Жандарм грубо сдвинул на край тумбочки гномика и поставил зажженную лампу. Десятилинейную. Яркий свет резанул по глазам, Анюта закрыла лицо ладонями. Гномик уронил колпачок, свеча задымила, зачадила.
Леля принялась молча рассматривать чужих людей. Жандармы громыхали шашками, переговаривались и даже чему-то смеялись. Они бесцеремонно трогали вещи и не обращали внимания на маму, которая стояла у косяка двери. Мама скрестила руки на груди и молчала, словно в детской происходили обыкновенные вещи. Рядом папа с трясущимися руками и чужим голосом. Он что-то горячо говорил маме, но та ничего не отвечала. Стояла и не двигалась.
Но больше всего Лелю удивило, что в ее кроватке на подушке — кукла! От волнения не сразу ее заметила. Кукла в кровати?! Да, мама никогда не разрешала так делать. Кукла лежала с закрытыми глазами. В шляпе с лентами. И золотых кудрях, которые выбивались из-под шляпы. Леля не маленькая и хорошо помнила, что когда ее укладывали в кровать, то куклы не было. К тому же кукла такая большая, всю подушку занимает — Леля ее не могла не заметить. Значит, мама положила куклу, когда пришли в дом чужие люди. Девочка вопросительно посмотрела на маму, но мама не ответила на взгляд. На лице мамы тревога и озабоченность.
Леля придвинула куклу поближе. От чужих людей пахло кожей и каким-то незнакомым запахом. Тощий городовой выкидывал вещи из пузатого комода. Каждую брал двумя руками и тряс, словно Марфуша, когда хотела узнать, не завелась ли там моль. Тощий городовой усердствовал. Он толкнул сапогом Катин мяч, и тот покатился, показывая то красный, то синий бок. Мяч путался под ногами, и его пребольно отбрасывали в угол. Городовой разрушил горку из игрушек. Разлетелись кубики, матрешки, жалобно зазвенел бубен. На рождество Леля плясала с бубном цыганский танец. Запищала заводная белочка, испуганно вздрагивая хвостиком. Запрыгала в широких юбках матрешка. И улыбался разрисованным ртом ванька-встанька. Уткнулся мордой в диван плюшевый мишка, скрывая оторванный глаз-пуговицу. Петушок Золотой гребешок опустил хвост.
Леля подняла глаза на маму. Мама никогда не разрешала держать в беспорядке горку и требовала, чтобы ее убирали на ночь. Только мама, всесильная мама, молчала и не делала никаких замечаний ни жандарму, ни девочкам.
Мимо Лели прошел офицер, громыхнув шашкой. У него и шинель другая, чем у жандарма, круглого, как шар, и звезды на погонах. Остановился у кровати Анюты и потребовал, чтобы она встала. Анюта с распущенной косой испуганно натянула юбку поверх ночной рубахи. Достала железный сундучок и сняла с шеи шнурок, на котором болтался ключ. Отперла со звоном крышку. Руки ее дрожали. По приказу офицера на пол стала выкладывать свои сокровища — накрахмаленные юбки, ситцевые кофточки, вышитые подзоры, простыни. И опять Сидоров, круглый, как шар, встряхивал вещи и ощупывал их. Нянюшка плакала, слезы катились из глаз, как у Кати.
И опять мама молчала. Даже головы не поворачивала в сторону Лели. Она все еще стояла у косяка двери, скрестив руки. Леля не понимала, как это мама, добрая и справедливая, разрешает обижать нянюшку? Нянюшка плачет, а мама молчит! И даже не выгонит из детской ни противного Сидорова, ни офицера с крикливым голосом. Леля в который раз с надеждой посмотрела на маму. Глаза у мамы полны такой боли, что Леля заплакала. Было и маму жалко, и себя, и нянюшку Анюту.
От шума проснулась и Катя. По обыкновению, она улыбалась, но увидела чужих людей и расплакалась. Крупные слезы-горошины падали на ночную рубашку. Катя громко всхлипывала и кричала, широко раскрывая рот. Она подносила кулачки к глазам и терла. Мама и на этот раз не подошла к Кате, не пыталась ее ни успокоить, ни приласкать.
Сидоров наклонился к офицеру и что-то стал объяснять. Офицер согласно кивал головой, зло посматривал на разрыдавшуюся нянюшку. В детскую пришел новый жандарм, ни толстый ни тонкий. Руки у него двигались быстро, как у Сидорова. Он принялся обшаривать постель нянюшки. Взял нож и начал подпарывать матрац. Ноги в сапогах поставил на подзор, которым так гордилась нянюшка.
Офицер покрикивал, торопил Сидорова и нового городового.
Леле стало страшно, так страшно, как никогда не было в жизни. Она боялась и крикливого офицера, и злого Сидорова, и этого нового жандарма с жадными руками, которыми он заграбастывал каждую вещь.
Леля боялась этих рук. Кровать нянюшки совсем рядом. Вот сейчас он подойдет и к ее кроватке, сбросит, как у нянюшки, одеяло и возьмет куклу. Куклу! А ей прикажет слезать на пол. Куклу она и Кате не разрешала брать на руки. Возьмет небрежно и сломает. При этой мысли Леля задохнулась от страха. Жандарм снял Катю с кровати, словно она, лежа в постели, ему мешала передвигаться по детской. К превеликому удивлению Лели, сбросил на пол подушку и начал переворачивать матрасик. Пребольно, как показалось Леле, толкнул плюшевого мишку. Мишка отлетел в угол, беззащитный, с глазом-пуговицей.
Леля не захотела ждать, чтобы Сидоров, с толстой шеей и круглым подбородком, начал бы стягивать и ее с кроватки. Она слезла сама и прижала к груди куклу. На мгновение ей показалось, что лицо мамы прояснилось и глаза стали спокойнее. Девочка стояла босая на полу в длинной ночной рубашке с синими ленточками в жидких косичках. В руках держала куклу. Кукла открыла глаза и с изумлением смотрела на беспорядок в детской. Все разбросано, опрокинуто… И гномик без колпачка, и одноглазый мишка в углу, и у белки дрожит хвостик. Такого она еще не видела! К Леле шагнул офицер, наступил сапогами на нянюшкины вещи и уставился на куклу. Леля покрепче прижала куклу к себе. Ее маленькое сердце сжалось от обиды. Глаза высохли от слез и зло смотрели на офицера.
— Звереныш! — буркнул офицер и недовольно покачал головой. — Настоящий звереныш…
КАК КУХАРКА МАРФУША ЗАЩИЩАЛА ДЕВОЧЕК
В столовой послышался бой напольных часов. Медленно ползли гири, тяжело скрипели цепи.
В детскую ворвалась кухарка Марфуша. В ночной нижней юбке. В платке, накинутом на плечи. На полной шее крестик на суровой нитке. На щеках красные пятна. Оттолкнула Марию Петровну от двери, отпихнула жандарма, который пытался что-то отыскать в Катиной постели. Голосом, сиплым и громким, которого Леля никогда у нее не слышала, Марфуша кричала:
— Спасите, люди добрые! Спасите от ночных разбойников! — Марфуша схватила на руки Катю, одновременно поднимала с полу разбросанное белье. — Разбойники… У сироты вещи воруют… Юбки да ситцевые кофты… Так она же приданое себе готовит… И в город приехала, чтобы наряды справить… Кому она, бесприданница, нужна?! Сиротинушка моя… Ты, зажравшийся пес, их на пол бросаешь да норовишь сапожищами истоптать! Ты, посиди-ка с иголкой да поломай глаза. — И Марфуша запричитала, кинулась к окну, стараясь его распахнуть. — Люди! Люди! Помогите! Детей обыскивают… Малолетних барышень да бедную сироту! Помогите!
Офицер скривился от неудовольствия и приказал:
— Убрать бабу! Быстро убрать…
Жандармы переглянулись, но подступиться к разъяренной кухарке не решились. Марфуша кричала, толкалась, размахивала руками, вырывала вещи и ругательски ругала городовых. При этом она успевала вытирать слезы у Кати, успокаивать Анюту и обещала офицеру поднять на ноги весь город. И подняла бы — понимала Леля. Она с опаской смотрела на Анюту, боясь увидеть у нее поломанный от вышивания глаз, как утверждала Марфуша.
Кухарка топала ногами на Василия Семеновича, стыдила барыню Марию Петровну, которые, по ее словам, не могли совладать с разбойниками. И требовала, именно требовала, как понимала Леля, чтобы утречком, и пораньше, подали бы прошение не то губернатору, не то царю-батюшке на насильников и разбойников, которые по ночам в квартирах честных людей и при малых детях творят такие безобразия!
— Я тебя, злую ведьму, засажу в тюрьму! — яростно прошипел офицер и поправил ворот мундира, словно он давил шею.
— В тюрьму… Фю!.. — кричала Марфуша, подперев крутые бока руками, и захохотала, насмешливо прищурив глаза. — Не только тюрьмы, но и Сибири не испугаюсь. И в Сибирь пойду, да такой неправды царь-батюшка не допустит! — Марфуша вытаращила глаза и истово осенила себя широким крестом. — Антихристы… Безобразники…
Офицер безнадежно махнул рукой, словно пытался отогнать надоедливую муху. Жандармы тихонько ругались, называли ее чертовой бабой. Леля увидела, как впервые за страшную ночь у мамы дрогнули в усмешке уголки губ. Увидела это и нянюшка. Она приободрилась и вырывала из рук круглого Сидорова помятые простыни.
Марфуша быстро заправила детские кроватки. Расцеловала заплаканную Катю и уложила в постель. И Леле приказала укладываться спать. Куклу, помедлив, положила на подушку. И опять Леля поймала довольный мамин взгляд.
Мария Петровна вздохнула с облегчением — кажется, на этот раз пронесло. И Леля, молодчага, взяла куклу и не дала офицеру к ней притронуться. Адреса и явки, шифры и письма, запрятанные в головку куклы, спасены.
