Альберт Иванов - Деревянный хлеб

Санька в снах понимал, они ему снились.

Одно только его огорчало: никак не мог он выстрелить во врагов, не получалось. Заедало и пистолет, и автомат. Трудно убить человека даже во сне. Поэтому все кончалось кулачной дракой или орудийным огнем издалека… Такие сны Санька любил смотреть. А этот сон ему особенно часто снился: про воинский состав на средневековой планете.

И теперь он, замирая во сне, вновь преследовал предателя Пожарина в лабиринте подземелий королевского замка.

И вдруг увидел узников. Люди в лохмотьях ползли ему навстречу и кричали чуть слышным шепотом: «Хлеба!» В руках у Саньки буханки из котомки сапожника. И он сам, глотая голодную слюну, отламывает куски и протягивает им. И никакие это не рабы, а обычные побирушки у ворот базара. Миски с медяками и кусочками хлеба.

Хлеб решили отдать нищим, когда Санька рассказал Юрке и Витьке свой сон.

Короткая улочка, ведущая к большому Щипному базару… Бабушка говорила, что такое название сохранилось с тех пор, когда на рынке продавали только птицу.

У Щипного сидели калеки: безрукие, слепые, безногие… Громко стонали баяны, жужжали губные гармошки, а один инвалид даже пиликал на скрипке. Не у всех после такой небывало жестокой войны остались родные. А Дом инвалидов пока был всего один в городе — в бывшем госпитале.

Хлеб, аккуратно срезанный с чурок, друзья отдали у базара безногому танкисту, он жил в казарме с тетей Олей — парикмахершей. Она приютила его и все время истошно попрекала этим. Танкист выезжал на своей тележке в коридор, отталкиваясь деревяшками, похожими на щетки без волос, и, уткнувшись лбом в стену, горько плакал. Руки у него были сильные, иногда он подтягивался, становился на подоконник и бил стекла, желая выброситься. Сбегались женщины, стаскивали его оттуда, перевязывали порезы и громко ругали парикмахершу. Она появлялась в разгар страстей, кричала: «Вы такие добрые? Возьмите его к себе!» Танкиста никто к себе забрать насовсем не мог, его кормили на общей кухне горячим, на этом все кончалось.

Получив от ребят хлеб, танкист тут же, не сходя с места, загнал его: деньги были ему нужнее, чтобы задобрить парикмахершу.

И вдруг прямо перед ним остановились двое военных, таких же молодых, как и он, тоже с наградами на груди.

— Митька!.. — оторопели они.

Танкист обхватил их ноги и уткнулся лицом им в колени.

Обрадованные и расстроенные встречей, военные разбушевались:

— Ты чего позоришься?! Копеечный побирок! Идиот! Почему не написал?! Вместе в танке горели, а ты!..

Собрались люди.

— Решено! С нами поедешь! — Они подхватили танкиста под руки вместе с тележкой — он радостно, бессмысленно улыбался — и так понесли с собой.

— Повезло человеку, — растроганно сказал однорукий дядька, подвигая оставленную им фуражку с мелочью к себе.

Ребята проводили фронтовиков до вокзала на транзитный поезд. Танкист, обернувшись к Саньке, сказал: «Оле передай, напишу», — и уехали боевые дружки в мягком вагоне в далекий город с хорошим названием Калач.

Не хотелось Саньке рассказывать зловредной парикмахерше, но все-таки ж последняя просьба…

— Там ему не калачи, а пряники будут, — невесело пошутила тетя Оля, вытерла глаза. — А я ему новую гимнастерку купила… — Захлопнула дверь, снова раскрыла и взашей вытурила очередного краснорожего бугая, чтобы всласть погоревать одной.

В тот день произошло еще одно событие. Утром сапожник обнаружил, что у него взломали сарай.

— Столько турнепсу унесли! — ужасался он. — Хорошо, что поросят не увели!

Сапожник ко всем приставал: не видел ли кто, не знает ли чего?.. Никто не видел, ничего не знал.

Витька потом небрежно сообщил друзьям:

— Моя работа, панове.

— Ты даешь! — поразился Юрка.

— Я-то даю, — гордо сказал Витька. — А вы-то вчера подумали о последствиях?

— Каких?

— Котомочку мы унесли? Ну? Заявится утром сапожник в сарай — нет котомочки. Так? Ведь он же держал ее в своих руках, а через пять минут забил доску. Вспомнит: пацаны во дворе в прятки играли. Кого же дольше всех Рыба найти не мог? Нас! А где они, интересно, прятались?..

Санька и Юрка убито молчали.

— Вот и пришлось постараться, замок сломал, а мешок турнепса я прихватил для отвода глаз, не обеднеет. Пусть думает, что котомка случайно какому-то ловкачу попалась.

— И шито-крыто, — просиял Юрка.

— Ты молоток, — похвалил Санька Коршуна.

— Кувалда. Млот, по-польски.

И это не все. Ночью он еще наведался к Лысой Тетке. Да только у нее на сарае запоры, как в государственном банке. Иначе заложил бы такой фугас, что весь город бы чурками засыпало, а на ее доме оказалось бы сразу две крыши!

— Две? — оторопел Юрка.

— Вторая — сарайная, от взрывной волны.

— А тебя что, из дому ночью отпустили?

— Ага. На ночную рыбалку, — усмехнулся Витька. — Берет плохо, ничего не поймал. Не то что в прошлый раз днем, когда вы мне двух карасей и щуренка дали. Мои сразу на рыбу клюнули. Лови почаще, говорят. Эх, какие щуки в Польше, на Мазурских озерах, ловятся! С руку! — ударился он в воспоминания. — Наша школа прямо на берегу стояла! А на завтрак нам давали горячие теплые пышки!..

— Зря мы хлеб танкисту отдали, — вздохнул Санька.

— Зря, — вздохнул Юрка.

Юрку они с собой не взяли.

— Слишком болтливый, — сказал Коршун. — Может нечаянно проболтаться.

— Он может, — поддакнул Санька, гордый доверием. — Помнишь, про пожаринскую корзину он тебе чуть не растрепался?

— А, — вспомнил Витька. — Тяжелая была корзина!

И улыбнулся.

Они шли на стройку к Витькиному отцу. Надо было у него кое-что выпытать: он бывший сапер и насчет всяких пороховых зарядов должен все назубок знать. Коршун справедливо опасался: с той котомкой, которая у них имелась, можно водонапорную башню поднять на воздух, а не то что сарай ЛТ!

— Не мог у него дома узнать?

— Еще насторожится. А на стройке дел невпроворот, он нам что хочешь скажет, чтоб побыстрей отвязались.

Отец до войны окончил строительно-монтажный техникум и теперь работал прорабом. Его бригады уже возвели в городе вторую пекарню, детский сад и даже летнее кафе «Маяк». А сейчас заканчивали важнейший объект — жилой трехэтажный дом, ненамного меньше самой казармы.

Правда, им повезло — сохранилась кирпичная коробка старого здания, надо было только — ничего себе только! — заново сделать все перекрытия, поставить перегородки между квартирами, накрыть дом крышей, устроить в подвале котельную и провести все коммуникации. Ну, разумеется, вставить все окна, двери, соорудить лестницы. Штукатурные и малярные работы…

Витька оказался знатоком. Видать, понаслышался от отца и мог со знанием дела просвещать Саньку.

— Легче новый осилить, — сказал тот.

— А сколько тысяч штук кирпича надо! — разгорячился Коршун. — А человеко-часов! А фундамент! В горсовете решили: новых домов пока не строить, нужно доводить мало-мальски уцелевшие. Это дешевле, — очевидно, опять повторил он слова отца-прораба.

Старо-новый дом было видно издали, он сиял оцинкованным железом кровли в тупике разбитой центральной улицы. Высокие полукруглые окна, уцелевшие балконы с узорными металлическими решетками, козырьки над парадными.

Прохожие останавливались, смотрели.

— Не дом — игрушка, — восхитился Коршун. — Хотел бы в таком жить?

— Вас-то поселят обязательно, — подольстился Санька.

— Смешной ты.

— Твой же отец строит.

— Он что, один? По-твоему, если кто на шерстяной фабрике работает или в пекарне, ему отрезы и хлеб в первую очередь?

— Про отрезы не знаю, а в пекарне, наверно, едят потихоньку.

— Потихоньку… Ты-то наверняка бы там громко чавкал!

Витькиного отца они нашли во дворе стройки. Он внимательно смотрел, как рабочие замешивают раствор, и давал умные советы: цементу столько-то, а песку поменьше и еще чуток.

— Здорово, молодая смена! — воскликнул он, увидев гостей. И взглянул на часы. — Быстрей выкладывайте, с чем пожаловали. Поглядеть?

Да, Витька хорошо знал своего папашу. Занятой!

— Понимаешь, — начал Коршун, — у нас с ним спор вышел: какой порох сильней, обычный или артиллерийский?

— Наш? Немецкий? Эй! — крикнул отец вознице, приехавшему на телеге с досками. — Куда разворачиваешься, идол деревянный? К забору впритык сваливай! Ну? — нетерпеливо обернулся он к ним.

— Немецкий.

— Хуже нашего, артиллерийского, — сплюнул отец. — Но помощней обычного.

— А сколько надо, — осмелел Коршун, — чтобы вон тот сарайчик, — указал он на дощатую прорабскую, — разнести?

— Эту не надо. Где я, бедолага, в дождь накладные буду подписывать?