Еще миг, и Ксаня вихрем вылетает в коридор. Звуки музыки чуть слышно доносятся сюда.
В конце коридора на ее пути вырастает Василиса.
— Откуда? — шипит она. — Стойте!.. Словно угорели! У графини были? Зачем?
Ксаня молчит и молнией несется дальше.
Через минуту в комнате графини, у туалетного стола, стоит Василиса.
— Что она стянула? Что стянула негодяйка? — шепчет она трясущимися губами. — Ведь, неверное, что-нибудь стянула. Недаром же вылетела, как сумасшедшая.
Но все на месте — все безделушки, украшения и туалетные украшения. Даже не тронуты с места, а бриллиантовая бабочка с двумя изумрудами вместо глаз, случайно оставленная графиней, так и сверкает манящим блеском на плюше голубой покрышки стола.
Взоры Василисы, прикованные к бабочке, не могут оторваться. Василиса, точно зачарованная, глядит на нее. Но недолго. Какая-то странная мысль приходит ей в голову. Лицо графской домоправительницы бледнеет, усмешка кривит полные губы…
— Двадцать лет, двадцать лет верой и правдой служила!.. — шепчет она. — И чтоб из-за первой встречной дряни выговор получить, да чтобы из-за нее грозили выгнать меня!.. Ладно же, коли так… Будешь меня помнить, колдовское отродье! Покажу же я тебе…
И дрожащими пальцами Василиса схватывает бриллиантовую бабочку с изумрудными глазками и, стремительно опустив ее на дно объемистого кармана своего платья, почти бегом выбегает из комнаты.
Глава XII
Печальная неожиданность. — Последняя греза
Лес… Шумит лес…
Ветерок заполз в заметно пожелтевшую листву и шевелит чуть облысевшие ветви красного клена, золотой ивы.
Червонным кажется лес. Луна выглянула из-за облаков и чуть сияет. Красивый, млечный стелется ее свет. Причудливые пятна и дрожащие тени кидает она… Таинственные, серебристо-золотые стоят деревья… Мнится временами, что кто-то прячется в их прозрачной листве…
Ксаня идет спешно, быстро. Глаза прикованы к милым, знакомым местам, к родным местам… Сердце стучит… Грудь бурно вдыхает родимый воздух… И чем ближе к чаще, тем быстрее, тем нервнее шаги, тем сильнее стучит, замирает сердце девочки.
Теперь скоро, скоро…
Мучительного месяца, проведенного в графской усадьбе, как не бывало… Она снова на воле, на свободе, в родном своем лесу… В своем заколдованном царстве!..
Лунный свет серебрит вершины, точно кудри великанов, лесных великанов. Те кивают ей, девочке, красной девочке с распущенными волосами, в странной одежде, со смуглыми руками, увитыми металлическими змеями.
— Милые! Здравствуйте!
Ксаня ликует, вырвавшись на свободу.
— Милые, милые, милые!
Еще прибавляет шагу, не идет, а бежит. Скоро, скоро, сейчас дома…
Все горести, невзгоды, пережитые здесь, вся нищета, голод, колотушки все забыто. Одна радость помнится, одни отрадные минуты… Вспоминаются длинные, за чтением пережитые, вечера, друг Вася, ее учитель… Вот сейчас она увидит его, Васю хромого…
Лесной домик выглянул сразу, точно вынырнул из посеребренных месяцем кустов. Дверь, как Ксаня предвидела, крепко закрыта на замок. Но связка ключей с графининого туалета у Ксани в кармане — можно будет открыть.
Дрожащей рукой Ксаня нащупывает ключи, вынимает, пробует. Один не подошел, другой, третий — тоже. Какая досада! А что если ни один не подойдет? Ее рука дрожит сильнее… Вот ключ побольше… Ага, наконец-то! С трепетным замиранием вкладывает Ксаня его в замочную скважину. Подошел!
О, радость!
С грохотом отскакивает тяжелый замок…
Сердце Ксани стучит!
Слышно его биение. Тук-тук-тук — точно дятел в лесу…
Дверь распахивается настежь, и Ксаня входит.
В сторожке горит ночник. Это новость. Николай Норов слишком экономен, чтобы тратить масло по-пустому. Что же случилось, почему горит ночник?
Тяжелым предчувствием сжимается сердце Ксани. Почему ночник?
В углу, на постели Норова, а не в своей коморке-боковушке, лежит Вася.
Полно, Вася ли это? Лицо, как под красной маской, все пурпурово-алое, глаза не закрыты и вперены на дверь. В них огонь, блеск яркий и горячий. Губы потрескались, ссохлись. Сам он дышит тяжело, со свистом и хрипом.
— Василий! Васенька! — рвется неистовым воплем с губ лесовички. Вася! Что с тобой?
Пытливо всматриваются в нее горячие, блестящие глаза. Смотрят и не видят.
Он в забытьи.
Не помня себя, Ксаня схватывает его за руку.
— Вася! Вася! Что с тобой!
Его тяжелый взгляд точно скован. Его худая, высохшая рука горяча, как огонь.
Ксаня упала на колени перед его постелью, обхватила плечи мальчика руками, прижалась к его груди головой.
— Вася! Вася! — повторил ее голос с мучительной тоской.
Глаза больного мгновенно блеснули мыслью. Его пылающее, страшно исхудалое лицо внезапно озарила сознательная улыбка…
Он приподнялся на локте, делая невероятное усилие.
— Это ты, Ксаня? Ты пришла? Наконец! — прошептали его запекшиеся губы.
И дивно осветилось неземным восторгом исхудалое лицо.
— Вася! Дорогой! Узнал! Наконец-то!
— Узнал, — с тем же заметным усилием прошептали запекшиеся губы, узнал… Ждал тебя… Долго… С тех пор ждал, как заболел, как свалился… Ведь ты — лесная царица, да?..
— Нет же, нет! — с досадой и тоской прошептала она, — я Ксаня! Твоя маленькая подружка Ксаня, пойми…
— Нет! Нет! Не лги! Не мути мне голову, мне и так трудно думать!.. Ты царица… Старый лес сжалился надо мной и выслал мне одну из своих дочерей, добрых волшебниц, лесных цариц… Я так ждал тебя, так грезил о тебе… прекрасная фея!.. Какие у тебя волосы!.. Все в цветах… Золото на руках и шее… Ты богата, ты могуча и не побрезгала бедным хромым!
— Да нет же, нет, Вася! Не царица я, а Ксаня, Ксаня! Взгляни мне в глаза, милый. Я Ксаня, друг твой!
— Зачем ты лжешь, — сурово произнесли запекшиеся губы больного. Ксаня — бедная, оборванная девочка. Ксаню взяли к себе розовые графы и держат, как птичку в клетке… А ты… ты свободная лесная фея… Ты царица лесная!.. О, ты…
Он не договорил и закашлялся глухо и долго. На запекшихся губах показалась красноватая пена.
Ксаня с ужасом заметила алое пятно крови на подушке. Теперь она поняла все. Смертная тоска сжала ей сердце. Ее друг умирает. Ее друг при смерти. И она ничего не знала! Она вертелась там, в вихре бала, как бабочка на кругу!..
Не то стон, не то вопль вырвался из ее груди. «За что? За что?» шептали ее побледневшие губы.
С тоскою обхватила она сильными руками худые плечи юноши и заговорила нежно, горячо, глядя ему в глаза.
— Василий, слушай, — трепетно срывалось слово за словом с ее взволнованно дрожащих уст. — Вася, это я, твоя Ксаня. Эти одежды — это костюм, только костюм лесной колдуньи, царицы леса. Меня в него нарядила графиня… Я — Ксаня. Гляди на меня… Я прежняя Ксаня, твоя ученица, твой друг, сестра… Я скучала без тебя, Вася… Не выдержала и пришла. Без спросу пришла к тебе, убежала… Понимаешь! Я бы убежала и раньше, если бы могла, но меня стерегли, не пускали… А теперь говори мне — давно ты болен? Говори, голубчик. Не терпит время… Я только до утра могу остаться с тобой…
Глаза больного теперь прояснились окончательно. Сознательная мысль, казалось, вполне овладела ими.
Легкий вздох вырвался из его груди. Лицо озарила жгучая радость.
— Ксаня! Родненькая! Подружка моя!
И его исхудалые руки протянулись к ней.
— Ксаня! Ксаня!
Они бросились в объятья друг друга.
— Я болен… Давно болен, милая… Кашляю кровью… Лихорадка по ночам… Горю, как в огне… Тебя звал… Не приходила, — с тяжелым хрипом полились слова с запекшихся уст больного. — Отец днем со мной, ночью на обходе… Дмитрий тоже… Нельзя оставаться… Лес рубят… Воруют… Помираю я, Ксаня!.. — неожиданно сорвалось с его губ.
— Что ты! Опомнись, Вася!
Дикий ужас отразился в огромных глазах Ксении.
— Помираю! — глухо повторил больной. — Так и пускай! Мне что? Разве это жизнь?! Голубушка, мне тяжело!.. Калека я ведь недужный… Пока ты была, — солнце мне сияло… Люблю я тебя, как сестренку богоданную, Ксанюшка, болезная… А ушла ты, — нет солнышка у меня! Померкло оно… Ксаня, радость моя, сестричка моя, любименькая, ухожу я отсюда… ухожу на небо, к матерям нашим ухожу… Твоей маме от тебя поклон снесу! Снести, Ксаня?
Глухим рыданием ответила Ксаня на слова больного.
— Не плачь, Ксаня!.. Не надо, милая!.. На тебя глядеть сверху стану… Оттуда… С неба… Ой, легко будет мне там, Ксанечка! Ни болезней, ни тоски… Прощай, милая…
— Не умирай, Вася, не умирай!
— Ах, Ксаня, нельзя заказывать Богу!.. Его святая воля на все! Захочет — жить буду, а не захочет — умру…
— Вася!
— Умру, Ксения!.. Не тоскуй!.. Не жалей, голубушка! Так лучше… Убогенький я… Все равно не жилец, отцу в тягость только… Мне что? Мне радостно… Лучше, чем жить так-то… Милая, одно горько было: тебя не видел… А увидел, — сразу стало безбоязно, светло… И умирать мне теперь легче… Милая! Какие очи у тебя, какие волосы, и вся ты в золоте… Что это? Зачем?.. Иль ты и впрямь царица лесная?
