- Ага, что скажешь - резвящийся гиппопотам? Коза в сарафане, да? - подскочил к Жоржу торжествующий Толя, все время с восторгом следивший за танцующей Нюрочкой.
- Молчи, щенок! - огрызнулся на него старший брат.
- А ты... а ты... а ты... гадкий мальчишка! - чуть не плача от досады, что ему не выдумать подходящего бранного названия, захлебываясь, произнес Толя.
Анна заметила эту сцену, происходившую неподалеку от нее.
- Пойди сюда, малютка! - позвала она мальчика. - Ты очень любишь Ленушу? - спросила она, когда Толя приблизился к ее стулу.
- Ужасно! - горячо вырвалось у него. - Недавно полюбил только. Раньше не любил и тоже называл Мокрицей, а когда узнал, какая она хорошая, то так полюбил, так! Вот как! - И он неожиданно обвил мою шею обеими ручонками и звонко чмокнул на всю залу. - Вот! - торжествующе заключил он.
- Ах ты прелесть! - засмеялась Анна, притягивая его к себе. - И меня ты любишь?
Толя посмотрел на нее долгим, внимательным взглядом, потом сказал:
- Вас я еще не люблю, потому что мало знаю. Но вы мне нравитесь. Вы ужасно хорошенькая. У вас такие глаза! Я еще таких не видел. Если б я был такой же большой, как папа, я бы непременно женился на вас.
- Ах ты бутуз! - весело рассмеялась маленькая графиня и, тотчас же став серьезной, тихо проговорила: - Слушай, мальчик! Ты должен теперь защищать Ленушу, беречь ее, быть ее рыцарем...
- Ах, нет, я лучше буду ее Пятницей, - прервал внезапно Анну мой милый братишка.
- Ну, кем хочешь будь - только чтобы никто не смел ее обижать... Слышишь? А в награду за это я выйду за тебя замуж, когда ты вырастешь! Хочешь?
- Ужасно хочу! - обрадовался мальчик.
Анна звонко рассмеялась и, поцеловав его, отпустила плясать.
Перед самым ужином разобрали елку. Каждый из детей получил по красивому дорогому подарку. Все были счастливы и довольны. Мне подарили хорошенький бювар с массою карточек и конвертов. Толя получил трубу и трубил в нее так, что Анна пресерьезно уверяла его, что он оглушит свою невесту.
Наконец последние свечи догорели, елку убрали. Федор и Дуняша явились со щетками в руках подметать пол. В зале открыли форточки, а нас, детей, повели ужинать.
За ужином Нюрочке пришлось еще раз отличиться.
Стали задавать шарады. Миша Ясвоин задал особенно интересную.
- Мое первое, - начал он, - нечто вроде песни, мое второе - часть света, а целое - учебное заведение. Что это будет, а?
- Часть света... м-м-м... часть света... - замялся Жорж, - я знаю части света... север, юг, восток и запад...
Но едва он окончил свою фразу, как в столовой раздался оглушительный хохот детей.
- Север, юг, восток и запад - по-твоему, части света! - громче всех кричал его приятель Миша. - А еще второклассник! Вот молодец! А Европа, Азия, Африка, Америка и Австралия - что, по-твоему, будет? Страны света? Ай! Ай! Ай! Осрамил ты нашу братию, Жорж!
Жорж сконфузился ужасно и, красный до ушей, лепетал себе под нос:
- Страны... части... не все ли равно! Глупая шарада! Остроумно!
Но тут смех детей раздался с новою силой:
- Как все равно? Ай да гимназист! Ай да второклассник!
Нюрочка, сидевшая между мною и Анной, вдруг неожиданно встала со своего места.
- Ах, он не виноват! Право, не виноват! Он спутал. Шарада трудная, - заступилась она за Жоржа.
- А вы решите? - со смехом крикнул ей Миша Ясвоин. - Hv-ка!
- Да я уж и решила, - скромно ответила Нюрочка, - первое - гимн, второе - Азия, а все вместе - гимназия, - закончила она.
- Верно! Браво! Браво! - вскричал Миша.
- Браво! Браво! - вторили ему дети.
- Какая умная эта Нюрочка... А мы-то! - шепнула Сара Рохель Ляле Ивиной.
После ужина все стали разъезжаться.
- Прощайте, Анна! Прощайте, милый друг мой! - говорила я, стоя в прихожей и помогая одеваться моей подруге.
- Прощай, Ленуша! Крепись, если тяжело тебе живется! Теперь мы будем видеться часто в гимназии.
- Очень рада! - отвечала я, целуя графиню.
- Смотри же, Толя! Береги свою кузину, - прощаясь с мальчиком, говорила она, - помни, что я твоя невеста, а ты - ее рыцарь.
- Не рыцарь, а Пятница! - важно поправил мальчик.
Нюрочка уехала последнею. Она долго целовалась со мною, обещая заходить.
Жорж, Ниночка и Жюли мило простились с нею, как с равной, поняв наконец всю глупость своего недавнего поступка с нею.
17. Происшествие. Чужая вина
Прошло Рождество, пролетело Крещение - и снова потянулись скучные будни. Снова каждое утро Дуняша будила меня и отправляла в гимназию. Снова ежедневно просиживали мы с Жюли и Жоржем около пяти часов в классе, в то время как к Ниночке и Толе ходили учителя домой.
Моя гимназическая жизнь несколько изменилась за это время. Девочки, у вид я мою дружбу с графиней Анной, которая слыла любимицей всей гимназии, сразу прекратили свою травлю. Правда, меня пока еще чуждались, но обиды и нападки на меня уже не возобновлялись в классе.
Стоял ясный январский денек. Маленькие гимназистки бегали по зале. Шла большая перемена, после которой должен был быть урок батюшки. Но батюшка прислал записку, что болен, и мы узнали, что вместо урока батюшки Японка будет диктовать нам из красной книжки, которую она особенно берегла, никому не давала и прятала в свою корзиночку для работы. Из другой книжки она не диктовала нам никогда.
Ровно в час на пороге залы появилась тощая, сухая фигура и крикнула резким голосом:
- Дети, в класс! Сейчас будем заниматься немецкой диктовкой. Приготовьте перья и тетради и ждите меня. Я должна зайти к начальнице на минуту. Сейчас вернусь.
- Немецкая диктовка! Фу, гадость! - делая кислую гримасу, произнесла Ляля Ивина. - Что может быть хуже немецкой диктовки, спрашиваю я вас?
- Японка хуже! Сама Японка хуже, в сто раз хуже! - пищала шалунья Соболева.
Действительно Японка была хуже. Она бранилась, злилась и придиралась к нам ужасно. Не было девочки в младшем классе, которая бы любила ее. Она постоянно жаловалась на нас начальнице, подслушивала и подсматривала за нами и всячески изводила нас. И немудрено потому, что и ей платили тем же.
- А знаете, - громче других раздался в эту минуту голос Жюли, - я сделаю так, что диктовки не будет! Хотите?
- Ты сделаешь? Как? Вот глупости! Как ты можешь это сделать, когда красная книжка уже лежит, по своему обыкновению, в рабочей корзинке Японки и сама Японка явится диктовать через какие-нибудь пять минут! - волновались девочки.
- А вот увидите, что книжки она не найдет и диктовать не будет! - торжествующе прокричала Жюли и исчезла куда-то.
Девочки замешкались в зале, не желая так скоро прервать игру. Я пошла в класс приготовить свою тетрадь. Каково же было мое удивление, когда навстречу мне выскочила Жюли, красная, взволнованная, с блестящими, как уголья, глазами.
- Что ты здесь делала, Жюли? - спросила я, останавливая девочку.
- Не ваше дело, госпожа Мокрица! Много будете знать - скоро состаритесь.
И, говоря это, она несколько раз оглядывалась в угол, и глаза ее бегали по сторонам. Я тоже взглянула туда и испуганно ахнула, разом догадавшись, в чем дело. В углу стояла круглая печь, которая постоянно топилась в это время; дверца печки сейчас была широко раскрыта, и видно было, как в огне ярко пылала маленькая красная книжка, постепенно сворачиваясь в трубочки своими почерневшими и зауглившимися листами.
Боже мой! Красная книжка Японки! Я сразу узнала ее.
- Жюли! Жюли! - прошептала я в ужасе. - Что ты наделала, Жюли!
Но Жюли, как говорится, и след простыл.
- Жюли! Жюли! - отчаянно звала я мою кузину. - Где ты? Ах, Жюли!
- Что такое? Что случилось? Что вы кричите, как уличный мальчишка! - внезапно появляясь на пороге, строго произнесла Японка. - Разве можно так кричать! - Потом, заметив мой сконфуженный и растерянный вид, она окинула всю мою маленькую фигуру подозрительным взглядом и громким голосом спросила, строго нахмурив свои беловатые брови: - Что вы тут делали в классе одна? Отвечайте сию же минуту! Зачем вы здесь?
Но я стояла как пришибленная, не зная, что ей ответить. Щеки мои пылали, глаза упорно смотрели в пол.
Вдруг громкий крик Японки заставил меня разом поднять голову, очнуться...
Она стояла у печки, привлеченная, должно быть, открытой дверцей, и, протягивая руки к ее отверстию, громко стонала:
- Моя красная книжка, моя бедная книжка! Подарок покойной сестры Софи! О, какое горе! Какое ужасное горе!
И, опустившись на колени перед дверцей, она зарыдала, схватившись за голову обеими руками.
Только и слышны были между взрывами слез и всхлипываний одни и те же восклицания отчаяния и горя:
- Моя книжка... красная книжка!.. Подарок Софи, моей бедной единственной покойной Софи!
Мне было бесконечно жаль бедную Японку. Я сама готова была заплакать вместе с нею.
Тихими, осторожными шагами подошла я к ней и, легонько коснувшись ее руки своею, прошептала:
