Ознакомительная версия.
Степа собирался засунуть листок со стихами в сумку Дробышевой на следующий день, когда она оставит ее в кабинете химии, чтобы налегке идти в столовую.
На следующий день Карпухович еле дождался, когда кончится история и они пойдут в кабинет химии, чтобы забросить туда свои вещи по пути в столовую. Это ничего, что он кашку с котлеткой пропустит. Не малышонок. На другой перемене что-нибудь купит в буфете. Тут такое дело! Тут, может, судьба решается! Вот, например, его двоюродный брат Славка со своей будущей женой в одном классе учились. Это ж понимать надо!
Степа быстро забросил рюкзак на свою парту и, улучив момент, мышкой юркнул под кафедру, где затаился до тех пор, пока все не вышли из класса и в замке с той стороны двери не повернулся ключ. Тогда он выполз и принялся искать Аринкину сумку…
«Вот идиот! Ведь даже не удосужился рассмотреть, как она у нее выглядит!» Степа, конечно, знал, где Дробышева обычно сидит, но химичка никогда не следит за рассадкой, и она могла бросить вещи на любую парту. Хорошо, что в классе девчонок только шесть штук. К тому же ярко-красный рюкзачок Черновой с обезьянкой на цепочке ни с чьим не перепутаешь.
Степа как раз взял в руки небольшую черную сумочку, лежащую рядом с Муськиным рюкзаком, когда за спиной раздалось звонкое:
– Что ты тут делаешь, Карпухович?
Степа в ужасе обернулся. Как же он мог про нее забыть? Конечно же, за ним стояла Таня Прохорова, помешанная на химии и проводящая все перемены в лаборантской за всякими опытами. На ней был огромный для ее тщедушного тела синий халат, прожженный в нескольких местах, а в одной руке она держала пробирку, в которой пузырилась, дымясь, какая-то рыжая жидкость.
– Я? – переспросил Степа, чтобы хоть как-то протянуть время, и развернулся к ней всем телом, чтобы за спиной незаметно опустить на стол сумочку.
– Ну не я же! Все знают, что я тут делаю! – строго сказала Таня и заглянула ему за спину. – Зачем ты трогал Надину сумку?
– Это Надина? – не стал ничего отрицать Степа, потому что понял: она все видела.
– Надина! Ты что, Карпухович, вор?
– Совсем ты, Прохорова, рехнулась тут со своей химией! У меня вот! – И он потряс перед ее носом сложенным листком со стихами. – Записка… Ясно тебе? Любовная, между прочим!
– Наде? – удивилась Таня. – Так… Румянцев же тебе… лицо попортит!
– Конечно же не Наде… – согласился Степа. – Я просто сумки перепутал. Нормальному мужчине никогда в жизни не запомнить все эти ваши пряжечки, веревочки, бантики…
– Так ты скажи, кому хочешь положить записку, и я покажу тебе сумку. Хотя я и так догадываюсь кому. Ты наверняка не оригинален, – и Таня презрительно улыбнулась.
– Ну? И про кого же ты думаешь? – нахмурился Степа.
Прохорова переложила в другую руку свою огнедышащую пробирку, поправила челку над бровями и, еще более презрительно глядя на Карпуховича, произнесла по слогам:
– Про Дро-бы-ше-ву! Разве я не права?
Хотя она была права, Степа не мог позволить, чтобы какая-то Прохорова его так быстро разгадала.
– Я хотел вовсе и не… Дробышевой… – вынужден был сказать он, чтобы оказаться оригинальным.
– Ну… ведь и не Павловой же? Тут вообще неизвестно, кто тебе сильнее накостыляет: Исмаилов или Кондратюк.
– Ну, конечно, не Павловой, – радостно согласился Степа и похолодел. Кого бы он теперь ни назвал, все равно выходило, что ему пришлось бы драться. Конечно, Алика Зайцева он одолел бы одним пальцем, но Клювиха, даже и без бублика на затылке, ему все равно не нужна. Выбора у бедного Степы не оставалось. Если теперь отказаться от всего, то получалось, что он вор, потому что лез в Надькину сумку. Он тяжело вздохнул и сказал: – Вообще-то… если уж честно… то я хотел положить это… тебе…
– Мне? – с сомнением покачала головой Таня, но Степа видел, что такой оборот дела ее устраивает. – Ну-ка дай! – Она вырвала у него из рук листок со стихами. – Так! – объявила она, прочитав. – Вообще-то мне нравится, хотя «завтра» – это и есть в какой-то степени «потом»! Ты не находишь?
Степа находил свои стихи очень скверными, но сказал:
– Зато от души. – И вдруг заметил, что из-за спины Тани в потолок поднимается тонкая струйка дыма.
Он потянул носом. Пахло чем-то неприятно-кислым.
– Танька! – крикнул он. – А где твоя пробирка?
– Ой! – взвыла Прохорова и огляделась. Пробирка мешала ей держать листок, и она, разволновавшись от Степиных метафор, автоматически куда-то сунула ее.
Пустая пробирка лежала прямо на коричневой сумке со множеством молний. Рыжей жидкости нигде не было видно, зато на сумке красовалась отвратительная дыра с рваными, все еще дымящимися краями.
– Ужас! – охнула Таня и сумасшедшими глазами посмотрела на Карпуховича. – Это же Аринкина сумка… Какой кошмар!
Одновременно со словом «кошмар» раздался звонок на урок, и в замке заскрежетал ключ. Дверь распахнулась, и в кабинет ввалились одноклассники.
– Чем это здесь так погано пахнет? – сморщил нос Румянцев и остановился возле застывших столбами Тани и Степана. Увидев дымящуюся дыру на сумке, он присвистнул, и к ним подтянулись остальные одноклассники.
– Что же это! Это же моя новая сумка! – прошептала Дробышева, разглядывая сквозь дыру съежившуюся обложку какой-то тетради. – Там же мое сочинение по литературе… и вообще… там моя косметика… фирменная… Танька! Что ты натворила? Менделеев недоделанный!
Таня еще больше съежилась внутри огромного нелепого халата, и Степе сделалось ее невыносимо жалко. В конце концов, это он во всем виноват. Он так и сказал Арине:
– Она ни при чем! Это я…
– Что здесь происходит? Почему пахнет кислотой? – Девятиклассники услышали за своими спинами голос химички.
Степа попытался закрыть дробышевскую сумку своим телом, но учительница бесцеремонно отодвинула его в сторону. Она никогда не кричала на учеников, не выясняла дурным голосом, «кто виноват» и «зачем это сделал». Вот и сейчас она сказала единственно справедливую фразу:
– Таня! Надеюсь, ты понимаешь, что после этого я больше никогда не смогу оставить тебя одну в своем кабинете!
Таня кивнула, и бисеринки слез посыпались из ее прикрытых голубоватыми веками глаз.
– Сейчас я нейтрализую кислоту, – сказала учительница, – но сумку, конечно, придется выбросить.
Химичка осторожно взяла в руки растерзанное Аринкино имущество и понесла в лаборантскую. Дробышева с ненавистью посмотрела на Таню.
– Тебе придется купить мне такую же сумку, поняла? – прошипела она. – А она, я тебе скажу, не из дешевых!
– Я же сказал, что Таня не виновата! – опять вступился за Прохорову Степа.
– А ты-то чего здесь развыступался? – смерила его презрительным взглядом Арина. – Скажешь, что и ты химическими опытами увлекся? Или… – Местная красавица ядовито улыбнулась: – …Может, ты Прохоровой увлекся, и вы теперь вместе… химичите?
Она расхохоталась, а Таня упала на соседний стул, закрыв лицо руками. Ее худенькие плечики вздрагивали, из ворота огромного халата торчала тонкая шейка, которая, казалось, с трудом удерживала голову с тяжелыми, свернутыми в большой узел темными волосами. Сердце Степы пронзила острая жалость и еще какое-то новое, не изведанное ранее чувство, названия которому он не знал. Он заслонил собой Таню и таким громовым голосом сказал Дробышевой: «Заткнись!» – что та захлебнулась своим смехом и замолчала.
– Всем сесть на места! – приказала химичка, вернувшись за кафедру из лаборантской. – Несмотря на все неприятности, урок все же придется начать. Арина, возьми пока у меня чистый лист и ручку.
Девятиклассники неохотно пошли на свои места. Румянцев подобрал с пола сложенный вчетверо листок.
Впервые в жизни 9-й «А» класс химия интересовала мало. Ребята плохо слушали, плохо отвечали, переговаривались, бросали друг на друга многоговорящие взгляды и переписывались. Заплаканная Таня несколько раз оборачивалась к парте Карпуховича, будто проверяя, на месте ли он, не исчез ли вместе со своими любовными стихами. Степа, понимая ее без слов, обнадеживающе кивал и думал о том, что произошло совсем не то, на что он рассчитывал, когда мучился над «летящим на свет мотыльком», но, похоже, – гораздо лучше.
После окончания урока одноклассники столпились в рекреации у окна. Арина, держа у груди упакованную в полиэтиленовый пакет пострадавшую сумку, опять попыталась привлечь Таню к ответственности:
– Так что, Прохорова! Как ты со мной намереваешься рассчитываться?
– Я же сказал, что она не виновата, – опять выступил вперед Карпухович. – Я и рассчитаюсь. Сколько стоила твоя сумка?
– Нет, вы посмотрите на этого защитника униженных и оскорбленных! – Арина опять смерила его презрительным взглядом. – Чего это тебя сегодня так разобрало, а, Степка?
– Меня не разобрало… и вообще… не сегодня. Мне… Таня… нравится, давно уже… Ясно? – сказал вдруг Карпухович и тотчас себе ужаснулся, потому что понял – обратного пути не будет. Он со страхом взглянул на Прохорову. Таня одарила его таким счастливым взглядом, что он понял: все сделано правильно.
Ознакомительная версия.
