«Хлынула бы вода из рва», — думал Садык про себя. Но не было желанной воды. Будто в гранитном стакане бездонном было озеро небом налито.
Не мало каелок сломалось, немало людей потом изошло, но все оставалось по-прежнему: гора, озеро, лес.
Подошел к Садыку парень, один из работников лучших, с гневом сказал хозяину:
— Не можем больше, Сам робь. Аль не видишь — ослеп. Нет дна озеру этому. Сам гранит грызи. А мы уходим. Шабаш! — Сказал, сплюнул и ушел.
Налились кровью глаза у Садыка. Кинулся, будто зверь, на паренька. Но не дали избить парня люди добрые. Крепкой стеною поднялись за него.
Догадался Садык, к чему дело клонилось, испугался. Вскочил на коня и стрелой помчался домой — к ближним аулам.
Так и не довелось Садыку клад Пугачевский достать. Будто два гранита этот клад охраняли. Один гранит в земле лежал, а другой — стеной из живых людей перед Садыком стоял…
С той поры это озеро называют Инышкой, а место, где Бокай жил меж двух куреней, — Малый и Большой Бокай.
Гору же и по сей день называют Пугачевой.
Есть немало на Урале гор и горушек, хребтов и речушек, про которые в старину люди сказки сложили. К примеру сказать: есть на одном крутом берегу реки Белой большой обрыв, а на нем камень, как есть огромный стул с подлокотниками. И стоит этот стул с давних, предавних времен. Старики уверяют, будто на нем сам Емельян Пугачев сидел, окруженный атаманами. Совет он с ними держал: каким путем покороче к уральским заводам пробраться, минуя хребты и перевалы большие?
Вот лет сорок назад, на томилках, довелось мне сказку услыхать про помощника Пугачева, атамана Грязнова и красавицу Зузелку.
Молва, что волна, широко разливается. Пока Пугачев по Яику гулял, силы собирал, а потом со своим войском на Урал подался, в наших местах такое дело приключилось:
Один раз пошла девушка из аула за водой. Подошла к озеру, наклонилась к воде и вдруг на тропе у самой воды женщину увидала. Поглядела на женщину Зузелка — так девушку звали, — а та умирает уж вовсе. Время-то было под осень, холода наступили. Закоченела молодайка, что на земле лежала. Возле нее грудной младенец копошился и тоже весь в лохмотьях, как мать. Материнскую грудь искал. Неразумным щенком к матери тыкался, весь посинел, не плакал даже.
Кинула Зузелка бадейку на землю, сорвала с себя бешмет, накрыла им молодайку и дитя, хотела сама за народом бежать, да уж так печально умирающая на Зузелку поглядела. Глядит, а у самой слезы бегут, а губы шепчут что-то. Не может Зузелка понять молодайку, только по ее глазам догадалась, что просит она ребенка не бросать. Хотела было несчастная приподняться, но не смогла. Упала и тут же скончалась.
Подняла Зузелка дитя с земли, прикрыла его от ветра платком и в аул понеслась. Бежит, а сама ребенка к груди прижимает. Вбежала в избу и принялась отцу с матерью рассказывать о большой беде с прохожей на тропе. Говорит им, а сама ребенка отогревает.
Слух быстрее огня, враз все охватит. Весть о мертвой молодайке быстрее огня облетела все жилье. Побежали люди на тропу. Смотрят, и верно: мертвая молодайка на тропе лежит. По ее обличью сразу все признали, что далекая Русь ее родила. Не дивились такому делу люди оттого, что давно было известно, часто мимо их аула беглые проходили. Из-за гор Камня шли они, а куда? Не ведали ордынцы. Да и не до беглых им самим-то было. От байской узды не скоро опомнишься.
Под высокой елью зарыли ордынцы мертвую. Поговорили, как бывает, поудивлялись тому, кто мог бросить на дороге мать с ребенком. Кто она? Пожалели, повздыхали и разошлись, а дитя так и осталось у Зузелки. Никому не хотела отдать. Будто околдовал ее найденыш.
Сядет с ним на кошму и примется забавляться. За избой метель и вьюга. Все гудит и свистит, а в избе тепло. Только от думы Зузелке страшно: отберут у нее дитя. Бай Кирей давно на нее злится — не пошла она к нему в жены!
Каких только она имен младенцу не надавала! Какие только песни не перепела! Самым лучшим молоком от молодых кобылиц его поила. Ведь ее отец был пастух, к тому же старший.
То положит ребенка она к себе на колени и глядит на него, а он ручками ее черные кудри перебирает. В глаза как матери глядит. То смеется Зузелка, то загрустит, вспомнив молодайку, что под елью в лесу лежит. То порадуется она, что от смерти спасла дитя.
Только родителям ее горе. Соседи стали смеяться над их дочкой, а женихи вовсе отвернулись от них. А уж как сватались за их дочкой, как увивались за ней. Какие песни пели ей и как чудесно играли для нее на курае! Отнял найденыш у джигитов самый редкостный цветок степей и гор, ранний и нежный подснежник.
Бай Кирей просто озверел, когда узнал о живой находке Зузелки. Не нами говорено, так в старину плели, что первую малину всегда ест медведь. Решил Кирей отобрать дитя у Зузелки, а ее в жены непременно взять. Думал, думал он, как это сделать, и надумал. Когда все в ауле уснут, тайно выкрасть ребенка у Зузелки. Ей же потом сказать: шайтан парнишку взял, жалел его шибко. Но замысел еще полдела. Берегла Зузелка дитя. Не расставалась с ним ни днем, ни ночью.
Однако торопился бай Кирей. В одну из ночей, когда бураны отшумели и в степь весна пришла, спала Зузелка, рядом с ней найденыш. Вдруг почуяла она возле себя шорох, и какая-то шершавая рука потянула от нее ребенка. Точно змея ужалила Зузелку. Схватила она дитя в руки, сдернула платок, накинула бешмет и кинулась с ребенком из избы. Метнулась в темноту и побежала на ту же самую тропу, на которой когда-то молодайка чужая умерла. С малых лет слыхала Зузелка страшные сказки про эту тропу и знала, что все ее боялись — там чужие, беглые проходили…
Но откуда они были? Не знала Зузелка, да и откуда ей было знать? Ведь не положено девушкам из аулов якшаться и разговаривать с прохожими людьми. Так было в старое время, тогда парни могли далеко отлучаться и разговаривать, о ком хотели. Вот и не знала Зузелка никаких тайн, что за страшными сказками скрывались, про тропу, на которую привела ее совесть.
На ее счастье, весна пришла. Не замерзнешь ночью, да и дремучий лес недалеко начинался и такой бурелом, что рядом будешь стоять и человека не заприметишь.
Есть в народе сказка, что в добром деле всегда найдешь подмогу. Так получилось и с Зузелкой. Бежала она, беду хотела от ребенка отвести, и отвела, хотя едва держали ее руки дитя, а она все шла и шла.
Под вечер вдруг услыхала она за спиной шаги. Оглянулась. Доверчиво подождала тех, кто догонял ее.
«Пускай будет хоть варнак, а с ребенком, поди, не обидит», — подумала про себя.
Их было двое: старик и мальчонка лет десяти. По виду хожалые они были. Как могли, так и растолковали они друг другу, кто они и куда путь держат. Открыла Зузелка старику тайну про себя и дитя. Про умершую и про Кирея. Ничего не утаила она от старика.
Одной дорогой пошли они вместе. В самую глухомань старик свернул, чтобы погоня бая не догнала, а главное, чтобы замести следы. Но не прошли они и с версты, как топот копыт за собой услыхали. Едва успел пихнуть Зузелку с ребенком и внука старик в чащобу, джигиты бая, как ветер, мимо пронеслись. И скрылись за сопкой, покрытой шапкой из елей.
До темноты шли путники по лесу. Когда же сумерки пришли, решили они привал устроить. Развели небольшой костер, чем смог, тем и накормил дед Зузелку и внука. «Котомка путника, — говорят, — в старое время от села до села его вела, добрыми людьми наполнялась». Посасывая хлебную корку, уснул и найденыш.
Огляделась Зузелка. Угрюмо вдали глядели горы. По низу леса ползла тишина. Наступала глубокая ночь, а вместе с ней шорохи и страхи. Но не страшно было Зузелке в тот далекий вечер. Сухой валежник весело потрескивал на низовом ветру. Пламя выбрасывало в темноту горсти искр, тысячи маленьких солнц, гаснувших тут же в темноте…
Когда же совсем потух костер и путники отдохнули, а небо окрасилось первыми лучами солнца и утренний ветер зашевелил вершины сосен, вновь двинулась маленькая ватажка в путь. Ватажка, из которой одного на руках несли поочередно. Он-то не грустил, ведь которую он уж узнавал, была рядом.
Так и шагали они до тех пор, пока новая погоня не нагнала их. Но и эта пронеслась мимо, а дед сказал им вслед: «Жабе болото, путнику дорога». Как могли шагать его старые ноги, зашагал он в сторону, уводя Зузелку от беды. К вечеру они дошагали до озера большого, возле которого нашла Зузелка новую родную сторонушку, а люди, живущие здесь, помогли ей свить свое гнездо и вырастить названого сына.
Возле озера в ту пору два жилья раскинулось. В одном конце летом ордынцы жили, а по другую русская слободка появилась. Может, в ней и было-то всего дворов десять, а у ордынцев юрты три, да не в этом суть дела. Важно то, что оба конца, узнав про Зузелкину беду всю правду, принялись ей помогать. Срубили ей избу. Скота дали, да и сама она была не из ленивых. Целыми днями по хозяйству копошилась, а когда помогли ей люди, а больше того, ее отцу и матери сбежать от Кирея, озеро «Семь ветров» стало ей еще роднее. Совсем она повеселела. Рос и найденыш. Без памяти любила его Зузелка. Видать, умная она была, коли в сказке говорится, что поняла, как сына назвать. Про себя его Курембеком звала, в память о любимом, не вернувшемся однажды из леса, а назвала найденыша она, как подсказали люди из слободы. По-русски — Касьяном. Чтобы сородичей своих не забывал и дорогу к ним знал.
