— Я — восемьсот первый, — понеслось в эфир. — Прошу разрешить посадку в первую очередь!
— Вытри нюни, восемьсот первый! — обрезал его Громов.
— Первым идет семьсот пятнадцатый, — холодно сказал Командир. — Семьсот пятнадцатый идет первым!
Это был приказ.
— Есть, семьсот пятнадцатый, — уныло протянул Саня.
— Значит так, восемьсот первый, — подождав немного, вышел на связь Громов. — Четвертый разворот я делаю на двадцать кэмэ дальше основных ориентиров. Усек? Ты гуляешь кружочками над точкой и следишь за мной. Хорошо следишь, понял!?
— Я буду внимательно наблюдать за вами, Никодим Иванович, — нарушая правила радиообмена на основном канале, сказал Саня.
— Ну, будь!
Самолет вечного комэска крутым левым разворотом отвалил в сторону и исчез. Саня почувствовал себя тоскливо и одиноко, как птенец, отбившийся от стаи. Он бросил взгляд на приборную доску: горючего оставалось на одиннадцать минут. Это было очень много при их скоростях, когда за одиннадцать минут можно спокойно добраться из пункта А в пункт Б, удаленный на сотни километров, и крайне мало, чтобы победить ураган, шлифующий, будто наждачная бумага, плоскость планеты.
Наблюдая за лесом, где уже блеснула серебристая точка, Саня утюжил пространство над аэродромом.
Самолет вечного комэска заходил на полосу стремительно и непривычно низко — не выпуская шасси, не изменяя геометрию крыла. Точно снаряд, направленный в землю. Лишь у самой бетонки стреловидные треугольники дрогнули, превратились в мощные крылья. Саня похолодел. Плоскости создавали большое воздушное сопротивление, тормозили бег машины, но они же наделяли ее подъемной силой. По всем правилам теории самолет Никодима Громова должен был немедленно взмыть вверх и, теряя скорость, рухнуть на землю. Но громовский самолет словно вжался в полосу, слился с ней, выбрасывая из-под фюзеляжа синие струи дыма, — видимо, начала гореть резина. Осторожно, очень осторожно истребитель-бомбардировщик забирал вправо — туда, где стояли капониры, сошел с полосы и прямо через поле стрелой покатил в укрытие. У самого капонира, почти поцеловавшись с землей, резко затормозил, исчез в темном проеме.
— Ну? — послышался в наушниках неузнаваемо хриплый голос комэска. — Видел?
— Да, — ответил Саня, уводя машину к четвертому развороту.
— Сумеешь?
— Не знаю.
— Сумеешь, — устало, бесконечно устало сказал Громов. — Только учти мои ошибки. Крылышки выпускай сразу после ближнего привода, шасси — в десяти метрах от земли. Плюхайся в самое начало бетонки, но обороты полностью не убирай — самолет выдержит. Автоматику выруби, тормози вручную. Чтобы не занесло и не опрокинуло — педалями бери микрончики. Микрончики снимай педалями, понял?
— Понял, семьсот пятнадцатый. Выполнил четвертый.
— И смотри, — неожиданно пробасил Громов. — Подведешь «деда» — три шкуры спущу!
— Есть, не подводить «деда»!
Горючего оставалось на шесть минут. «Нормально, — сказал бы вечный комэск. — Даже останется, сливать придется». Но в эти шесть минут спрессовалась вся Санькина жизнь, все настоящее, прошлое и будущее. Он пронесся над лесом, стлавшимся как трава, почти касаясь верхушек деревьев, и увидел пунктир взлетно-посадочной полосы. Бетонка неестественно быстро увеличивалась в размерах: казалось, он проскочит ее, промахнется, уйдет на второй круг. Но уже пошли крылья. Самолет тряхнуло, швырнуло вверх, за остеклением фонаря завыло, загудело. Побелевшая от напряжения рука отдала ручку от себя, носовое колесо вжалось в бетонное покрытие и спина военного летчика Александра Сергеева сразу взмокла, похолодела — никогда еще авиатор не сажал так машину. Никто и никогда так реактивную машину не сажал. Обычно, погасив скорость, летчик плавно заходил на ВПП, в нескольких метрах от земли выравнивал послушный тихоход, слегка поднимал нос, и самолет касался основными шасси полосы. Когда скорость гасла, а вместе с ней исчезала и подъемная сила, носовое колесо опускалось. Дальнейшее движение продолжалось на трех точках.
Теперь все было наоборот.
Была гигантская, совсем не посадочная скорость.
Скорость создавала подъемную силу.
Подъемная сила разъяренно тащила машину вверх, но летчик Сергеев, работая рулями высоты, прижимал истребитель-бомбардировщик к земле. Точно эквилибрист, он мчался на одном колесе по нескончаемой бетонке, и на каждом сантиметре этого немыслимого пути-трюка его поджидала опасность.
Сейчас, не выдержав нагрузки, сложится передняя стойка шасси — взрыв!
Дрогнет усталая рука, и ее дрожь, передавшись ручке управления, швырнет самолет в сторону — взрыв!
Перегрузки, пережитое притупят реакцию — взрыв!
Стрессовая ситуация и бешеная скорость вызовут шок — взрыв!
Взрыв!.. Взрыв!.. Взрыв!.. — тысячи смертей тянули черные костлявые руки за одной жизнью. И только два Сергеева, всего два Сергеева, одновременно выйдя из тени, сражались с опасностью. Два Сергеева — и в отдельности, и вместе — не имели в этой откровенно безнадежной ситуации права на ошибку.
Только право на жизнь.
И военный летчик Александр Сергеев старался это право использовать полностью. Плавно сбросив газ, он позволил основным шасси коснуться бетонки — так, чтобы колеса держали не весь вес машины, а лишь часть его. Отключив автоматику, чуть-чуть нажал на тормозной рычаг. И хотя сцепление колес с полосой было ничтожным, самолет, казалось, натолкнулся на невидимую стену: летчика швырнуло на приборную доску, привязные ремни врезались в тело. Стиснув зубы, он еще раз коснулся — будто погладил — тормоза. Истязание повторилось. За машиной потянулся шлейф дыма — начала гореть резина. Но это были пустяки, сущие пустяки в сравнении с тем, что предстояло сделать, — предстояло на бешеной скорости развернуть машину к капонирам. Сергеев нажал на правую педаль. Самолет накренило, крыло едва не чиркнуло о бетонку, стертые краски земли кроваво-рыжим фоном надвинулись на глаза. Тысячи смертей ожили, заволновались.
— Я чему тебя учил?! — заскрежетал в наушниках голос Громова. — Микрончики педалями бери! Микрончики! Да не ногами работай — нервами!
Этот голос вошел в него, отрезвил. Приблизившаяся опасность подхлестнула. Он молниеносно сработал ручкой и педалями. Движение было ничтожным, незаметным, не измерялось ни в сантиметрах, ни в миллиметрах. Но самолет, слегка завалившись на правый бок, начал сходить с полосы, поворачивая острое жало фюзеляжа в сторону капониров. Порыжелая трава однотонным ковром понеслась навстречу. Перекрестье прицела, как стрелка компаса, уперлось в крохотную черную точку — чрево Санькиного укрытия — и затряслось в лихорадке. Тряска била по лицу, по зубам, по каждой клеточке; руки занемели, спина одеревенела и перестала ощущать боль. Черное чрево надвинулось как бездна, увеличилось в размерах, и, когда до него оставалось метров семьдесят, непослушные пальцы до хруста стиснули тормозной рычаг. Раздирающий душу скрежет слился с воем урагана. Зияющая пасть капонира заслонила небо, весь мир; левая рука отбросила назад сектор газа, вырубила тумблеры энергосистемы. Истребитель-бомбардировщик, словно мощный плуг, прокладывая в земле широкую борозду, по инерции прополз оставшееся расстояние и, кренясь, втиснулся в капонир. Три человека в синих комбинезонах метнулись под фюзеляж и плоскости, бросили тормозные колодки, отпрыгнули в сторону. Все стихло.
Но лишь на секунду.
Рывком распахнув фонарь, Саня услышал, как трясется, стучит под порывами ветра стальная дверь капонира. И опять все стихло.
Кто-то сопящий и неуклюжий, тяжело придавив его, расстегнул привязные ремни, сильные руки помогли выбраться из кабины. Он шагнул вперед — подальше от машины. Бетонный пол задрожал и качнулся, как палуба суденышка, попавшего в шторм. Потом закачались лампочки освещения, фигуры механиков, приблизившиеся лица Командира и генерала.
— Товарищ генерал! — Саня встал по стойке «смирно», но его завалило, повело в сторону. — Старший лейтенант Сергеев в паре с майором Громовым задание выполнил!
И, потеряв равновесие, ухватился за чье-то плечо. Перед глазами взвилась, заиграла зайчиками красная рябь.
— Майор Громов и старший лейтенант Сергеев! — металлом зазвенел голос генерала, и Саня увидел, что держится за плечо вечного комэска. — От имени и по поручению Главкома ВВС за выполнение особого задания, проявленные при этом высокое профессиональное мастерство, мужество и героизм объявляю вам благодарность! Решением командования вы представлены к правительственным наградам!
Рябь прошла, тело пружинисто подтянулось, руки припали к бокам.
— Служим Советскому Союзу!
— Вольно!
И, приблизившись, уже по-отечески стиснул офицеров в крепких объятиях.
