— А что скажет мама? — спросил отец. — Не пущу больше так далеко заплывать.
— Попробуй! — Она капризно крутнулась всем своим легким точеным телом в синем платьице, и по этому движению вдруг стало видно, какая она спортивная и сильная. — Вот познакомлюсь с теми мальчишками, будешь ходить один.
— Только посмей, — грозно сказал отец, и они засмеялись.
«Уж не с нами ли хочет она познакомиться?» — подумал Феликс, придерживая у весов шаг, хотя ему сейчас было совсем не до нее.
Потом он заглянул в Витькин двор и увидел у открытого сарая Витьку на табуретке и пятерых его братьев — босых, замурзанных, в трусиках и штанишках — один одного меньше.
Во двор Феликс не вошел. Он быстро зашагал к себе домой. По пути забежал в гастроном, пролетел мимо мясного отдела, где, словно играючи, отточенным топором на деревянной, в глубоких шрамах плахе Анин отец рубил говядину. Он заметил Феликса и спросил:
— В мясце не нуждаетесь? Есть неплохое.
— Благодарю. — Феликс пошел в кондитерский отдел и купил кулек мятных «Театральных» леденцов.
Матери дома еще не было. Феликс нырнул под тахту и вытащил несколько пар летней обуви. Выбрал коричневые сандалии — они были почти новые, он и сам бы еще проносил их год-два, если б мать недавно не купила ему другие, более современной и красивой формы. Авось не заругает — она редко ругает его.
Завернул сандалии в газету и пустился к Витьке. Странно, но теперь он чувствовал себя уверенней и спокойней. Хоть и гадко было на душе.
— Привет! — Феликс кивнул малышам, и Витькина голова высунулась из двери сарая. — Что новенького?
— Это у тебя надо спросить.
На Феликса уставился десяток цепких пытливых глаз.
— А ну хватай! — Он протянул малышам кулек, и к нему проворно потянулись грязные худые ручонки, и в их еще молочных зубах громко захрустели конфеты. — И ты возьми. — Феликс протянул кулек Витьке, и тот не отказался.
— Фабрика на полном ходу? — Феликс заглянул в дверь, где у стола стоял дед, худой и морщинистый, с седыми космами, неряшливо торчащими из-под шляпы с обвисшими полями, без ленты, и помешивал кисточкой в металлической банке. Он мельком посмотрел на Феликса и по обыкновению не поздоровался.
— В простое, — сказал Витька.
— Что так? Сырья не хватает?
— Хуже. Появились конкуренты, делают из кусочков дерева змей. — возьмешь за хвост — двигаются, как живые, и язычком дергают… Два рубля штука — и как хватают! У нас перестают брать.
— Чуму на их голову! — воскликнул Феликс.
Витька невесело улыбнулся, на лице же деда появилось явное недовольство: морщины из мягких, устало-добрых превращались в резкие и сердитые…
Не потому ль, что Витька часто убегал к Феликсу с его фабрики?
Над головой деда на полках лежали затейливо изогнутые, с розоватым блеском внутри раковины рапан, желтовато-пористые, выброшенные штормом куски пемзы, высушенные, отлакированные и еще ждущие лака крабы, горки мелкой ракушки, камушки диковинных расцветок, стопки картона и дощечек, мотки проволоки, бесчисленные бутылочки и баночки с клеем, красками, лаками, разный инструмент… Из этой домашней фабрики выходила на рынок их продукция: оклеенные цветными ракушками шкатулки с тщательно вделанными блестящими фотографиями наиболее красивых мест их побережья: туманного и романтического Дельфиньего мыса, зубцов Горы Ветров, набережной с кипарисами, и на каждой шкатулке красовались неизменные, прямо-таки бессмертные слова: «Привет из Скалистого!», или «Помни Скалистый!», или «Не забывай Скалистый!», ну и все такое прочее. Некоторые образцы недоделанной или сохнущей продукции стояли на особой полке. «Как это убого!» — всегда думал Феликс, глядя на эти изделия, и как-то сказал об этом Захарке, так тот даже завизжал от счастья, и потом всем это повторял, и, как утверждал Семка, даже на рынке, при покупателях, вслух критиковал их продукцию… «Не смей! — сказал ему тогда Феликс наедине. — Это удар ниже пояса…» — «А чего он меня высмеивает за рыбу?» — ответил Адъютант, и его нельзя было угомонить, да, признаться, Феликс особенно и не старался: уж очень весело было во дворе от воплей и наскоков этого задиры на Витьку и от того, что тот отвечал ему… Просто умереть можно было со смеху!
— Что ж вы будете делать? — с участием спросил Феликс.
— Надо перестраиваться… Ваня советовал применять другие краски и найти другую форму шкатулок. И надписи надо бы поменять…
— Надо бы, — согласился Феликс, незаметно оттащил Витьку от двери и шепотом спросил — На полчаса не смотаешь?
— Не могу. Дед не в духе… Утром продал только две шкатулки и одного краба, и то со скидкой…
— Мне надо сейчас.
— Фель, ну не могу я… Приди попозже, угощу свежей рыбой — отец получил… И деньги верну.
Последняя фраза насторожила Феликса.
— Ну скажи деду, что идем нырять за рапанами… — Он пристально посмотрел в глаза Витьке.
— И ты… ты будешь нырять? — медленно спросил тот, и Феликсу стало неловко.
— А чего ж нет? Или я нырять разучился? Скажи, а Ванька много достал?
— Десять штук, но крупных только три.
— Ого, — сказал Феликс и сразу взял себя в руки. — Правда, он ничего парень?
— Ты знаешь — да! — Витькины близорукие глаза остро вспыхнули синевой. — И не думал вначале. Не знаю, как вынюхал про нашу фабрику, прибежал… Прямо неловко было. А старался как, будто нанялся. И к концу даже кровь немножко из носу пошла…
Феликс неподвижно смотрел на Витьку.
— И тебе не стыдно? Эксплуататор — вот кто ты! — сказал Феликс и понял: он погиб… Он почти погиб!
Витька улыбнулся:
— Ладно тебе… Я его силой не затаскивал в лодку.
Феликс взял Витьку за локоть и вывел со двора.
— Что-нибудь случилось? — слегка оробевшим голосом спросил Витька.
— Ничего… Слушай, только не пугайся… Я тебе тут кое-чего припер, — Витька глянул на сверток под мышкой у Феликса, и лицо у него нахмурилось, и в гладкий, чистый лоб врезались, как у взрослого, сразу две морщины. — Ерунда, правда, но, может, пригодится: у нас с тобой обувь одного размера… Вот… Возьми…
Витька принял сверток и, шурша газетой, развернул и тут же поспешно и как-то испуганно, будто ворованное, вернул Феликсу.
— Ты что? — Феликс, кажется, испугался больше его.
— Не надо… Они почти новые… Совсем новые!
— Откуда новые? Старье!..
— Не надо…
— Бери, тебе говорят… У меня есть другие… Эти мне не нужны.
— Не возьму.
— Витька, что с тобой?
Витька угрюмо молчал.
Между тем к ним подбежали двое его братьев и в ожидании уставились на Феликса.
Феликс завернул в газету сандалии, сунул сверток под мышку, дал старшему из малышей довольно тяжелый еще кулек с конфетами (тот, не в пример Витьке, схватил его), кинул: «Всего» — и быстрым шагом пошел со двора.
Он не знал, к кому еще можно пойти. К Семке? Нет, к нему не надо.
К кому же? Ребят, казалось, так много. А теперь? Оставалась Аня.
Надо пойти к ней. Только к ней.
И держаться так, будто ничего не случилось.
А и правда, что случилось?
Сильно жгло солнце, пахло разогретым асфальтом и слегка подгоревшими шашлыками. Скалистый лениво шумел, перебирал струны гитары, взвешивал на уличных весах курортников, нагулявших или потерявших вес, фотографировал их, предлагал мороженое, пирожные, морские прогулки на маленьких теплоходах, экскурсии по историческим местам и большой выбор вещей из специализированного магазина «Подарки»…
И никому не было дела до Феликса.
Он толкнул калитку Аниного двора и с бьющимся сердцем пошел по дорожке меж кустиков, поглядывая на гранатовые деревья, на грядки с клубникой и огурцами. Вдруг раздался визг. Аня в выцветшем лиловом купальнике удирала от него, выскочив из-за кустика, и исчезла под деревьями инжира. На мягкой взрыхленной земле остались следы ее босых ног.
Из-за угла дома с лейкой в руке вышла Анина мама в серой кофте с засученными рукавами и, увидев Феликса, заулыбалась, залучилась вся.
— Что это она у вас такая пуганая?
— Показываться не хочет в таких нарядах… В саду донашивает…
Феликс вдруг рассмеялся. Просто так рассмеялся, без всякой причины — наверно, потому что слишком все натянуто было у него с утра, а теперь отпустило, и стало так легко и ясно.
Мать Ани завздыхала:
— Какое нонче лето: ни дождинки с неба… Беда, все пропадает в саду…
— Да, да, — согласился Феликс. — Жаль… — Но меньше всего думал он сейчас о зное этого лета и ее саде.
— Аня! — громко крикнул он. — Выползай!
И она вышла, и всего минуты через три после своего панического бегства — и ее нельзя было узнать! — в беленьком ситцевом платьице — загорелая, легкая, с тонкими глиняно-смуглыми руками. На ногах ее были белые тапки.
