— Нет. А как это? — заинтересовалось привидение.
— Берешь обыкновенные нитки, — пояснил Фредриксон. — Привязываешь их к чьим-нибудь ногам, потом прячешься и натираешь нитки смолой… Дьявольски страшно…
— На мой дьявольский глаз, ты ужасно симпатичный! — воскликнуло привидение и, свернувшись клубочком, улеглось у ног Фредриксона. — Может, ты и скелет раздобудешь? Говоришь — из тонкой жести? У меня тонкая есть…
До рассвета Фредриксон объяснял про пугание и чертил разные пугательные конструкции на песке. Ему явно нравилось это детское занятие.
Утром Фредриксон отправился на работу в парк Сюрпризов, а привидение мы избрали в члены Королевской Вольной колонии с присвоением почетного титула «Страх на острове Ужасов».
— Послушай-ка, привидение, — сказал я. — Хочешь жить у меня в доме? Мне что-то скучно одному. Ясное дело, я вовсе не трус, но иногда по ночам бывает страшновато…
— Клянусь адскими собаками, — начало привидение и стало едва видимым от злости. Но сразу же успокоилось и сказало: — Да, пожалуй, это очень любезно с твоей стороны.
Я устроил привидению постель в ящичке из-под сахара, а чтобы ему было уютнее, выкрасил ящик в черный цвет и украсил бордюрчиком из скрещенных костей. На обеденной миске я (к большому удовольствию Шнырька) написал: «ЯД».
— Ужасно уютно, — заухало привидение. — Ничего, если я погремлю немножко ровно в полночь? У меня это уже как бы вошло в привычку.
— Пожалуйста, греми, — ответил я, — только не дольше пяти минут, и не сломай трамвайчик. Он очень ценный.
— Ну ладно, пять минут, — согласилось привидение. — Но за ночь летнего солнцестояния я не отвечаю.
Глава седьмая,
в которой я описываю триумф преображенного «Морского оркестра» и богатое приключениями погружение в морскую глубину
Вот и миновал день летнего солнцестояния (между прочим, в этот день родилась младшая дочь Мюмлы-мамы — Мю. Ее имя значит: самая маленькая на свете). Цветы распустились, созрели яблоки, поспели и были ведены другие вкусные фрукты, и я, не зная, как это случилось, сделался домовитым домоседом. Дело зашло так далеко, что я даже посадил бархатцы на командирском мостике навигационной каюты и начал играть со Шнырьком и Самодержцем в пуговицы.
Ничего необыкновенного не происходило. Мое привидение сидело в углу возле кафельной печки и вязало шарф и чулки — весьма полезное занятие для привидения, у которого плохо с нервами. Вначале ему в самом деле удавалось напугать подданных короля, но потом привидение заметило, что подданным нравится, когда их пугают, и перестало этим заниматься.
А Мюмла выдумывала небылицы одна увлекательней другой. Один раз пустила слух, что дронт Эдвард нечаянно растоптал Самодержца! Я, к сожалению, привык всему верить и очень обижаюсь, узнав, что меня обманули и что надо мной насмехаются.
Иногда к нам на отмель приходил дронт Эдвард и ругался по старой привычке. Юксаре отвечал ему тем же. А вообще-то Юксаре был ужасным бездельником: ел да спал, загорал, хихикал вместе с Мюмлой-мамой да лазил по деревьям. Сначала он перелезал и через каменные стены, но когда узнал, что это не запрещается, перестал. Тем не менее он уверял, будто чувствует себя здесь отлично.
Иногда я видел, как мимо проплывают хатифнатты, и после этого целый день ходил грустный.
И еще. Я стал ужасно беспокойный, мне вдруг до смерти надоела благополучная и однообразная жизнь и захотелось, так сказать, отчалить отсюда.
Наконец такая возможность представилась.
У двери навигационной каюты появился Фредриксон, на голове у него была новенькая капитанская фуражка с двумя позолоченными крылышками!
Я бросился опрометью вниз по лестнице.
— Привет, Фредриксон! — закричал я. — Ты заставил его летать?!
Он положительно замахал ушами.
— Ты рассказал об этом кому-нибудь? — спросил я. Сердце у меня сильно колотилось.
Он отрицательно покачал головой.
И в ту же секунду я снова превратился в искателя приключений. Я чувствовал себя большим, сильным и красивым! Ведь Фредриксон мне первому рассказал, что изобретение готово! Даже Самодержец еще не знал об этом.
— Скорее! Скорее! — закричал я. — Давайте укладывать вещи! Я раздам свои бархатцы. Подарю свой дом! Ах, Фредриксон, меня просто распирает от всяких идей и ожиданий!
— Это хорошо, — сказал Фредриксон. — Но сначала будет торжественное открытие и экспериментальный полет. Мы же не можем допустить, чтобы король лишился праздника.
Экспериментальный полет должен был начаться в тот же день. Преображенный речной пароход, накрытый красной тканью, стоял на помосте перед троном Самодержца.
— Черное покрывало было бы куда уместнее, — заметило привидение и принялось вязать с таким остервенением, что нитки аж заскрипели. — Или кисея, серая, как полуночный туман. Ну знаете, цвет ужаса.
— Надо же такое болтнуть! — сказала Мюмла-мама, которая пришла на открытие, прихватив с собой всех своих детей. — Здравствуй, дорогая дочка! Ты уже познакомилась со своими самыми младшими братцами и сестричкой?
— Милая мамочка, значит, у меня опять появились новенькие родственники? — вздохнула Мюмла. — Скажи им, что их старшая сестра — принцесса Королевской Вольной колонии — полетит вокруг Луны на летающем речном пароходе.
Братцы шаркнули лапками, а сестричка поклонилась и уставилась на нее.
Фредриксон залез под покрывало, чтобы проверить, все ли в порядке.
— Что-то застряло в выхлопной трубе, — пробормотал он. — Юксаре! Поднимись на борт и пусти в ход большую щетку!
Через минуту большая щетка заработала, и из выхлопной трубы полилась какая-то каша и брызнула Фредриксону в глаза.
— Что за ерунда! — оторопел он. — Овсяная каша!
Деточки Мюмлы-мамы закричали от радости…
— Извините, — сказал, чуть не плача, Шнырек. — Я не выбрасывал остатки завтрака в выхлопную трубу!
— В чем дело? — недовольно спросил Самодержец. — Можем Мы начинать Нашу торжественную речь или вы еще не готовы?
— Да это все моя малютка Мю! — восторженно пояснила Мюмла-мама. — Такое необыкновенное дитя! Вылить кашу в выхлопную трубу! Надо же такое придумать!
— Успокойтесь, мадам, — довольно холодно сказал Фредриксон.
— Так Мы можем начинать или нет? — ерепенился король.
— Начинайте, Ваше величество, — ответил я.
Громко запищала туманная сирена, потом приблизился Добровольный оркестр хемулей, и Самодержец под ликующие крики собравшихся уселся на трон. Когда все замолчали, он сказал:
— Наш бестолковый старый народ! Сейчас подходящий случай сказать вам несколько глубокомысленных слов. Взгляните на Фредриксона, Нашего Придворного Изобретателя. Он приготовил Нам самый большой сюрприз: нечто для передвижения по земле, по воде и по воздуху. Задумайтесь! Вот вы нюхаете табак в своих норах, что-то грызете, в чем-то роетесь, хлопочете не по делу и болтаете чепуху. А ведь Мы по-прежнему ожидаем от вас больших дел. Наши злосчастные, невезучие возлюбленные подданные! Постарайтесь придать немного блеска и славы Нашим холмам, а если это вам не под силу, то прокричите, по крайней мере, «ура!» герою дня!
Грянуло дружное «ура!» — да так, что земля задрожала.
Хемули заиграли Королевский праздничный вальс, и, осыпанный дождем из роз и японских жемчужин, вперед вышел Фредриксон и дернул за шнур. Какое мгновение! Покрывало медленно сползло с парохода. Перед нами была незнакомая, странная крылатая металлическая машина! Мне стало ужасно грустно. Но тут я увидел нечто такое, что примирило меня с этим преображением: на пароходе ярко-синей краской было выведено прежнее название — «Морской оркестр»!
Добровольный оркестр хемулей грянул гимн Самодержцу, ну вы же его знаете, с припевом: «Теперь-то все вы удивились, ха-ха-ха!» Мюмла-мама растрогалась до слез.
Фредриксон надвинул фуражку на уши и поднялся на борт в сопровождении Королевской Вольной колонии (дождь из роз и японских жемчужин продолжался), и тут же к пароходу кинулись дети Мюмлы-мамы.
— Извините! — вдруг закричал Шнырек и спрыгнул вниз со сходней. — Я не решаюсь! Подняться в воздух? Меня снова укачает!
Он нырнул в толпу и исчез.
В то же мгновение машина вздрогнула и зарычала. Дверцы плотно захлопнулись, и «Морской оркестр» нерешительно заерзал на помосте. Затем он так сильно качнулся, что я упал навзничь.
Когда я робко глянул в окно, то увидел внизу верхушки деревьев парка Сюрпризов.
— Он летит! Летит! — закричал Юксаре.
Я не нахожу слов, чтобы передать удивительное чувство, охватившее меня, когда мы воспарили над землей. Внезапно я ощутил себя легким и элегантным, как ласточка, все заботы покинули меня, я был быстр, как молния, и непобедим. Прежде всего мне доставляло несказанное удовольствие смотреть вниз на тех, кто остался на земле и с испугом или восхищением пялился на меня. Это был прекрасный, но, к сожалению, короткий миг.
