— Самолёт уже вызван. Сегодня ночью мы отправим за линию фронта и его и тебя.
— Меня? — Мишке почудилось, что изба покачнулась, словно рядом с ней взорвался снаряд. — Разве здесь нельзя меня вылечить?
— Там тебе больше помогут. Положение серьёзное. Что, если придётся руку отнять?
— Ну и пусть! — в отчаянии крикнул Мишка. — Режьте руку! Хоть пилой пилите! Я всё равно не уеду. Я остаюсь здесь!
— Ты не понимаешь, что говоришь. Успокойся. Я принесу тебе валерьянки.
Привстав на постели, Мишка с тоской посмотрел вслед Маше. Она добрая, но раз ей так приказано, она не отступится. По затылку видно: ни за что не отступится.
Мишка уткнулся в подушку и зарыдал.
…Нет, он не притворялся, когда кричал Маше: «Режьте руку, но я не поеду!» Он так думал всерьёз. Пусть лучше у него отнимут руку, чем отнимут всё, чем он дышал и жил: его гордость — он, мальчик, участник великого дела, его радость — стоять в одном строю с этими суровыми и добрыми людьми.
Значит, больше он не услышит от командира: «Молодец, Миша!» И на Грачике больше ему не скакать с боевым приказом… Да стоит ли вообще тогда жить?
— Миша! — позвал его тихий голос.
Мальчик поднял с подушки зарёванное лицо. Посреди избы стояла Лара, держа в руках берестяной туесок с ягодами.
— Поешь! Я тебе принесла землянички. Это витамины…
Мишка отвернулся к стене. Кто её звал? Витамины! Да на кой ему они? Нашла чем утешать!
— Ты на меня сердишься? Веришь, я не со зла дразнилась…
Веришь, не веришь!.. Может, она ещё скажет: «Будем дружить». Теперь ему всё равно — ночью он улетает. Чтобы не показать девчонке свою слабость, Мишка зарылся в подушку, но слёзы текли и текли.
— Ты почему плачешь? Потому что она сказала, что тебя отправят? Я слышала ваш разговор. Ничего не поделаешь, надо тебе лететь, Миша. Там тебя положат в хороший госпиталь, и ты поправишься.
— Поправлюсь? Да там без всех вас… один… я помру…
И вдруг Мишка почувствовал, как маленькая девчоночья рука робко коснулась его вихров. Это ещё что? Он хотел оттолкнуть эту руку, но она была такая ласковая, что снимала боль, такая лёгкая, что от неё ему стало легче. Ведь после мамы никто не гладил его по голове.
— Знаешь, Миша, когда я тебя первый раз увидела, то подумала: вот с этим мальчишкой мы будем дружить, а мы всё цапались. Но я тогда про тебя ничего не знала, мне только сейчас сказали.
Мишка уже не плакал, он внимательно слушал.
— У тебя дедушку и бабушку убили, у меня — папу. Ты давно ничего не знаешь про свою маму, и я свою вот уже два года вижу только во сне. А сестра у тебя есть, Миша?
— Н-н-нет…
— Хочешь, я буду твоей сестрой? Ты только скажи, Миша, хочешь?
Она подняла упавший на пол карандаш — его подарил Мишке командир — и переломила пополам.
Мишка не разозлился, хотя так дорожил этим карандашом, что даже жалел им писать.
— Половинка твоя, половинка моя. Ты посмотришь на свою половинку и подумаешь: «Я не один». А я посмотрю на свою и подумаю: «Где сейчас мой братишка? Пусть поправляется поскорей».
— А потом?
— А потом, когда кончится война, ты приедешь к нам в Ленинград со своей мамой. Если нет твоей мамы, моя мама будет твоя мама. А если нет и моей мамы, мы вместе пойдём в один детский дом.
— Прекрасно, что вы уже договорились, — раздался позади ребят голос. Это вернулась Маша. — Значит, вы знаете, что сегодня в ночь вам вместе лететь?
— Вместе?!
Мишка щёлкнул языком от восторга, но зато побледнела Лара.
— Почему вместе? Я не раненая, и война не кончилась. Кажется, задания я выполняю. Вы даже один раз вместе со мной ходили. Или в бригаде мной недовольны?
— В бригаде тебя любят, тобой довольны. Но с этим самолётом хотят отправить и тебя и Фросю — всех, кому нет шестнадцати лет. Потому что воевать — не детское дело. А вы — дети.
— Думаете, дети меньше взрослых любят свою Родину?
Что-то нежное-нежное засветилось в глазах у Маши, но она сдержалась и спокойно ответила:
— Думаю, что берегут вас, заботятся о вас. Иди, девочка. Перед дальней дорогой больному надо отдохнуть.
А больной, не думая отдыхать, во все глаза смотрел на девочку. Он был счастлив, что они летят вместе, и в то же время ему было очень жалко Лару.
Кусая губы, она топталась у двери, как будто что-то хотела сказать. Но ничего не сказала, только украдкой — ведь это была их тайна-показала Мишке зажатый в руке карандаш.
И Мишка, заговорщически подмигнув, тоже показал ей свой карандаш.
Он колебался: может, сейчас спросить и записать адрес Лариной мамы? Нет, лучше он спросит потом. У них с Ларой ещё будет время в самолёте.
Мишка не знал, что видит Лару в последний раз.
Уже ночь завладела небом и землёй, уже по лесу ходила темнота. Она, словно мох, прицеплялась к стволам деревьев, склеивала листву и траву. Ветерок шевелил Мишкины волосы, и мальчику казалось, что это притаившаяся в кустах темнота дует на него своими чёрными губами.
Мишка сидел под деревом на краю большой лесной поляны. На поляне были разложены лохматые вороха хвороста, похожие на огромные птичьи гнёзда. Скоро они вспыхнут огнём, освещая место посадки самолёту, который увезёт Мишку с собой. Неужели всё-таки увезёт?
В темноте хрустнула ветка под ногой. Это из палатки, где лежал обгоревший лётчик, вышла санитарка и окликнула Мишку:
— Дъютант, а дъютант!
— Ну чего вам? — помолчав, неохотно отозвался мальчик.
— Сидит под кустом, как ёж. Шёл бы лучше в палатку.
— Здесь воздух свежее.
— А ты не сбежишь?
Мишка усмехнулся. Он понимал, почему волнуется санитарка. Лететь должны были четверо, а на партизанский лесной аэродром доставили только двоих. Лара и сама скрылась, и увела с собой Фросю.
Что ж! Мишка не осуждал свою названую сестру. Втайне он даже гордился ее поступком. Если б не больная рука, и он бы сбежал. Точно!
Жаль, что разыскать Лару ему будет теперь трудно: ведь адреса её он не взял.
Дурак! Должен был догадаться, что она не уедет, что она обязательно сбежит, что, кивая ему у двери, она с ним прощалась.
Так или иначе, но с ней он простился. И с другими партизанами. И даже с Грачиком. А вот с самым дорогим ему человеком, с командиром, проститься не смог: командир весь день был в отлучке.
Правда, ему сказали, что командир обязательно приедет на аэродром.
Но стало совсем темно, а его всё нет и нет. Теперь ему уже не успеть…
Опять захрустели ветки. Кто-то, подойдя к палатке, заговорил с санитаркой.
— Так где же он? — услышал мальчик знакомый голос.
Приехал! И сразу же про него спросил.
— А я уже думал, вы опоздаете… — Мишка сиял от радости.
— По-моему, тебе известно, что я не опаздываю. — Командир осветил зажигалкой свои ручные часы. — Самое время. Сейчас будут зажигать сигнальные костры.
Запылали костры. Пламя потянулось ввысь, к небу — земля подавала огненный сигнал. И небо ответило металлическим голосом. Оно гудело, рокотало.
Закрывая крыльями звёзды, над поляной пронёсся самолёт.
Он пронёсся ещё раз, теперь уже гораздо ниже. Воющий ветер пригнул пламя костров. Трава то вставала дыбом, как шерсть испуганного зверя, то, дрожа, расстилалась по земле.
Рёв моторов помешал Мишке расслышать, что именно сказал ему командир. Наверно, он сказал: «Хорошо посадил».
Пропеллер ещё вращался, окружённый волнистым радужным сиянием, но уже были неподвижны упёршиеся в землю колёса шасси.
Командир поздоровался с пилотом, с маленькой женщиной, которая с чемоданчиком в руках вышла из машины. Она показалась Мишке совсем молоденькой. Прямо как школьная вожатая. Даже не верится, что она врач.
— Так вот он какой, раненый мальчик! — Женщина ласково улыбнулась Мишке. — Ты ещё ни разу не летал на самолёте? Я знаю, тебе понравится, знаю, что мы с тобой подружимся. А сейчас, пожалуйста, проводите меня к больному с ожогами.
Двое партизан повели её в палатку. Командир остался возле машины. Он давал распоряжения людям, которые разгружали самолёт.
Мишка не отходил от командира. Когда его посадят в машину, он будет просто раненый мальчик, но пока что он самого командира бригады адъютант.
Ему хотелось, чтобы машину разгружали не так быстро, чтобы он был адъютантом ещё полчасика, ещё четверть часика, хотя бы ещё пять минут.
Но уже принесли носилки с больным лётчиком, и женщина-врач позвала Мишку.
— Будь здоров и счастлив! — сказал командир. — А за службу твою — спасибо!
Они стояли друг против друга: мужчина и мальчик. Мужчина пожал мальчику руку, как боевому товарищу. Мишка весь вспыхнул от счастья. Но не тронулся с места. И старший понял, чего ждёт младший. Он шагнул вперёд, и курносое мальчишечье лицо припало к его груди.
А потом Мишка, подозрительно шмыгая носом, оторвался от командира, отступил на два шага и чётко, по-военному отдал честь. И командир отдал Мишке честь и держал руку у козырька до тех пор, пока мальчик не скрылся в самолёте.
