Рассуждая так, милиционер одолел последние метры косогора и, вытянув голову, осторожно оглядел открывшуюся перед ним площадку, ровный зеленый квадрат кукурузных зарослей, темный неровный овал входа в пещеру.
Похоже, никого.
Прислушался.
Только птицы щебечут да шмель гудит.
Отдуваясь, Еськин ступил на полянку, снял фуражку, вытер на лбу крупные бисерины пота, снова огляделся.
До чего же тихий уголок… Сумели, дьяволы, отхватить участок. Тут хоть трактором паши, никто не узнает.
Еськин достал из кармана основательно потрепанную записную книжку. Действовать надо по инструкции. Прежде всего — опись. Без описи протокол не протокол.
Помусолив карандаш, старшина стал старательно записывать все, что считал существенным для будущего протокола.
— Так, — бормотал он себе под нос, — стало быть, первое — незаконно захваченная земля, в дальнейшем именуемая «участок». Есть таковая? — Еськин посмотрел на зеленый квадрат. — Точно. Есть. Фактически на месте.
Второе, стало быть, — самовольный посев. Есть таковой? Есть. Засеяна сельскохозяйственная культура, в дальнейшем именуемая «кукуруза».
Третье, стало быть, — хозяйственные постройки и инвентарь. Есть таковые?
Задав себе вопрос, Еськин занес в книжку: «Постройки в наличии отсутствуют».
Об инвентаре же, уставившись взглядом на прислоненную к дереву лопату, записал так:
«Имеется лопата железная с деревянной ручкой, в дальнейшем именуемая «лопата».
Потом, переведя взгляд на валяющуюся мотыгу, отметил:
«А также мотыга того же материала, в дальнейшем именуемая «тяпка».
Наступила очередь поливального шланга. Как его записать?
— Кроме того, — прежде чем занести в книжку вслух произнес Еськин, — применяется водопроводное приспособление, в дальнейшем именуемое «кишка», каковая подсоединена к водопроводу колхозной овцеводческой фермы. Поступление незаконно забираемой воды регулируется…
Подняв шланг, старшина с удивлением покачал головой. Хм, к чему бы здесь клещам быть? И скоба какая-то…
Еськин сдвинул скобу — клещи разомкнулись.
Что за этим последовало, догадаться не трудно: ничем не сдерживаемая струя воды с шумом устремилась вперед. Боясь попасть под нее, Еськин отставил руку со шлангом как можно дальше от себя. Струя ударила в кукурузные заросли. Оттуда послышались захлебывающиеся звуки, потом кто-то явственно чихнул.
Услыхав чихание, милиционер насторожился, дотронулся свободной рукой до кобуры на ремне и грозно приказал:
— А ну, выходи кто есть.
Стебли зашевелились. Из зарослей выбрался совершенно мокрый Пятитонка. Округлив глаза, он испуганно уставился на представителя закона.
— Кто такой? — спросил Еськин.
Пятитонка открыл рот, закрыл, но не издал ни звука. С рубашки и штанов обильно капала вода.
Верхушки кукурузных стеблей снова заколебались. Из зарослей вышли Леша и Валька.
— Так… — протянул милиционер. — Стало быть, так и запишем: на участке обнаружены трое, в дальнейшем именуемые «подростки».
Забыв о шланге, старшина сделал шаг к мальчикам. Струя воды ударила по сапогам. Еськин растерялся, будто приплясывая, потоптался в быстро образовавшейся луже и, наконец, глядя то на мальчиков, то на непокорный шланг, сердито крикнул:
— А ну не будем!.. Прекратить безобразие!
Валька нашелся первый. Подскочив к Еськину, он выхватил у него шланг, быстро и умело зажал брезентовый конец клещами, а на клещи накинул скобу. Шум воды прекратился. На полянке наступила тишина.
Милиционер с облегчением переступил через лужу, снял фуражку, вытер лоб и, ни к кому не обращаясь, произнес с угрозой:
— Ну, погоди, попадутся мне спекулянтские души! Воду провели, пацанов эксплуатируют… — Он хотел сказать что-то еще, но промолчал, раскрыл записную книжку, посмотрел на мальчиков. — Фамилия?!
— Чего? — не понял Валька.
— Фамилия, спрашиваю.
— Рябов Валентин.
— А твоя? — Начальственный взгляд устремился на Лешу.
— Брагин Алексей.
— А твоя?
Этот вопрос был обращен к третьему, самому мокрому представителю подозрительной для обследователя троицы.
— Пятитонка, — с трудом выдавил из себя Пятитонка. С него все еще капала вода. Глаза сохраняли круглую форму. Он почему-то очень робел перед человеком в милицейской форме.
— Кличка, — определил Еськин. — А подлинная?
Пятитонка молчал. Струйки влаги сбегали с волос на пухлые, будто подкаченные автомобильным насосом щеки. Он не мог взять в толк, что от него хочет строгий милиционер.
— Граевский Павел, — пришел на помощь Леша.
— Не отрицаешь? — спросил у Пятитонки Еськин.
Пятитонка обреченно мотнул головой. Он ничего не собирался отрицать.
— Так… — Еськин сделал в книжке очередную запись, потом, слегка пригнувшись, посмотрел из-под фуражки на подследственных и заключил: — Фамилии, стало быть, у вас разные. Это как же понимать надо: родственниками владельцу приходитесь, а?
Леша, Валька и Пятитонка молча уставились на старшину.
— Не маленькие, не прикидывайтесь, хозяин участка, спрашиваю, кто?
— Какой хозяин? Наш участок, — твердо ответил Леша.
— Ваш? Вон оно что… — Еськин помусолил карандаш. — И разделали сами?
— Сами.
— И вырастили кукурузу сами?
Леша пожал плечами.
— А чего же!
— Понятно. Полное признание. — Еськин заложил страницу карандашом, закрыл записную книжку. Дело сделано, он узнал все, что хотел, можно закругляться.
Милиционер подтянул гимнастерку, поправил фуражку и не без удивления, как будто в первый раз увидел, смерил мальчиков взглядом.
— Однако ловкачи ребята! — сказал он. — Другие с удочками сидят, ягоды-грибы собирают, футбол-волейбол гоняют, колхозных цыплят-утят растят, а вы, смотрите-ка, с самого малолетства и уже стараетесь насчет этого… — Еськин сделал пальцами движение, будто пересчитывает деньги. — Вон какую кукурузу в стороне выходили. Сильны! Взрослые до того не додумаются, до чего вы додумались. Ай-ай-ай! А ведь не беспрописочные, не шаляй-валяй, родители самостоятельные, все честь по чести.
Мальчики слушали милиционера с каменными лицами. Странный какой-то, о чем он говорит?
Покончив с назиданием, Еськин поравнялся с первым рядком посевов, достал складной нож, раскрыл, склонился над кукурузным стеблем. Намерения его были ясны. Он хотел срезать растение.
Леша кинулся к старшине, как кидается на охотника тигр, спасающий тигренка.
— Нельзя! Не смеете! Вы ничего не знаете!
— Стоять! — грозно приказал Еськин. — За сопротивление властям, Брагин Алексей, знаешь что полагается? И за оскорбление. Как это — «ничего не знаете»? Это что за разговоры!
Леша готов был на все.
— Не знаете! Не знаете! Не знаете! — не помня себя, кричал он. — Этой кукурузе цены нет.
— Цена? — переспросил старшина. — Есть, парень, цена. Цена всему есть. Вот присовокуплю к протоколу вещественное доказательство, в дальнейшем именуемое «кукурузный стебель», и там, где положено, установят цену. Кому что причитается, тот свое получит.
Леша открыл рот, хотел пригрозить Еськину Академией наук, но было поздно. Одно движение сильной рукой, один взмах ножа — и одним растением стало меньше.
Отделенное от корня, превращенное в вещественное доказательство, оно оказалось у старшины. Он вскинул стебель на плечо как винтовку, кивком головы дал понять мальчикам, что разговор закончен, повернулся и пошел по тропинке вниз.
Долго смотрели ребята вслед мелькавшему среди кустов стройному зеленому растению. Смотрели и молчали. Что говорить, когда и так все ясно: не надо было брать у Генки землемерову электрическую щетку, не надо было подставлять под нее жука. Кто знает, чем еще обернется эта история…
Они по-прежнему считали, Леша, Валька и Пятитонка, что приход милиционера на полянку связан с жуком. Они ни о чем другом думать не могли. Жук их будто заворожил.
Приказ об улыбке
Ребята думали о жуке, а милиционер Еськин — о спекулянтах. Он был тоже будто заворожен. Кажется, стоило ему посмотреть на мальчиков, поговорить с ними, чтобы понять: загнул землемер, зря шум поднял, ничего в его заявлении нет серьезного, одна ерунда.
А вот не понял.
И явился к начальнику с докладом: так, мол, и так, все выяснил, нарушители установлены.
Капитан внимательно выслушал старшину, помолчал, с сомнением покачал головой:
— Ох, товарищ Еськин, товарищ Еськин… Значит, нарушителям вашим по двенадцать лет?
— Точно, товарищ начальник. Ловкачи! Таким дай волю, ого-го вырастут…
— Что — ого-го? — сердито блеснул серыми глазами капитан. — Не знаю пока, в чем дело, но убежден: все не так.
Еськин недовольно хмыкнул:
