За столом жирафа машет руками, а сама смотрит на меня и громко и испуганно говорит: «Боже мой! Я не могу есть, когда вижу твои грязные пальцы». А что я могу сделать, если у меня руки всегда сами пачкаются? Мытье мне не помогает. Потом жирафа впивается взором в мою тарелку, а я жую и боюсь проглотить вместе с едой ее глаза, потому что она так таращит их, что они в любую минуту могут вывалиться и упасть ко мне в тарелку.
Я ненавижу ее за то, что она все время следит за мной. Я не переношу жирного мяса и куриную кожу, в которой много маленьких трубочек, и не ем блестящей селедочной кожицы. Меня начинает тошнить, когда я беру ее в рот. Взрослые говорят, что я должна себя побороть, что грешно переводить добро, когда бедные дети были бы счастливы, если бы им дали такую вкусную еду, и что обязательно надо доедать все подчистую и ничего не оставлять на тарелке. А ведь они кладут мне на тарелку то, что я совсем не люблю. Никогда мой отец не съел бы всего, если бы ему положили, например, на тарелку целую гору моркови, — он бы просто разозлился, у него отвращение к моркови, поэтому ему одному дают капустные котлеты, в то время как все остальные едят морковку. А у меня отвращение к жиру, я всегда незаметно его отрезаю и в конце обеда прячу под вилку с ножом. Пока этого еще никто не заметил.
И вот приезжает эта жирафа, впивается глазами в мою тарелку и спрашивает: «Зачем ты прячешь под свой прибор такой чудесный жир?», а тетя Бетти говорит моей маме со вздохом: «Какая у тебя избалованная дочка, моя дорогая! Я вдова и не могу так баловать своих детей. Мы не можем позволить себе выбрасывать жир». Все смотрят на меня и ждут, чтобы я съела жир. Я честно пыталась это сделать, но меня чуть не затошнило, и из глаз закапали слезы.
Тогда жирафа говорит: «Ну, а теперь будь умницей и доешь все до конца». Тут я схватила все, что оставалось на тарелке, бросила через весь стол ей прямо в лицо и крикнула, что я вовсе не хочу, чтобы хороший жир пропадал даром, я просто не желаю его есть… И что я не съела бы его, даже если бы была бедным голодным ребенком.
И еще я кричала, что тетя Бетти по-настоящему вовсе не бедная, а вот Лаппес Марьей та бедная, потому что всегда собирает тряпье и роется в помойках и, наверно, часто голодает. Но когда господин Мейзер хотел как-то дать ей полную тарелку ракушек, потому что у Мейзеров было очень много испорченных ракушек, Лаппес Марьей вся затряслась и сказала, что она не станет их есть, даже если господин Мейзер заплатит ей за это десять марок. Этого господин Мейзер не мог понять, потому что для него ракушки самое большое лакомство. Он сказал, что Лаппес Марьей выжила из ума и что она живет куда лучше, чем все думают.
Мама говорит, что я должна больше есть, для того чтобы набраться сил. Мне ужасно хочется быть очень сильной, Иногда я представляю себе, что бы тогда было. Я могла бы разбрасывать по горам каменные глыбы, легко одной рукой переносить отца в другую комнату, могла бы взломать двери тюрьмы, бороться на улице сразу с тридцатью мальчишками, кататься по городу верхом на тиграх и львах, бросаться наперерез автомобилям и останавливать их на полном ходу, одна, без помощи мамы, ставить на плиту бак с бельем, Я уже предпринимаю кое-что для того, чтобы стать сильной. Я нашла у тети Милли в тумбочке «Левантийские закрепляющие пилюли» и теперь время от времени тайком съедаю по одной.
В тот день за обедом все сказали, что я беспримерно лживый, непослушный ребенок, оставили меня без сладкого и велели уйти из столовой и ждать наказания. Я отправилась на кухню к Элизе. Она угостила меня остатками пудинга, и мы с ней в два голоса пели замечательную песню: «Я подстрелю оленя в глухом лесу…» Это любимая песня одного очень симпатичного постового.
Полицейским, которые слишком важничают, мы с Хенсхеном Лаксом всегда поем: «Торчит тут полицейский, торчит тут полицейский, без дела день-деньской торчит…» Полицейский злится, а мы быстро убегаем, Элизиного полицейского зовут Эрих, и Элиза дружит с ним. Она говорит, что в следующее воскресенье он поедет знакомиться с ее родителями, которые живут в Гровенахе.
Я спросила, не может ли полицейский арестовать тетю Бетти и жирафу и выслать их обратно в Ауэрбах, да и тетю Милли в придачу. Элиза сказала, что она тоже была бы не против, но потом покачала головой, так что ее темные кудряшки разлетелись в разные стороны, и добавила, что для этого, к сожалению, необходимо получить приказ начальства.
Как отвратительна жизнь! Я теперь не могу больше тайком читать по вечерам, лежа в кровати: жирафа внимательно следит за мной, к тому же они отобрали у меня замечательный рассказ из жизни индейцев «Скальп белой женщины». Эту книгу мне одолжил Хенсхен Лаке, а сам он получил ее от Матиаса Цискорна, который тоже взял ее где-то, и, если я не верну ее, я опозорю честь своего племени. Жирафа читает книгу под названием «Маленькая рыжеволосая графиня, когда же заговорит твое сердце?». Я хотела стащить у нее эту книгу и отдать Хенсхену Лаксу вместо «Скальпа белой женщины». Но это очень глупая и скучная книжка, в ней нет ни слова ни об индейцах, ни о людоедах. Даже о лунных эльфах и диких зверях в ней ничего не говорится.
Тетя Бетти заявила, что наша Элиза очень ленивая и любопытная, а Элиза говорит, что жирафа хитрый ребенок, а сама тетя Бетти завистливая особа и что в разговоре с тетей Милли она говорит подлости о моих родителях. А мама однажды плакала и жаловалась папе, что у нее скоро не хватит сил выслушивать вечные колкости Бетти.
Отец сказал, что женщины по своей природе враждебно относятся друг к другу и что их нехорошие чувства всегда прорываются наружу. Я это тоже замечаю, когда вижу, как у противной фрау Мейзер, и у этой Кноль, и у фрейлейн Левених все время прорываются по отношению ко мне всякие подлости. Но, правда, и во мне всегда тоже что-нибудь против них прорывается. А вот против моей мамы и Элизы у меня ничего не прорывается, а ведь они тоже женщины.
Элиза говорит, что над всем домом нависла мрачная туча и что если эти ауэрбаховцы пробудут у нас еще десять дней, то произойдет какое-нибудь ужасное несчастье. В этом можно не сомневаться, так как Элиза видела плохой сон — ей приснились разбитые тарелки и заплесневевший хлеб, завернутый в куньи шкурки. У Элизы есть настоящий египетский сонник, в котором объясняются все сны.
Я предотвратила ужасное несчастье, которое должно было случиться через десять дней, и сделала так, что оно произошло раньше и что ауэрбаховцы очень быстро уехали. А случилось это так.
Моя мама решила устроить небольшой праздник в честь тети Бетти для того, чтобы маму при всем желании никто ни в чем не мог упрекнуть. Элизе она сказала: «Давай постараемся и устроим все как можно лучше. Приготовим фаршированных голубей, ужин будет легким — у моей золовки больной желудок». И они с утра до вечера трудились на кухне. Папе было приказано вернуться со службы домой точно в назначенное время, потому что ему, как мужчине, поручалось приготовить пунш.
Пришли тетя Бетти и тетя Милли, наш сосед господин Клейнерц и дядя Хальмдах — двоюродный брат моего отца. Тетя Милли его терпеть не может, потому что он как-то пришел к нам на первой неделе великого поста и сейчас же заснул на нашем шелковом диване как был, в кепке и грязных сапогах! У меня от волнения и радости мурашки побежали по спине. Я ненавижу этот диван, на нем разрешают сидеть только гостям, и то скрепя сердце. А мне стоит только посмотреть на диван, как все уже кричат, что я его запачкала и протерла шелк. Один раз я привела к себе домой Христинхен Мозбах и еще несколько девочек, потому что мама и тетя Милли ушли в город, чтобы купить новые гигиеничные корсеты, а на это нужно немало времени. Я мечтала только о том, чтобы они опять не принесли мне чего-нибудь ужасного: колючий шерстяной лифчик, или особенно удобные ботинки, в которых я не смогу бегать и над которыми другие ребята будут смеяться, или удобный и практичный клеенчатый фартук для школы, над которым тоже все смеются, или практичный и полезный спинодержатель. Они говорят, что покупают эти вещи из любви ко мне, но все полезное и практичное приносит мне одни мучения. Они не понимают, какое ужасное чувство испытываешь, когда ты единственная из всех детей идешь в школу в практичной дождевой накидке из клеенки и фланели, а рядом с тобой идут ребята, на которых не надето ничего смешного. Дождь мне нипочем, а вот накидка с капюшоном мне почем, и, когда в плохую погоду я должна надевать эту накидку, я снимаю ее, как только выхожу из дома, и засовываю в портфель. Но на трамвайной остановке я всегда боюсь, что меня кто-нибудь увидит с непокрытой головой в такой дождь. И так как накидка немного помялась из-за того, что я часто ношу ее в портфеле, меня теперь упрекают в том, что я плохо обращаюсь с хорошими вещами, купленными на деньги, которые отец зарабатывает тяжелым трудом, и говорят, что для себя взрослые не имеют возможности покупать такие вещи. Я хотела бы, чтобы они не имели возможности ничего покупать для меня. А они требуют, чтобы я была благодарна и радовалась, когда мне что-нибудь покупают.
