— Нет, ты по-честному скажи, в глаза погляди. Я сама все узнаю.
— Ну и взаправду, — не глядя на девочку, хмуро признался Санька. — Что тут такого! Простился — и простился. Какой уж я ученик с двойками…
— Ой, дурной, ой, негожий! — всплеснула Маша руками. — Да кто ж виноват? Сам нахватал! С Девяткиным связался, от школьных дружков нос в сторону…
И много еще обидного, а может быть, и справедливого наговорила прямая и резкая на язык Маша.
Но Санька не стал с ней спорить, а только поковырял носком сапога землю и с трудом выдавил:
— Тебе хорошо говорить… У тебя и мать, и бабушка, и сестры взрослые. А у меня кто?
Маша устыдилась своей вспышки, опустила голову, Потом робко коснулась руки мальчика:
— Саня… а ты не надо! Ну, совсем не надо… А что отец не пишет, ты и не думай ничего плохого. И переэкзаменовка на осень — это тоже не страшно. Мы тебя выходим. И я помогу, и Алеша… Все лето заниматься будем.
— Хватит с меня! Я и так вполне обученный. Пахать, косить умею. В колхозе меня и с двойками на любую работу примут, — отмахнулся Санька. — Это тебе уж по ученой дорожке топать…
Маша с грустью посмотрела на мальчика… Если бы такие слова слышали его отец или Андрей Иваныч… Они-то надеялись на Саньку, верили в него…
Долго шли молча. Но молчать — это очень трудно. И, когда вышли на луг, Санька выломил гибкий прутик ракиты и принялся сбивать головки цветов, метелки высоких трав. Взмах, точный резкий удар, оттяжка на себя — Санька где-то читал, что кавалеристы именно так рубят лозу, — и головки цветов, точно подкошенные, падали на землю.
Тяготило молчание и Машу. Она занялась цветами. Цветов было много: круглые ромашки с ослепительно белыми, точно фарфоровыми лепестками и с золотой пуговкой посредине, пунцовые шары клевера, нежные сиреневые колокольчики, желтые лютики, белые зонтики тмина…
Маша жадно и быстро, как все, за что она ни бралась, нарвала большую охапку цветов и принялась плести венок. Сплела одно звено, второе… Медовый запах клеверных головок ударил ей в ноздри. Шмели неотвязчиво и трубно гудели над Машиным ухом, точно сердились, что эта босоногая девчонка уносит от них так много напоенных медовым соком цветов.
— Жадные вы, жадные пчелы! — засмеялась Маша. Она любила разговаривать вслух со всем, что жило на этой земле, — с пчелами, с травами, с телятами. — Смотрите, сколько цветов вам осталось! Я же нарвала совсем немножко. — И, встряхнув короткими волосами, Маша уже забыла про венок, сунула в рот пунцовую головку клевера и принялась высасывать сладкий цветочный сок.
Она была лакомка, Маша, и всегда умела найти в поле, на лугу, в лесу что-нибудь съедобное и вкусное.
Как только начинали зеленеть луга, она бегала с девчонками за щавелем. Потом подрастали дудки, остро пощипывающая язык кислица, сладковатый, с густым белым соком молочай, поспевала черемуха, земляника в лесу, черная смородина, малина, шиповник… И все лето Маша что-нибудь грызла, жевала, надкусывала. Язык ее становился шершавым, покрывался трещинами, окрашивался в разные цвета.
«Ты бы не каждую траву жевала! — сердилась мать. — Мало ли зелени на земле растет — всего не перепробуешь».
…Маша оглянулась. Санька по-кавалерийски расправлялся с колючим чертополохом. Взмах, удар, оттяжка. Прут свистел, как сабля. Но чертополох был живуч и только вздрагивал от ударов да насмешливо кивал Саньке крупным малиновым цветком, распустившимся на макушке. Гибкий прут не выдержал и переломился.
— Ой, не годишься ты в кавалерию, Саня! Совсем неспособный, — засмеялась Маша.
Санька вспыхнул и отбросил обломок прута. Маша протянула ему пучочек клевера:
— Ты попробуй. Вкусно-то как! Прямо чай с медом.
Санька засунул руки в карманы — он не охотник до таких сладостей.
— А вот и закусочка к чаю, — сказала Маша и, сорвав пустотелую дудку, очистила ее от кожицы и, звучно хрустя, принялась грызть, точно морковку.
— Да ты всю траву пожуешь, — усмехнулся Санька и взял у Маши кусочек клевера. Пососал одну головку, другую. И правда, это было вкусно.
Так, лакомясь и болтая, они миновали луг, спустились к речке, перебрались по дощатому, шлепающему по воде настилу на другой берег и поднялись на пригорок.
Кряжистый, искривленный дуб шумел на ветру. Маша глянула на Саньку, и веселый огонек блеснул в ее глазах. Подскочила к дубу и быстро, как по лесенке, вскарабкалась вверх.
— Саня, залезай сюда!
Санька оглянулся — кругом никого. Он не заставил себя просить, залез на дерево, но уже выше, чем девочка. Прогнулись под ним тонкие сучья, вот-вот обломятся. С опаской поглядела на него Маша.
Широко раскинулись перед детьми зеленые поля, перелески, петлистая лента реки, дороги, белые тропинки.
— Чьи это лошади там пасутся? — Санька вгляделся в сторону. — Наши или нет?
— Саня, а как отсюда видно все хорошо! — восхищенно шепнула Маша. — Смотри, вон школа! А вон три окна у крыльца — это наш класс. Ты знаешь, в новом году наш седьмой класс на втором этаже будет… — Она вдруг спохватилась и растерянно посмотрела на мальчика. — Саня… а что ж ты матери про школу скажешь?
— Скажу что-нибудь. — Он насупился и спустился с дерева на землю.
Раздалось конское ржание. Несколько мальчишек гнали через луг, к реке, табун лошадей.
— Наши! — Санька махнул Маше рукой и по крутому откосу ринулся вниз, к табуну.
Весенняя страда спала, и Катерина решила весь воскресный день посвятить дому и ребятам. «Совсем я не вижу их… как сироты бегают».
Она вымыла пол, напекла пирогов, застелила стол чистой скатертью и усадила детей завтракать.
Заметила проходивших мимо окон Машу с Федей, поманила их в избу:
— И вам место найдется. Садитесь-ка за компанию.
Маша не заставила себя долго просить, но Федя, встретившись глазами с Санькой, точно прирос к порогу.
— Меня дедушка ждет… Домой надо, — твердил он.
— Так уж ты и пироги не любишь? — засмеялась Катерина и, взяв мальчика за руку, усадила его за стол рядом с Санькой.
Тот отодвинулся от Феди, словно от горячей печки, и весь завтрак просидел молчаливый, одеревенелый, и Феня даже сказала, что Санька не иначе, как проглотил аршин.
После завтрака мать предложила написать письмо отцу.
Хотя Коншаковы давно не получали ответных писем, но Катерина не нарушала заведенного порядка, и письма Егору отсылались довольно часто.
— Чья очередь-то, ребята? — спросила Катерина.
— Моя, моя! — Феня быстро заняла место в переднем углу, достала чернила и бумагу. — Санька и так два раза без очереди писал.
Санька не спорил. Он вдруг вылез из-за стола и потянулся за пилоткой.
— Уходишь? — удивилась мать. — А письмо?
— Нет, нет! — спохватился Санька. — Мухи вот… окаянные… — И, распахнув окно, он с таким усердием начал размахивать пилоткой, словно изгонял не мух, а рассвирепевших пчел.
Катерина принялась диктовать Фене письмо. Рассказала про дела в бригаде, в колхозе, упомянула о том, как хорошо и дружно развиваются посевы на Старой Пустоши.
В избу заглянул Петька Девяткин и поманил Саньку на улицу — есть срочное дело.
— Обожди! — зашикала на него Маша. — Видишь, письмо пишут.
Петька присел у порога.
— Ну как, Феня, все написала? — Катерина заглянула в письмо. — Теперь ваша, ребята, очередь. Как год закончили… Порадуйте отца.
Первым делом было сообщено об успехах Никитки; для этого его позвали с улицы и заставили собственноручно нацарапать: «Папа, я кончил первый класс, перешел во второй, скорей побей фашистов и приезжай к нам, твой сын Никита».
Потом Феня написала о себе. Написала очень скупо, потому что была застенчивой девочкой и всегда боялась перехвалить себя.
— Нет, нет! — запротестовала Маша. — Ты перешла в пятый класс с похвальной грамотой. И учительница тебя очень хвалит. Зачем скрываешь?
— Напиши, дочка, — сказала мать. И Феня, зардевшись, добавила еще про похвальную грамоту.
Очередь дошла до Саньки.
— Покажись и ты отцу, — кивнула Саньке Катерина.
Санька усердно протирал рукавом эмалевую звездочку на пилотке.
— Что ж молчишь? Ты же знаешь, как отец любит читать о твоих успехах.
— Какие там успехи… — с трудом выговорил Санька. — Переведен — и весь разговор.
И тут он заметил, что Маша и Федя переглянулись.
— Чего уставились? — вспыхнул он. — На мне узоров нет. Говорю — переведен… так и пишите. Ну, без похвальной, конечно.
Феня потянулась к пузырьку с чернилами. Неожиданно Маша взяла у нее из рук перо, отложила в сторону и обернулась к Саньке:
— Это же неправда, Саня. Зачем ты отца обманываешь?
— Обманывает? — удивленно протянула Катерина. — Не перевели, значит? На второй год оставили?
