.
— Ищу, — спокойно ответил Сервий и отвернулся.
— Ищи, ищи! Когда невесте минет сто лет, тогда найдёшь её и женишься.
Сервий промолчал, не желая обижать хозяев ссорой. Но Маний не унимался — ядовитые слова так и сыпались с его языка:
— Если бы она тебя любила, то давно бы сообщила в Цереаты, где находится. Но она не думает о тебе… может быть, уже замужем. А может, ей запрещает писать Деций, этот старый башмак, место которого давно на помойке! Так ли это или нет, а ты всё ищешь… То-то будет смеху, когда узнают люди!
Не обращая внимания на Мания, Сервий обратился к Титу:
— Что привело вас в Рим? Как живут Марий и Фульциния? Что нового в Цереатах?
— Земледельцы разоряются, уходят в города с семьями… И мы разорились… Всё продано, земля отнята за долги. И мы покинули родные места, пришли в Рим… К тебе, дедушка Афраний!
— Я всегда рад вам, да в моём атриуме всем вам не поместиться — очень мал, — сказал старик. — Да и работу вам надо искать. Что ты умеешь делать, Тит?
— В легионе я научился кузнечному делу.
— Это хорошо… А ты, Маний?
— А я шить и штопать одежду.
— Ну, тогда идите к деду Муцию, он поможет вам… — Вдруг старик приподнялся на скамье. — А где же все ваши?
— Они ждут нас на улице.
Афраний рассердился:
— Что же вы не позвали их в атриум? Неужели им быть на улице? Зовите их скорее сюда!
В тот же день Сервий, поблагодарив стариков за приют, покинул Рим: он направлялся в Остию, где можно было сесть на судно, отплывающее в Сицилию.
На корабле Сервий прислушивался к разговорам воинов, возвращавшихся после побывки на родине в свои легионы. Разговор шёл о том, что на юге неспокойно, что рабы вновь, как сорок лет назад, готовят восстание, несмотря на то, что мятежи в городах и на виллах были тогда подавлены, а участники схвачены и заключены в тюрьмы.
— Говорят, — рассказывал тщедушный легионер с воспалёнными, слезящимися глазами, — что на следствии рабов били палками, секли плетьми, бичами-скорпионами…
— Какими это скорпионами? — с любопытством прервал молодой легионер, ещё юноша, не сводя глаз с рассказчика.
— Ты не видел скорпионов? Это плети с узлами, в которые вшиты бронзовые иглы.
— А где мне было их видеть? — ответил юноша, поглядывая на других легионеров, обступивших тщедушного воина.
— Так вот, — продолжал рассказчик, — рабов нещадно секли, заковывали руки и ноги в колодки, бросали в раскалённые печи, жгли на медленном огне, но они не выдали зачинщика.
— А ты думаешь, что у них был зачинщик? — спросил кто-то из толпы.
— Там, где восстание, всегда бывает зачинщик, — подхватил другой.
— Они могли восстать внезапно, доведённые до отчаяния тяжёлой жизнью, — нерешительно вставил юноша.
— Ну ты скажешь, птенец! — презрительно отозвался тщедушный легионер. — Восстания в городах и на виллах произошли одновременно — следовательно, у них был вождь. А они не выдали его!
— А ты хотел бы, — порази тебя Юпитер! — чтоб они выдали своего вождя? — крикнул широкоплечий моряк, выступая из толпы. — Их дело — не наше дело, но они рабы, а были когда-то свободными.
