Ознакомительная версия.
Он, наверное, решил, что я расстроился. На самом деле — ничуточки. Я даже радовался, что их больше нет.
Мама с папой считали, что я больше всего люблю белых медведей. Я вечно канючил и требовал, чтобы меня к ним отвели. Я приходил к ним с карманами, полными сахара, потому что мне было их очень жалко. Мне казалось, что другие звери не томятся так в неволе и не выглядят такими одиноким, как они. Особенно самый большой медведь. Он все ходил вокруг скалы, мотал головой и казался почти больным от горя и отчаянья. Я в нем души не чаял. Как-то раз я кинул ему свою любимую игрушку. Медведь поймал ее на лету. Но не разорвал, а прижал к своей грязно-желтой груди. И все, кто стоял у решетки, рассмеялись, потому что у него был такой забавный и трогательный вид.
Мне было жалко игрушки, и я проплакал всю обратную дорогу.
— Ничего, что их нет, — сказал я. — Им лучше там, где они сейчас.
Я понятия не имел, куда девали медведей. Но мне хотелось верить, что их отправили назад, на ледяные просторы Севера. Там они танцуют под полярным небом — так же, как когда-то танцевали мама с папой.
Странно было вернуться домой.
Папа почти ничего не изменил. В моей комнате все осталось по-прежнему. Старая жвачка так и валялась под столом. На стенах висели пожелтевшие портреты гонщиков, вырезанные из газет, а на полу лежал старый комикс про Супермена. Можно было подумать, что я лишь ненадолго отлучился к Пню и вот вернулся.
Мы сели на диван, казалось, время остановилось. Папа не заводил настенные часы, а цветы в горшках завяли без полива. Мы сыграли в «Воры и полицейские» и в «Пропавший бриллиант». Отец оба раза проиграл. Как всегда.
Он включил проигрыватель. Тот заиграл «Until it’s time for you to go»[16], и папа стал подыгрывать.
Новенькая губная гармошка — мой подарок на Рождество — звучала и впрямь замечательно. Здорово было сидеть и слушать его игру, меж тем как за окном сгущались сумерки.
— Сыграй еще раз, — попросил я, когда умолк голос Элвиса.
— Хорошо, — согласился папа.
Он снова поставил пластинку и приложил гармошку к губам. Я пошарил в кармане. Когда песня дошла до середины, я достал папину старую гармошку. Я немного тренировался, пока жил у Торстенсона. Но все же не ожидал, что у меня так здорово получится. Я вступил точно в такт. Отец не сразу меня услышал. Но, услышав, молча опустил руки, предоставив мне продолжать одному. Я играл так, словно всю жизнь только этим и занимался, а отец любовался мной. У меня разгорелись уши, а голос Элвиса дрожал больше, чем обычно.
Когда я закончил, папа долго сидел молча.
— Это было неплохо, — проговорил он наконец.
— Ну уж, — улыбнулся я.
— Давай, еще разок попробуем вместе, — предложил папа.
Мы играли до самой темноты, пока губы не разболелись так, словно их натерли наждачной бумагой.
Мне было пора ложиться спать. Я лег на мамину кровать.
Отец снял с окна в спальне розовые занавески. Ему никогда не нравился их цвет. Они напоминали ему о свиньях. А их ему и днем хватало. Мы легли рядышком и стали смотреть в ночь. Воздух был полон слов, которые мы хотели бы сказать друг другу.
Супермен делает открытие, Асп приглашает отведать кекса, а солнце сияет над Деревом Любви
Я стоял и тонкими ломтиками нарезал сыр на одно из Торстенсоновых блюдечек. Время от времени ворчал холодильник, а в остальном было тихо. Я и не заметил, как долго пробыл у папы. Нам о стольком надо было помолчать.
Я нарезал приличную горку сыра, когда в кухню вошли мама и Торстенсон.
— Что-то ты больно поздно вернулся, — сказала мама.
— Ну, — протянул я.
— И как провели время?
— Нормально.
Я догадывался, что маме хочется узнать больше. Но она не решалась говорить об отце при Торстенсоне. После того, как папа назвал его говнюком и едва не сделал из него котлету, Торстенсону вряд ли были бы приятны эти разговоры.
— Ничего особенного? — только и спросила мама.
— He-а, все как обычно.
Больше мы ничего не сказали. Они еще посмотрели на меня. А я на них. На Торстенсоне был свежий чистенький халат. А у мамы было посвежевшее лицо, потому что она намазала его ночным кремом.
— Есть хочешь? — спросил Торстенсон, его тяготило наше молчание.
Он кивнул в сторону горки сыра.
И я ему в ответ тоже кивнул:
— Немного.
— Тебя там, небось, не очень-то кормили, — заметил он. — Поставлю-ка я чайник.
Он всегда предлагал чай. Я этого терпеть не мог.
— Да не надо, спасибо. Я лучше пойду лягу.
— И правильно, — поддакнула мама.
Когда я проходил мимо них, Торстеносн уставился на мою полную тарелку.
— А ты, видно, любитель сыра! — заметил он.
Блэки Лоулес, небось, уже зверски проголодался! Ни крошки ведь не ел с тех пор, как я уехал с отцом.
Я сунул блюдце под кровать.
— Блэки, — прошептал я, — я вернулся.
Ну и соскучился я по нему!
Я держал крысу в клетке под кроватью. Во время зимних каникул я сам смастерил ее в Торстенсоновом подвале. Там было полным-полно всяких инструментов. Клетка вышла кривоватая, мастер из меня аховый. Стенки я сделал из металлической сетки, а к дверце приладил крючок, и Блэки, вроде, она понравилась.
— Сейчас поешь, бедняга, — прошептал я.
Блэки должен был бы уже почуять аппетитный запах потных ног, который источает зеленый сыр. Он от него просто с ума сходил. Может, тот ему напоминал о Пне.
Но на этот раз я не услышал ни звука.
Я перевесился вниз головой и заглянул под кровать, ожидая увидеть зубастую улыбку. Маленькие коготки уже, поди, скребутся по деревянному полу, а хвост молотит по решетке.
Я нащупал клетку и вытащил ее из-под кровати. Она оказалась пуста!
Криво прибитая дверца была распахнута, но я-то наверняка закрыл ее на крючок.
— Блэки! — позвал я, насколько было можно громко. — Иди сюда, Блэки! Иди же, засранец!
Мой голос утонул в ковровом покрытии.
Блэки Лоулес не объявился.
Видимо, он проскользнул в дверь и удрал вниз по лестнице. Я обыскал всю комнату, заглянул в корзину для бумаг и в ящики письменного стола — никаких следов.
Наверное, он спрятался где-то в доме. Вряд ли бы его потянуло на улицу — на холод и снег.
С тяжелым сердцем я натянул на себя пижаму. Ее купили несколько лет назад, и она уже стала мне маловата. Она была синяя, как море, а на груди красовался красный треугольник с желтой буквой «С».
Помню, как я радовался такой суперменской пижаме. Теперь это все в прошлом.
Я попытался лечь и заснуть. Но ничего не вышло. Так что я уселся за письменный стол. Может, математика выгонит мысли из головы. Кажется завтра у нас контрольная.
Только я принялся за задачки, как раздался крик Лолло.
— Лассе!
— Что еще?
— Иди-ка полюбуйся!
Нехотя я поплелся в ее комнату. В короткой пижаме я чувствовал себя так, словно мне кто-то сунул в штаны криптонит[17].
— Привет! — сказала она, когда я вошел в ее комнату.
Лолло сидела на кровати. На ней была белая ночная рубашка с кружевами, в ней она здорово смахивала на ангела с подрезанными крыльями.
— Блэки! — охнул я.
Это был он!
Зверек лежал с полузакрытыми глазами и, похоже, блаженствовал, а груди Лолло служили ему высокими подушками.
— Твоя крыса, да? — сказала Лолло и почесала его за ушком, словно всю жизнь с крысами возилась.
— Где ты его нашла?
— Под кроватью.
Она улыбнулась. Я тоже улыбнулся. Хорошо, что с Блэки ничего не случилось. Сейчас отнесу его в клетку и накормлю вкусным сыром.
— Спасибо, что позаботилась о нем. А теперь давай я его заберу.
— А папа знает, что у тебя крыса живет под кроватью?
— Нет.
Я было сделал шаг вперед, чтобы взять Блэки, но что-то в позе Лолло заставило меня остановиться.
— А твоя мама?
— Да она бы его сразу вышвырнула.
— И мой папа тоже, — кивнула Лолло. — Если узнает. Или прибьет его. Наверняка.
Она сжала руки на шее Блэки и сделала вид, будто поворачивает ее, чтобы показать, какая расправа грозит зверьку. Я хотел было выхватить его из Лоллиных рук.
— Так ведь дальше продолжаться не может, — сказала она.
— Но ты-то ведь никому не расскажешь?
— А почему бы и нет? — холодно возразила Лолло. — У меня из-за тебя теперь на груди такой синячище! Хочешь посмотреть?
Вот она была какая! Никогда не догадаешься, что у нее на уме! Только что была сама доброта, а потом словно в нее бес вселился.
— Отдавай живо Блэки! — потребовал я.
Лолло протянула его мне. Теперь он меня увидел. Хвостик махнул, зверек замер в ожидании. Он чувствовал, что я приготовил ему угощение, и глазки его заблестели.
Ознакомительная версия.
