Он говорил торжественно и нараспев, как священник читает молитвы, но в звуке и смысле его слов таилась удивительная сила. Старик внезапно исчез во мраке, словно опять забыв о присутствии мальчика. Его силуэт растворился в тёмных зарослях. Колен в недоумении протёр глаза, как бы сомневаясь в том, что всё это видел.
— Уж не сплю ли я, не померещилось ли всё это мне? — растерянно пробормотал он.
Но на мягкой, размытой длительными дождями почве он увидел отпечатки босых ног.
Тёплый воздух был напоён ароматом дикой мяты. «Ей-богу, я недурно переночую в лесу и утром доберусь до Сен-Ле, — размышлял Колен. — А сегодня я как-нибудь обойдусь без нежных излияний дядюшки Луи».
Вскоре он заметил расщеплённый бук, по форме напоминавший крест, и, сморенный усталостью, свернулся клубком у его подножия, меж двух толстых корней. В вышине над макушками деревьев звёзды золотыми точками усеивали чёрное небо. Колен погрузился в крепкий сон.
Местечко Сен-Ле-де-Серан укрылось в излучине Уазы, как гнездо в высокой траве. За узкой полосой полей, на лесной опушке, вились коричневыми лентами три просёлочные дороги. Постепенно они терялись в глухой чаще, Это был один из самых больших лесов Франции. Он простирался на пятьдесят лье от предметстий Парижа до границ Лотарингии. На всём протяжении от Бове до Лаона он именовался Уазским лесом, и в него включали районы Куэ, Лиг, Компьен, Эрменонвиль и Шантильи. Правда, селение Крейль окружал Алаттский лес, а к домам Клермона подступал Эзский бор, но то были чисто местные названия. В целом же весь зелёный уазский массив являлся остатком древнего Герцинского леса, некогда покрывавшего между Маасом и Дунаем добрую половину территории Европы.
На подступах к большим селениям в это море зелени вклинивались пахотные земли и пастбища. Реки сдерживали стремительный натиск деревьев, замковые башни и церковные колокольни поднимались в небесную высь, но лес-завоеватель, обходя города и непреодолимые преграды, поглощал тысячи мелких деревушек и хуторов и душил в своих буйных зарослях. Даже зиме не удавалось вырвать селения из его цепких объятий. Сплошные стены могучих стволов, сети из переплетённых ветвей — непроницаемая зелёная завеса скрывала и посёлки в долинах, и замки на холмах. Сухой, холодный северный ветер взметал дым до верхушек голых деревьев, а потом выпадал снег и ложился толстым слоем на леса и поля, дома и хижины. И только протяжный волчий вой врывался в это безмолвие, усиливая ощущение безлюдья и оторванности от всего мира.
В селении Сен-Ле-де-Серан насчитывалось до ста очагов. Жалкие домишки теснились возле каменной часовни, белые стены которой резко выделялись на этом сером фоне. Земля в деревне была разбита на квадратные участки. В центре каждого такого участка, обсаженного боярышником, стояла глиняная лачуга под соломенной крышей, сморщенная и сгорбленная, как старуха. Низкий проём в стене служил входом, а крохотные узкие оконца напоминали бойницы.
Свиньи рылись в кучах навоза, разбросанных среди неровной площади, на которой местами торчали из-под земли острые гребни кремнистой породы.
Расположенный неподалёку от деревни новый дом Луи Лантье походил скорее на замок. Крепкая зубчатая стена ограждала от нескромных взоров двор, хлев, сеновал, дровяной сарай, давильню для винограда и большой огород, который обрабатывал сам хозяин. Один из рукавов Уазы омывал с восточной стороны подножие стены, и этот природный водяной ров ещё больше подчёркивал воинственную суровость всего строения.
В мирное время с вершины холма, возвышавшегося над домом, можно было наблюдать жителей деревни, занятых повседневными делами. Пастухи гнали стада на пастбище к опушке леса, крестьяне; смотря по времени, или пололи огороды, или косили траву, или ворошили сено. Женщины садились с прялками у порога, дети резвились под вязами на площади. Но в это майское утро жизнь, казалось, вовсе замерла.
Лёгкий ветерок, налетевший с плоскогорья, кружился над селением. В чистом небе перекликались жаворонки. Большие синие стрекозы носились над камышами. День обещал быть погожим, а улицы Сен-Ле-де-Серан по-прежнему оставались безлюдными. Можно было подумать, что за одну ночь какая-то таинственная болезнь унесла всех обитателей. В хлеву замычала давно не доенная корова. Бесшумно отворилась дверь, и по двору крадучись прошла с миской крестьянка, прижимаясь к стенам лачуги: в походке и движениях женщины чувствовалась та же тревога, что нависла над всей деревней.
Луи Лантье раздвинул деревянные ставни, защищавшие стеклянные рамы в большой комнате, и, распахнув окно, жадно вдохнул струю свежего воздуха. Встав с постели, он натянул широкие штаны из грубошёрстного сукна и надел навыпуск простую рубаху. В шестьдесят лет у бывшего капитана был вполне бодрый вид. Статный, широкоплечий, с ярким цветом лица, он всё ещё сохранял военную выправку и внешнюю суровость, что удивительным образом сочеталось с мягкостью взора, столь неожиданной у воина, закалённого в десятках сражений. Всех знавших Луи Лантье поражало это противоречие.
Стрельчатое окно выходило в поле. На склоне холма, обращённом в сторону Крамуази, уже начинала желтеть рожь, а на опушке леса густые травы склонялись долу при каждом порыве ветра. Но ни в полях, ни на пастбищах не было того привычного трудового оживления, которое каждое утро так радовало сердце Луи Лантье.
Охваченный внезапным страхом, он набросил на плечи тёплую безрукавку и быстро спустился по лестнице на мощёный двор.
— Эй, Бертен, Матье, Бернье! — позвал он.
В его голосе звучало скрытое беспокойство.
— Иду, иду, хозяин, я здесь!
Он узнал протяжный голос Бернье и облегчённо вздохнул.
Высокий сухопарый детина вышел из хлева. В его взъерошенных волосах застряла солома. Прислонив к стене деревянные вилы и глядя в сторону, он медленно пошёл навстречу хозяину, словно каждый шаг, который приближал его к старому воину, стоил ему больших усилий.
— Что вам угодно, хозяин?
Батрак явно что-то скрывал, и по его тону Луи понял, что произошло какое-то из ряда вон выходящее событие.
— Матье должен был этим утром проредить рожь, а у Бертена до сих пор скот не выгнан на пастбище. Что случилось, Бернье? Скажи мне правду.
— Все ушли в леса с мужчинами из нашей деревни. Там они встретятся с жителями Сен-Ле, Мелло, Крамуази, Руселуа, Санли и даже, говорят, с людьми из Клермона в Бовези, Нуантеля и других мест.
По спине Луи пробежал озноб, а Бернье смущённо ковырял пальцем босой ноги трещину в плитах двора.
— Ох, несчастные! Они будут вопить в лесу о своих бедствиях, выкрикивать: «Коммуна, коммуна!», распаляться, слушая речи хитрых краснобаев, потрясать вилами и рогатинами. Но разве им справиться со стражниками из Мелло и Крамуази и с тем войском, которое пошлют сеньоры из Санли и Клермона? Я-то знаю их наёмников, Бернье! Они, как железный каток, пройдут по нашим местам. Сила всегда на стороне богатых.
Бернье поднял невзрачное лицо. Глубокая складка прорезала лоб, низко заросший волосами.
— Но ведь сколько горя повсюду, хозяин! — с глухим отчаянием воскликнул он.
И в этот миг Луи стало ясно, что теперь крестьян не остановят ни осторожность, ни страх.
— А почему ты остался и не ушёл со всеми?
— Чтобы вас предупредить. Мужчины из нашей деревни сказали мне: «Хозяин Лантье может нам помочь. Он на нашей стороне и против сеньоров Крамуази и Мелло. Сбор назначен возле Букового Креста».
— Почему же ты не разбудил меня раньше?
— Мы поспеем вовремя, хозяин. Люди из Клермона и селений Бовези будут идти всю ночь. Надо дать им передохнуть. А от нас ведь и одного лье не будет до поляны.
Луи Лантье колебался. Хотя по своему положению он мало чем отличался от мелких феодалов, те не признавали его равным, и, если бы не могущество его покровителя сенешаля Шампани, сеньоры Крамуази и Санли не посчитались бы с привилегиями старого воина. «Ты родился вилланом, вилланом и останешься!» — однажды бросил ему в лицо Ангерран де Сир, владетель Мелло. В отличие от многих выбившихся из нищеты по капризу судьбы, Лантье не отрёкся от своего крестьянского происхождения и по мере возможности облегчал страдания вилланов Сен-Ле-де-Серан, которых постоянно притеснял жестокий сеньор. Лучше, чем кто-нибудь другой, он понимал неограниченность власти феодалов и знал их ненасытную алчность.
— Веди меня немедленно в лес, Бернье! Пока гроза ещё не разразилась, быть может, разумный совет пойдёт на пользу. Но скажи, в чьей буйной голове зародилась мысль о таком большом сборе?
Бернье пожал плечами.
— Да разве угадаешь, откуда упадёт первая капля ливня, хозяин?
— Чёрт возьми, да ты, оказывается, философ! Поспешим, пока буря не разгорячила всем головы.
