Лес поредел, и дорога вышла на простор. Впереди показались красные, серые, желтые, железные, тесовые и соломенные крыши.
— Отец, это село?! — радостно спросил Келай.
— Село, сынок.
Волостной Совет помещался в большом двухэтажном каменном доме. Новобранцы остановились против Совета, лихо оборвав песню.
— Ну, а нам к комиссару, — сказал отец и подтолкнул Келая вперед.
Перед дверью в Совет Келай замер, привлеченный большим ярким бумажным листом, наклеенным на дверях. На листе был нарисован человек в красной рубахе, в остроконечной шапке-буденновке с пылающей красной звездой; в одной руке он сжимал винтовку, а другой, вытянув ее вперед, указывал пальцем прямо на Келая.
Васлий тоже остановился перед плакатом и принялся его рассматривать. Не то зовет куда-то, не то спрашивает о чем-то этот человек с красной звездой. А что он говорит, про то внизу написано большими алыми буквами. Но старый пастух не знал ни одной буковки, и теперь он очень пожалел об этом.
Поднявшись по лестнице, выкрашенной светлой охрой, отец и Келай очутились перед большой белой дверью.
— Подожди меня здесь, — сказал отец и открыл дверь.
Келай не расслышал, и, когда отец вошел в дверь, мальчик перешагнул порог вслед за ним.
За дверью оказалась большая комната с широкими белыми окнами, полным-полна всякого народа. В одном углу огромный матрос в сдвинутой на затылок бескозырке что-то горячо растолковывает обступившим его мужикам. А напротив двери сидит за столом сутулый седой человек в перевязанных черной ниткой стареньких очках. Отец прямо от двери протолкался к нему.
«Вот он какой, комиссар!» — удивился Келай, потому что комиссар представлялся ему рослым важным барином, вроде прежнего станового. Мальчик с любопытством стал рассматривать его.
Лицо у комиссара худое и бледное, как у больного, одежонка неважная: локти на зеленой рубашке залатаны, штаны на коленках расползаются, как у самого Келая.
Комиссар усадил отца на свой стул, а сам, став рядом, говорил:
— Значит, говоришь, Ленин велел записываться в партию эсеров? И где ты услышал такие глупости? Мало того, у тебя в списки бедняков почему-то попал ваш самый богатый кулак Харитон Эшбулатов. Кто тебе писал списки?
— Кто писал? — переспросил Васлий. — Грамотный человек писал, конечно. У нас для этого дела есть аблакат Каврий. Большой мастак! Ему только дай бумагу — мигом испишет. Ничего не скажешь, силён писать, чисто главный писарь!
— Значит, у вас в комбеде секретарем адвокат Каврий? — Комиссар нахмурил лоб. — Постой, постой! А этот Каврий случайно не сын Харитона?
— Сын. А что? Отец его богатей, мироед — это одно. А сын — книжный человек, это другое.
— Да-а, — протянул комиссар и усмехнулся, — двойная бухгалтерия. Волка ругаем, волчонка пригреваем. Так?
Келай не понимал, о чем идет речь у отца с комиссаром. Он перестал прислушиваться к их разговору и принялся разглядывать комнату.
В переднем углу его внимание привлекла картинка, на которой был нарисован человек с большим белым лбом, с острой бородкой и слегка раскосыми, как у марийца, глазами.
По комнате взад-вперед ходили люди; кто приходил, кто уходил, и странно, что в такой толкучке комиссар углядел мальчонку.
— А ты к кому? — подойдя к Келаю, спросил комиссар.
— Сын мой… Со мной пришел, — смешался Васлий. — Такой озорник, всюду нос свой сует. Сказал ведь ему: «Жди за дверью», а он и сюда за мной потянулся.
— Что ж, ребенку все интересно, — сказал комиссар и, наклонившись, протянул оторопевшему Келаю руку: — Давай знакомиться. Меня зовут Андрей Петрович. А тебя как?
Келай чуть слышно назвал свое имя. Комиссар, видя его смущение, погладил мальчика по голове. Келай, все еще робея, спросил, показывая на портрет:
— Дяденька, а это кто?
— Это Ленин, — улыбнулся Андрей Петрович.
Имя Ленина Келай часто слышал в разговорах взрослых, а какой он, Ленин, ему еще видеть не приходилось.
Увидев, как внимательно Келай разглядывает портрет, комиссар сказал, повернувшись к отцу:
— Пока твой малыш сердцем тянется к Ленину, а придет время, и поймет умом великое ленинское учение. Для того чтобы победить кровопийц-буржуев, сидящих на шее народа, мало одного желания, нужны и знания. Знаю, что ты готов отдать жизнь за победу революции и сердце у тебя чистое, как родник. Но вот ведь и ты попал на удочку к адвокату…
— Кто же мог подумать, что грамотный человек так обманет, — сокрушенно вздохнул Васлий. — По дурости своей понадеялся я на него, а они… Да как тут не поверить, когда он все про революцию говорит и революционеров нахваливает…
— Революционеров-то революционеров, да не тех, — говорит ему комиссар. — Есть такие, они себя называют социалистами-революционерами, или, иначе говоря, эсерами. А кто такой эсер, знаешь? У него одно название революционное, а нутро кулацкое. И твой Каврий тоже кулак. Хитрый кулак, грамоту знает, все науки превзошел, а душа у него все равно осталась волчья. Эх, Васлий, Васлий! Темнота наша мешает нам, душит нас. Великая сила — грамота, трудно нам без нее одолеть врага.
Комиссар задумался, потом положил руку на плечо Васлию:
— Вот что, браток, жди меня завтра к себе в гости, я тут кое-что достану для тебя…
По дороге из Совета домой Васлий горько вздохнул:
— Эх, кабы знать мне грамоту!..
Потом он принялся ругать Каврия. И только тут Келай понял, в чем дело.
Оказывается, на прошлой неделе отец привез из города книгу Ленина, и так как сам он читать не умел, то попросил Каврия прочесть ее вслух. Каврий прочел, но читал он, кое-что пропуская, кое-что вставляя от себя, и из книги выходило, будто Ленин велел народу слушать эсеров и идти за ними.
Васлий во все это поверил: ведь как-никак из книги Ленина вычитано, и на сельском сходе начал призывать мужиков стоять за эсеров. Потом Васлий попросил Каврия написать бумагу о работе комбеда для отправки в волость. И тут адвокат не отказал. Каврий написал нужную бумагу, а в ней прописал, что его отец, Харитон Эшбулатов, — бедняк.
— Эка, обманул-то как, — говорил расстроенный пастух, — а ведь такой ученый да ласковый…
* * *
Ну и быстрый же конь у Келая! Не конь, а ветер. Он несется вперед, только пыль летит из-под копыт. Ровная ли дорога, чаща, или речка, или гора — ничто не останавливает его стремительного бега. Но Келаю этого мало, он еще подхлестывает скакуна ременной плеткой:
— Но, но, лошадка! Но, гривастая!
Замечательный конь у Келая! Его черная шерсть блестит и лоснится, грива спадает волной, на копытах серебряные подковы — наверное, во всем мире нет такого второго коня! Келай скачет и громко поет, как пели вчера в лесу комсомольцы.
Он играет в войну.
Со своего коня смелый красноармеец Келай зорким глазом осматривает деревенскую улицу.
Впереди, шагах в десяти — пятнадцати, ярко-голубая резная загородка палисадника перед крепкой высокой избой Харитона Эшбулатова. Наличники на окнах тоже резные и выкрашены такой же голубой краской, а покрыта изба красной железной крышей.
Отец Келая поселился в этой деревне недавно, всего полтора года назад, но Харитона Келай знает хорошо. Харитон — первый богач в деревне, его все знают. Еще в прошлом году он разгуливал по деревне, выпятив грудь вперед, в богатом оборчатом кафтане из дорогого черного сукна.
А теперь Харитон показывается на людях, накинув на плечи дырявый, ветхий кафтанишко, и ковыляет сгорбившись. Посмотришь со стороны — даже жалко старика. «Почему он так плохо одевается, — удивляется Келай, — когда у него разной одежды больше, чем у кого другого в деревне?» Ведь говорил же отец, что у Харитона полны амбары добра. А еще, это уж Келай собственными глазами видел, когда в деревню приехал старший сын Харитона Каврий, то привез с собой всякого добра три воза.
Каврий-то раньше жил в большом городе, там он был большим начальником — аблакатом, как говорят в деревне.
— Вон там живут богатеи аблакаты, — сказал Келай. — А может, это вовсе не аблакаты, а самые настоящие беляки, с длинными усами и золотыми погонами?
На одном плакате, который отец принес вчера из Совета, Келай как раз видел такого беляка. Правда, у Каврия нет золотых погон, ну так что ж?! Ведь это игра.
— В этом доме живет не Каврий, а белый генерал с усами и золотыми погонами. — С этими словами отважный красный конник Келай выхватил из ножен саблю, взмахнул ею над головой и пришпорил коня. — Ура-а! В атаку-у!
Конь взвился на дыбы и, словно крылатый, полетел вперед.
Эх, взглянул бы кто-нибудь сейчас на Келая со стороны! Наверное, любой бы лопнул от зависти.
Только не всякий разглядит в кленовой палочке, на которой скачет Келай, лихого коня, в белой оструганной лучинке — острую саблю, в зеленом лопухе — шлем-буденновку, но для Келая нет лучше коня, и сабля настоящая, и шлем, как у того красноармейца, которого видели они с отцом на плакате на дверях Совета.
