Итак, вывеска Хаджи воскресила в моей памяти недавние годы, и я решил заглянуть в «студенческую столовую» Хаджи Мухаммеда аль-Хадека.
Я вошел, уселся за столик и, как в студенческие годы, заказал вареных бобов с лепешками. При этом я украдкой посматривал на Хаджи Мухаммеда, сидевшего напротив за прилавком.
Невольно я вспомнил еще один случай из нашей совместной жизни с Абдель-Басыром. Как-то в начале месяца, получив от отца очередной денежный перевод, он пришел в столовую и заказал обычные бобы с лепешками. Поев, он подошел к хозяину, чтобы расплатиться, и протянул ему пятьдесят пиастров. Хаджи взял ассигнацию, но дать сдачи не спешил.
— А нет ли у тебя мелочи, сынок?
— Тут все мои деньги, Хаджи! — ответил Абдель-Басыр.
— Вот и оставь их у меня. Потом посчитаемся.
— Но у меня нет больше ни милима!
— А много тебе нужно пока?
— Хоть полреала!
Тогда Хаджи вручил ему полреала и сказал:
— За мной сорок пиастров, если, конечно, ты мне доверяешь.
— Ну что вы, Хаджи, — сказал Абдель-Басыр, — конечно, доверяю.
Однако, покидая столовую, он не мог отделаться от мысли, что хозяин способен позабыть о своем долге, так же как он забывал долги других. Но что поделаешь, — слово сказано, слово надо держать!
На следующий день Абдель-Басыр снова пришел в столовую, поел бобы, а потом спросил у хозяина свою сдачу. Но Хаджи ответил ему так:
— Да ведь нет еще у меня мелочи, сынок! А на сколько ты поел сегодня?
— На четыре пиастра.
— Вот и хорошо. Иди, сынок, я запишу. До свидания!
Итак, Абдель-Басыр стал каждый день заходить в столовую и есть в счет «своего кредита».
Но однажды, когда, по расчетам Абдель-Басыра, его «кредит» уже был исчерпан, он, поев бобы, подошел к прилавку Хаджи и протянул ему мелочь, чтобы расплатиться. Но Хаджи, как и прежде, пристально посмотрел на него и сказал:
— Твой кредит не исчерпан, сынок. У меня еще есть твои деньги.
— Не может быть, Хаджи! — воскликнул Абдель-Басыр.
Но Хаджи не унимался:
— Сынок, не горячись. У меня в книге все записано. А моя книга не обманет! У тебя еще осталось двадцать пять пиастров. Или ты хочешь, чтобы я чужие деньги присвоил? Боже меня упаси!
И Абдель-Басыр весь месяц ел в кредит, и кредит все не исчерпывался…
Когда в начале следующего месяца он опять зашел в столовую, Хаджи обратился к нему с такими словами:
— Слушай, сынок, как ты думаешь, не лучше ли будет, если ты опять кредитуешь меня пятьюдесятью пиастрами, которые я сейчас использую по своему усмотрению, а в конце месяца сделаем расчет?
Что могло быть лучше для Абдель-Басыра! Он принял предложение «простофили» и весь учебный год кормился в его столовой.
Все это я вспомнил, пока ел бобы и смотрел на Хаджи, который в это время листал свою книгу. Кончив есть, я с невольной улыбкой подошел к прилавку, чтобы расплатиться.
Хозяин посмотрел на меня долгим, внимательным взглядом и сказал:
— Как поживает твой друг Абдель-Басыр?
— Он теперь важный адвокат!
— Это хорошо. Когда его увидишь, скажи ему так: «Хаджи Мухамед аль-Хадек приветствует тебя и передает, что ты остался должен ему семь с половиной фунтов».
Я был удивлен такому «привету»:
— Какие деньги, Хаджи-эфенди?
— Не задаром же я кормил его!
— Он ел в долг?
— Ну конечно. Только я всегда обманывал его при расчетах: говорил, что кредит еще не исчерпан. — Хаджи Мухаммед улыбнулся и добавил, барабаня пальцами по прилавку: — Уж очень он нуждался, бедняга. Жаль было его. До свидания, сынок. Так не забудь передать ему, что за ним долг. Пусть непременно заплатит!
Выходя из столовой, я еще раз посмотрел на вывеску и подумал: «Вот он каков — наш «простофиля»!»
Перевод Г. Шарбатова
Затруднения мои начались на прошлой неделе в полночь на площади аль-Атаби[33]. Чудесный был вечер! Я прекрасно провел время в обществе моего друга и истратил все, что было у меня в кармане. И вот, когда большие часы на площади пробили полночь, у меня с другом на двоих оказалось только два кирша. Впрочем, больше нам и не требовалось. Каждому из нас достаточно было одного кирша, чтобы сесть в трамвай, уплатить за билет и, усевшись поудобнее, закурить в ожидании своей остановки. Так мы и расстались. Мой друг жил в северной части Каира, я — в южной. Как он доехал, я не знаю. Что же касается меня, то я стал ждать свой трамвай.
Прошло десять минут… двадцать… тридцать… Большие часы на площади пробили половину первого ночи, но для беспокойства не было пока никаких причин. Ведь транспорт, как известно, работает до трех утра. На трамвайной остановке, кроме меня, был еще только один человек: несколько взволнованный и беспокойный с виду рабочий в замасленной спецовке.
Вот и трамвай. Я вошел первым, а за мной и рабочий, мой «коллега» по ожиданию. Мы уселись друг против друга, и тут я услышал чей-то весьма любезный голос:
— Билеты!
Я извлек из кармана единственный кирш и протянул его кондуктору.
— После двенадцати билет стоит два кирша, — произнес тот же учтивый голос.
С высокомерием, но немного волнуясь, я опустил руку в карман. Увы, он был пуст. Как человек практичный, я быстро сообразил, что делать. Я обратился к кондуктору, и в тоне моего голоса уже не оставалось и нотки высокомерия:
— Кажется, у меня ничего нет, кроме одного кирша!
Кондуктор на это ответил:
— В таком случае, господин, вы можете ехать в автобусе.
Тогда рабочий спросил испуганным голосом:
— А там за сколько?
— За один кирш, если до часу ночи.
На следующей остановке вслед за рабочим покинул трамвай и я.
Кондуктор нам вдогонку кричал:
— С площади аль-Атаби за нами идет автобус! Вы успеете сесть!
Оставив нас на остановке, трамвай быстро поехал дальше по своему маршруту. Не успели мы сделать и нескольких шагов, как заметили, что в нашу сторону несется автобус. Стремительный, как ураган, и светящийся, как метеор, автобус промчался мимо нас и исчез за поворотом…
Тогда, поглядев на меня, рабочий сказал:
— Вот и автобуса нет! Какая неприятность! А у меня остался всего один кирш… Впрочем, как и у вас!
Я посмотрел на часы и предложил:
— До часа ночи билет в автобусе стоит один кирш. Сейчас без двадцати час. Мы успеем вернуться на площадь аль-Атаби.
Вскоре, обливаясь потом, мы добрались до стоянки автобуса. Когда мы уселись, мой спутник обратился ко мне с вопросом:
— Извините, господин, кажется, вы… прошу прощения, человек состоятельный? Как же это получилось, что у вас совсем нет денег? Только один кирш… Мне-то простительно, у меня сын заболел. В очень тяжелом состоянии. В одиннадцать часов я вызвал врача, и он прописал лекарство. А аптеки все уже закрыты, так что пришлось покупать лекарство на пункте «скорой помощи». Когда я уплатил, у меня остался только один кирш. А у вас, господин… то есть вы, конечно, простите, господин…
Я решил, что ему лучше подумать не о моем, а о своем собственном положении, и прервал его словами:
— Я что! Вот твое положение действительно неприятное! Представь, что автобус не ходил бы за один кирш до часа ночи. Что бы ты тогда делал?
— Что бы я делал?
— Сын твой лежит больной, ждет лекарства, а ты не можешь доехать до дому — ведь у тебя остался только один кирш!..
— Существует господь… Он мудростью своей сотворил автобус и до часа ночи положил цену за билет в один кирш.
В этот момент часы пробили час. Я подскочил как ужаленный.
Разговаривая, мы и не заметили, что наступил час ночи, а автобус все стоял на месте. Это означало, что мы тронемся уже после часа ночи, и надо будет платить два кирша!
Рабочий поглядел на меня, я — на него. Наши взгляды встретились, и тут я решил: да, я отдам ему свой кирш, чтобы он довез сыну лекарство. А что будет со мной?! Над этим я не хотел задумываться, чтобы не изменить своего решения.
Вдруг машина тронулась. Кондуктор подошел к пассажиру, сидевшему напротив меня, и я увидел, как тот вынул кирш — один кирш! — протянул его кондуктору и получил билет.
Затем кондуктор подошел ко мне. Я отдал свой кирш, и мне протянули билет. Я взял этот билет с высокомерием и небрежно бросил:
— Почему вы задержались?
— Тут у нас было одно дело. Инспектор задержал нас на десять минут.
— Но ведь вы и публику задержали из-за этого…
Так я попал домой. И мой «коллега»-рабочий тоже вернулся к своему сыну с лекарством.
Перевод А. Султанова
Господин судья! Ей-богу, я не виноват! Я в жизни не воровал, даже в сад старосты не лазил. А редис, которым я торговал, пока не сломал ногу, я покупал в деревне по двадцать пиастров за мешок и продавал в городе по тридцать пиастров, только таким образом зарабатывая на жизнь. Ей-ей, я никогда не попрошайничал, в чем вы соизволили обвинить меня! Коли вру, пусть мне глаза выколют! Я глуп, это верно. Но что делать? В этом виноват мой отец, который не обучал меня в школе, пока я был еще мал. Пусть бог покарает тех, кто посмеялся надо мною и накликал на меня беду!
