Через два дня отец ушел в море, ушел на другом сейнере — всего на один пробный рейс, как объяснил он своей команде. А вскоре, со следующим рейсовым пароходом, уехал дядя.
На прощанье он звал всех погостить в Архангельск, где жил, и долго махал с рейдового катера провожавшим его дедушке Аристарху с матерью, Валерию, Юрке и маленькому Ваську.
Когда ехали на дорке назад, Валерий спросил у Юрки:
— Ну как тебе он?
— Силен, — ответил Юрка. — Будь здоров.
— Верно. А все-таки я ждал от него большего, — сказал Валерий. — Тоже обюрократиться немного успел. Как только человеку дают большой пост, так он и начинает портиться. Такой уж, наверно, закон. Родственного у него маловато.
— Ерунду городишь. Хотел, чтоб он тебя на блюдечке с синей каемкой внес в мореходку?
— Дурак, — спокойно сказал Валерий. — Папуасом был, Папуасом и остался. Без его помощи как-нибудь обойдусь. У меня голова на плечах, а не на другом месте… Меня ничего не остановит. Пробьюсь. Я, брат, я, брат… Эх, да что тебе говорить! — Глаза Валерия холодно и жестоко блеснули. — Мал ты еще такие вещи понимать. Подрастешь — узнаешь.
— Постараюсь. — В Юркином голосе дрогнула обида. — Не всем те быть таким умным…
Хотел прибавить про «новую эру», но сдержался.
— Мужик он твердый, верно, — сказал Валерий, — а вот быстро забыл таких, каким сам недавно был. Пробился на высокое место, а других… Ничего. Без него обойдусь.
— Не нужно, — сказал Юрка, — не говори больше ни слова.
Валерий замолчал, и все провожавшие дядю думали каждый о своем, пока дорка пересекала Якорную губу.
Через два дня выяснилось, что нужно провожать еще одного человека — Раю. Ей вдруг срочно понадобилось съездить в Мурманск — коротко постричься и заказать в ателье костюм.
Все Раины подруги по гидрометеостанции стриглись коротко, как стригутся в Мурманске, не говоря уже о столице, а она все еще таскает старомодные косы. Якорный — ведь не медвежий угол, где можно ходить как попало и в чем попало…
И в один из тихих майских дней все семейство опять махало рейдовому катеру.
Он увозил на рейсовый пароход Раю с ее невообразимыми волосами, в ее устаревшей, длинной юбке и по-провинциальному пестрой кофточке.
В последнюю секунду, когда дочь подняла ногу, чтоб ступить на катер, мать — в который уже раз! — шепнула, чтоб одумалась — на пароходе много будет времени, — стоит ли стричься, как овечка…
— Наган купи, — крикнул вслед Васек, — и пять коробочек пистонов!
— И про книги не забудь, про книги! — перекрикивая стук мотора, басом рявкнул Валерий, давший сестре уйму поручений.
Один Иван Тополь, дежуривший сегодня на причале, вооруженный — при армейском ноже и пистолете-автомате, — не сказал Рае ни слова, а только помахал рукой. И сделал он это малозаметно и быстро, потому что находился при исполнении служебных обязанностей. Но улыбка, все время не сходившая с его лица, как ни старался он согнать ее, была не очень служебная и мало вязалась с холодной сталью оружия.
Рая вернулась через неделю — короткий отпуск в счет внеочередных дежурств кончился, и, глянув на нее, мать засмеялась, а потом заплакала. Коротенькая юбочка, коротенькие волосы, открытые туфельки…
— Овечка, одно слово — овечка. — Мать покачала головой, оглядывая со всех сторон дочь. — Как ходить-то стали… В наше время все шили подлинней да позакрытей…
— Стильной девочкой стала твоя дочка, столичной — будь здоров! — сказал Валерий.
Он углубился в привезенные ею книги, а Васек, до зубов вооруженный купленным Раей оружием — тупоносым браунингом и наганом, носился по дому, заряжал пистонами, палил, и в комнатах пахло жженой серой. Потом боевые действия развернулись на улице. Играя в пограничников, он охотился за нарушителями — овечками и козами, занимал оборону за каким-нибудь бревном и героически отстреливался от врагов…
Валерий все время упорно думал о чем-то.
Близились летние каникулы, экзамены он сдавал хорошо, готовился мало, а домой приносил почти одни пятерки. Даже находил время читать. Валяясь на койке, сплетая и расплетая ноги, проглатывал книгу за книгой, потом ложился, закладывал за голову кулаки и о чем-то размышлял.
Однажды он подозвал Юрку и усадил в ногах.
— О чем ты думаешь сейчас? — Валерий пристально глядел на Юрку.
— Ни о чем.
— Совсем-совсем?
— Ну да.
— И плохо. Я давно приглядываюсь к людям и заранее могу сказать, что из кого получится. Взят;, хотя бы отца и его братьев. Дальше всех шагнул дядя Ваня. Почему? Что он, особенно умней отца или дяди Феди? Не сказал бы. В нем просто тверже костяк, воля крепче. Он знал, чего хотел, и достиг всего. Наш отец хороший моряк. Железный. Я видел, как слушаются его на сейнере. Прекрасно знает район лова, навигационные приборы. С закрытыми глазами приведет сейнер в Якорную. Но и все. Дальше этого суденышка он не шагнет. Больше ему ничего и не нужно. Так и проживет всю жизнь у этих дедовских берегов, а потом уйдет на пенсию и, подобно своему бате, будет похрустывать на печи косточками, рассказывать байки своим внукам… — Тут Валерий улыбнулся. — Твоим, Юрка, ребятам…
— А может, твоим! До моих еще далеко.
— Нет, только не моим. — Валерий резким движением головы откинул назад волосы. — Моих тут не будет. Хватит того, что прожил здесь шестнадцать лет…
— А я, думаешь, навсегда отдал здесь якоря?
Валерий зевнул, потянулся и закрыл глаза.
— А вот меня вы не знаете. Вот ни на столечко. Я из тех, которые выбиваются. Я еще удивлю вас. И не только вас. Я…
— Отстань, — сказал Юрка, — ты мне надоел.
У него и вправду голова разболелась от всех этих разговоров.
— Ну иди, иди. — Валерий засмеялся. — Там тебя дети ждут, дружки твои…
Юрка рассердился, вышел и в дверях столкнулся с отцом. Отец только что был в райкоме партии. Он был не в себе.
Отстающий сейнер, куда поставили его капитаном, опять оказался в пролове — недобрал десять центнеров рыбы. И вот, разъяренный, он пошел в райком партии жаловаться и требовать вернуть ему его корабль.
Никто не знает, о чем говорил с отцом первый секретарь — сам он об этом молчал, — но, столкнувшись с Юркой в дверях, он едва не обрушил на его голову весь свой гнев:
— Чего без пальта ходишь? Некому в больницу бегать…
— Ничего, батя, уже тепло, — вступился за брата Валерий, успевший для видимости взять в руки учебник.
Самое обидное для отца было то, что сейнер, на котором он ходил до этого, опять перекрыл норму и кое-кто в поселке поговаривал, что это не его, Варзугина, заслуга: дело не в капитане — просто команда хорошая попалась.
Скоро отцовский сейнер опять ушел в море, и вот тогда-то Валерий замкнулся, ушел в себя — ни слова не вырвешь. Юрка узнал от Раи, что брат необдуманно, под горячую руку, заикнулся отцу насчет того, чтоб его взяли на сейнер юнгой. Отец обругал Валерия: ему некогда обучать нового матроса. Нужно план выполнять, тралмейстеру — оболтусу — мозги вправлять, чтоб быстрей чинил продравшийся на камнях трал, читать лекции первому помощнику, на каких курсах ходить при ветре, чтоб не прекращать траления…
А Валерия, когда кончились экзамены, отец определил матросом, только не на корабль, а на… водопад.
Он находился километрах в четырех от Якорного, на реке Трещанке, звали его падуном, и весной, когда река вспухала от талых вод, южный ветер доносил в поселок его отдаленный, глухой грохот. Туда-то, к падуну, во время икрометания входит из моря семга — самая вкусная и дорогая из всех северных рыб.
В это время ловить частным лицам семгу сетями и на поддев запрещено. Все-таки кое-кто ухитрялся тайком вылавливать ее, и вот инспекция рыбонадзора построила у падуна домик и решила установить круглосуточное дежурство.
Там, возле падуна, в другой избушке уже разместилось семужное звено дедушки Аристарха, и отец решил, что Валерий будет под его присмотром.
Уезжал брат неохотно.
— Ничего, — утешал его Юрка, — зато матрос. — А на море или на берегу — какая разница!
— Нет, это не по мне, — сказал Валерий, помахивая новеньким удостоверением с фотокарточкой. — С тоски подохну. Книг разве захватить с собой? Ты хоть меня не забывай.
— Ладно, — пообещал Юрка довольно равнодушно.
На падун Валерий взял гору книг, ружье с патронами, еду, кастрюли, и моторная дорка отвезла его на место первой вахты.
Прошло три недели, и Юрка впервые по-настоящему понял, что значил для него Валерий. Васек был еще малышом и товарищем быть не мог.
Юрка так стосковался по старшему брату, что все валилось из рук. Он не мог дождаться, когда у Валерия наконец кончатся харчи и мать разрешит навестить его.
Такой день настал.
Это было в начале июня. С утра дул сильный ветер, и по поселку носились песчаные смерчи. Песок забивался в уши, скрипел на зубах, и люди, ходившие по деревянным мосткам, специально проложенным по всему поселку, отворачивались и закрывали руками глаза, нос, рот. Одни овцы, привыкшие к песку, бродили у реки, обдирая с бревен кору, пожирали бумагу и даже обрывки пропахших рыбой сетей; наверно, поэтому их мясо сильно отдавало рыбой…
