Я не ответил.
На другой день, после школы, когда начало темнеть, я не вышел во двор. Честно говоря, мне было как-то не по себе — уж очень я привык каждый день в это время сбегать вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки, и кричать Алику: «Ну, как наши? Собрались?»
Вообще есть люди, которые любят одиночество. Например, моя тетя, папина двоюродная сестра, всегда говорит: «Я ужасно люблю одиночество. Если у человека есть внутреннее содержание, ему никогда не будет скучно одному».
Не знаю, может быть, у меня нет этого внутреннего содержания, но я очень не люблю оставаться один. Возможно, это оттого, что мне часто приходится бывать одному — отец целые дни на работе, а я дома, — но когда я один, я буквально не знаю, куда себя девать.
И теперь я сначала без толку слонялся по квартире, потом остановился у окна. Я видел, как постепенно сходятся ребята. Вот и Серега, и Витёк, и Лилька уже пришли, и Алик…
Думают ли они обо мне? Обсуждают ли между собой, почему я не пришел? Наверно, обсуждают. Может быть, ругают Вадика — в конце концов, из-за него все получилось.
Я отхожу от окна и снова начинаю бродить по квартире. Даже выхожу на лестничную площадку — посмотреть, не появилось ли что-нибудь в почтовом ящике. Но все равно меня так и тянет назад к окну.
Во дворе уже зажглись фонари, светятся окна лестниц, и над парадными тоже горят лампочки. Около детской площадки за дощатым столом сгрудились доминошники. А «наши» все еще не разошлись по домам, все еще стоят возле шестой парадной. Лилька сегодня в своем обычном пальто, покрасовалась один день в новом наряде — и хватит. Мне видно, как Эрик чуть наклоняется — наверно, колдует над своей «Спидолой», видно, как начинают смеяться ребята. Смеха я, конечно, не слышу, далеко, да и окна закрыты. Интересно, смеются они сегодня так же, как всегда, или, может быть, все же не так громко, не так весело? Должны же они все-таки заметить, что меня нет!
Я вижу, как идет через двор мой отец, как, по привычке, смотрит в сторону шестого подъезда — знает, где меня искать. Наверно, удивляется, наверно, думает: «Что такое, куда это делся мой сын?» А его сын стоит у окна, один в пустой квартире…
Мне кажется, я даже слышу, как поднимается он по лестнице. Первый этаж, второй, третий…
Я выскакиваю в коридор и бегу открывать дверь. Ура! Вот и кончилось мое одиночное заточение! Наконец-то!
— Ты что это не на своем посту? — спрашивает отец весело. Я давно уже замечаю: ему не очень-то нравится мое вечное торчание у этой парадной.
— Да ну их!
— Временное недоразумение или серьезный конфликт?
Я молча пожимаю плечами. Почему-то мне неловко, мне стыдно рассказывать о вчерашнем происшествии.
Когда отец дома, у меня сразу и настроение меняется. Даже уроки могу делать спокойно, не отвлекаясь. А когда один, обязательно сто раз встану из-за стола — то во двор выгляну, что там за машина приехала, то радио включу, немного послушаю, то вдруг вспомню, что целую неделю собирался починить выключатель в кухне, и сразу бегу в кухню. Когда отец рядом — совсем другое дело. Он сидит за своим письменным столом, сняв пиджак, в рубашке с засученными рукавами и подсчитывает что-то на логарифмической линейке, выписывает в тетрадку колонки цифр, вычерчивает на миллиметровой бумаге какие-то графики. Иногда он берет счеты — такие маленькие счеты, мне их подарили на день рождения, когда я учился во втором классе, и начинает щелкать костяшками. Это меня всегда очень смешит — ну, настоящий счетовод или кассир. Посмотри на него сейчас со стороны, разве скажешь, что мой отец биолог? Но я-то знаю: он подытоживает результаты своих опытов. А я пристраиваюсь рядом, раскладываю свои тетради, свои учебники, и мы работаем вместе…
Сегодня утром, в школе, я все ждал, что Алик спросит, почему не было меня вчера во дворе, почему я не вышел. С Аликом мы учимся в одном классе и даже сидим за соседними партами, так что частенько играем в морской бой или в слова — это когда из одного длинного слова нужно составить много новых, или в «балду». Но Алик нет-нет, да и сжульничает, схитрит — начинает придумывать какие-нибудь дикие слова, что-нибудь вроде «ледовитости» или «яйценоскости», а потом уверяет, что я — балда и что он победил честно.
Я все посматривал на Алика, все ждал, когда же он спросит, и думал, что я ему отвечу. Пожалуй, только пожму плечами: «Так, был занят». Но он, конечно, поймет, что вовсе не «так», и спросит: «Нет, Колька, по-честному?» И тогда я скажу ему, что мне стало противно слушать, как Вадик рассказывал свой дурацкий анекдот, и что напрасно все смеялись, ничего в этом смешного не было…
Но Алик все не спрашивал и не спрашивал. Может быть, он просто забыл, что меня вчера не было, может быть, у него голова другим забита — как-то на днях он так и сказал про себя: «У меня теперь голова другим забита». Оказывается, он мечтает поступить в какую-то особую школу для математически одаренных детей.
Эрик уже учится в специальной английской школе. Алик собирается переходить, так, чего доброго, скоро я один — единственный неодаренный — останусь в нашей обыкновенной школе. И от этих мыслей и оттого, что Алика вовсе не интересовало, почему я не вышел вчера, мне стало вдруг так грустно и одиноко, словно я опять очутился один в пустой квартире. И тут я понял, что, как бы я ни старался, сегодня я уже не выдержу и выйду вечером во двор к нашей компании.
И я вышел.
Я вышел, только немножко попозже, когда все уже были в сборе.
— A-а! Колька! — как ни в чем не бывало крикнул Эрик. — А мы уже думали, что ты заболел…
— Да нет, не заболел, — ответил я, стараясь не смотреть на Лильку.
И больше никто ничего не сказал, словно они не поняли, почему я ушел тогда, или не хотели теперь показывать, что поняли.
«Глупо как-то получилось, — подумал я. — Ужасно глупо».
Если бы не случилось тогда такое совпадение, может быть, и мысли эти, мысли, о которых потом не хотелось вспоминать, никогда бы не пришли мне в голову. Но совпадение случилось, ничего не поделаешь, «судьба», как говорит в таких случаях моя тетка, двоюродная сестра отца, — «от судьбы никуда не денешься».
Я, конечно, не верю ни в какую судьбу, я просто не знаю, что это такое.
Да и началось-то все с пустяка. Я давно уже заметил: многие очень важные вещи начинаются именно с пустяков.
— Знаешь, — сказал мне отец в тот вечер. — К нам на гастроли приезжает МХАТ…
«Неужели он взял билеты на субботу?» — подумал я.
— …и мне повезло, у меня как раз свободный вечер в эту субботу, я взял билеты на «Трех сестер»… Ты что, недоволен?
У меня дурацкое лицо: как бы я ни старался скрыть свои мысли, по нему всегда все можно прочесть, во всяком случае, отец угадывает мое настроение безошибочно.
— Нет, почему? — как можно веселее сказал я. — Почему ты решил, что я недоволен?
— Да? Значит, мне показалось…
Я видел, что отец все-таки расстроился, он-то был уверен, что я обрадуюсь, я всегда очень любил ходить с ним в театр. А я разве виноват, что так получилось? Я и сам не знал, что теперь делать. Как раз в субботу мы все, всей нашей компанией, собирались махнуть за город, на природу — устроить небольшой туристский походик, с ночевкой в лесу, с костром, с палатками — все как полагается. Мы уже давно поговаривали об этом, но все как-то впустую, а тут вдруг собрались, договорились точно. Даже обязанности уже распределили: кто за что отвечает, кому что брать. Когда дошла очередь до меня, Вадик усмехнулся. «Да его папаша не пустит, вот увидите…» — «Это почему не пустит? — рассердился я. — Прекрасно пустит». Правда, один раз отец не пустил меня в кино, когда мы как-то собрались на последний сеанс, — он вообще очень не любит, когда я возвращаюсь домой поздно, но это же единственный только раз, да и верно, совсем не обязательно мне было идти тогда в кино на последний сеанс. Но Вадик до сих пор забыть этого не может. А я-то знаю, что, когда мне действительно нужно, отец всегда поймет и возражать никогда не станет. Но я также знал, что пустить-то он меня пустит, но, пожалуй, будет недоволен этой затеей с походом и ночевкой, потому что ему вообще-то не очень нравилась наша компания. Поэтому я и не сказал ему сразу, а все ждал, хотел заговорить о походе как-нибудь мимоходом, к слову, как о деле уже решенном. Вот и дождался!
Если бы не МХАТ и не «Три сестры», я бы, конечно, просто-напросто сказал отцу, что идти в театр мне не хочется, что лучше я поеду за город с ребятами. И ничего страшного. Но я хорошо знал, что на этот спектакль он собирался давно и мечтал пойти именно со мной — может быть, какие-то воспоминания были у него связаны с этим спектаклем, он видел его в молодости, может быть, видел вместе с мамой, когда они только познакомились, не знаю, но теперь он хотел обязательно показать его мне — он не раз говорил об этом. Заикнись я ему о субботнем походе, он бы, конечно, сказал: «Смотри сам, дело твое, поезжай», и ничего больше, он бы даже постарался сделать вид, что не расстроен и не обижен, но для меня это тяжелее всего, я просто не могу вынести этого — это в десять раз хуже, чем если обидят меня самого, в сто раз хуже…
