Ленька воткнул иголку в коленку штанов. В раздумье почесал затылок и потребовал:
— А ну сбреши еще что! Как про Кирьку узнал?
— Раз не веришь, чего рассказывать.
— Нет, Степка, — вмешался заинтересовавшийся Сергей, — ты в пузырь не лезь! А расскажи все по порядку.
— А чего рассказывать. Ну шел я второго мая по Боготяновскому скверику. А на скамейке Кирька с дружками пиво глушат. И гогочут так, что лошади шарахаются. Ну я подошел сзади. Интересно ж, чего они. А один говорит:
— Кирька, расскажи еще. Пусть и Котька Сом посмеется.
Ну и рассказал. Как заметил, что ты спрятал. Кирька как раз в парикмахерской сидел. Из окна видел. А потом говорит:
— Так я же с него, лопуха, еще пять голубей за долг содрал. Мне за них уже полсотни дают! А я не хочу! На базаре после праздника больше возьму.
Ленька сначала слушал с недоверием. Потом, когда Степан сказал про голубей, он крякнул от досады:
— Точно! Это Кирькина работа. Он же сразу и долг получать пришел, знал, что денежки мои плакали. И голубей забрал… Ну, Кирька! Ну, гад ползучий! Ты еще… А сам, собака, меня на рыбалку звал. Вилисапетом сманивал. Я тебе такой лисапет сделаю!..
Еще до начала совета лагеря к начальнику подошли Сергей со Степаном Луговым.
— Андрей Андреевич, можно сказать? — начал Сережка. — Вот вы сейчас решать будете. А я уверен: Леньку выгонять из лагеря не надо. Если гнать — так всех! «Склепники» тоже хороши.
— Гм! — в глазах начальника появилась лукавинка. — И это говорит Синицын, который больше всего добивался.
— Да, Андрей Андреевич! Добивался. А теперь подумал: разве он один… А мы что? Мы тоже виноваты.
— Не надо, Андрей Андреевич, — поддержал Сережку Степан.
— Как? И ты тоже? Уж кому-кому, а тебе из-за этих яблок досталось. Сам говорил: ненавижу.
— Так это я вон когда говорил, Андрей Андреевич. А теперь все по-другому. И Вовку он…
— Ну-ну, — уже откровенно улыбнулся довольный начальник. — Ладно, хлопцы. Пора совет начинать. Все вместе и решим.
Членам совета лагеря почти все было известно. Осталось выяснить кое-какие вопросы и принять решение.
— Клещов, ты правда отбирал у ребят седьмой палаты деньги?
— Вранье это, Андрей Андреевич. Они же мне проиграли.
— Вы играли под деньги? В карты?
— Что вы! В крутилку… Ну это, если кто не угадает, что лежит под ладошкой: «орел» или «решка», — тому шалобан по лбу.
— Что-что?
— Шалобан… ну, щелчок, если по-культурному.
— А как же деньги?
— Так Васька же Грибов на расплату жидкий. Проиграл мне сто шалобанов, а лоб подставлять не хочет. Я, говорит, лучше тебе за эти сто шалобанов три рубля отдам, когда мать пришлет.
— И ты бил их щелчками? Больно же.
— Гля! А мне не больно? Я ж терпел, когда мне били.
— Так… А что это за деньга у тебя?
— Яблоки продавал.
— А зачем тебе деньги?
— Так ведь крыша, как решето, Андрей Андреевич. Железа надо купить. — Ленька помолчал и объяснил: — Я ведь думал как? Раз сад ничейный, так кому убыток? Нарвал яблок и «Пищевикам» продал. Вот и на крышу будет…
— А вот у вожатого Миши деньги пропали… — начал Андрей Андреевич.
— Теперь на меня все свалить можно, — угрюмо насупившись, перебил его Ленька. — В глаза я того кошелька не видал.
— Не кошелька, а бумажника. Коричневой кожи, — поправил вожатый Миша.
— Бумажника?! Коричневой?! — вдруг удивленно вскрикнула повариха тетя Клава, пришедшая послушать, что делается на совете. — Миша! Видала я! После отбоя в дровах лежал. Завхозу понесла, думала — его. «Нет, — говорит, — не мой. Пусть до утра полежит, завтра разберемся». Неужто не отдал?..
— Он до подъема еще уехал и только сейчас продукты привез, — напомнил начальник.
— Правильно! — согласилась она. — Так я сейчас! — и выбежала из комнаты, крича: — Это ж надо! Ах ты господи!
Все зашумели. Вожатый Миша сидел красный, потный, растерянный и все повторял:
— Как же так, а? Это же надо, а? Как же я мог обронить, а?.. Запарка с дровами вышла — ужин опаздывал…
— Вот он! Вот! Целёхонек! — кричала, возвратясь, повариха, протягивая бумажник начальнику.
Деньги, все девяносто восемь рублей, оказались на месте.
— Да-а-а, память девичья, — с упреком сказал Мише Андрей Андреевич. — Ты уж извини, Леонид…
— Чиво там! — буркнул обрадованный Ленька. — Андрей Андреевич, вы не сомневайтесь. Я этой, как ее… Ануш за потраву возместю.
— «Возместю»! — передразнил кто-то из вожатых. — Что ж, ты в другом саду нарвешь и ей отдашь?
Но Ленька не принял шутки:
— Зачем же. Я отработаю… Я ей до конца смены каждый день рыбу носить буду.
Вожатые сдержанно засмеялись. А Сергей, попросив слова у начальника, обратился к Клещову:
— Скажи, Ленька, только честно: ты знал, что в сад Ануш лезешь?
— Печка попутала, — вздохнув, угрюмо ответил Ленька. — Честно, я думал: это Фаносопулы сад. Там у него белая печка стоит. Раз все говорят, что кулак он… ну и… А потом, когда на весь лагерь крик подняли, и линейка, и всякое… чего ж тут… сиди и молчи в тряпочку…
За дверями библиотеки, где проходило заседание совета лагеря, послышался шум и крик:
— Пропусти! — кричал мальчишка. — Ты не имеешь права!
— Что еще там? — удивился начальник.
Сергей приоткрыл дверь, и в комнату под ногами загородившего вход дежурного прошмыгнул на четвереньках Вовка Иванов.
— Подождите! Не выгоняйте! — прокричал он, поднявшись на ноги. — Я за него ручаюсь!
Его заявление встретили дружным смехом.
Вовка удивленно оглянулся и стал выкрикивать:
— Чего вы рыгочете?!. Он хороший!.. В середине!.. По краям только закоптился… как котел на огне… Очистить можно!..
Второе заявление Вовки вызвало такой хохот, что дрогнули стекла.
Вовка замолк, съежился и был готов заплакать.
— Тихо! — стукнул ладонью по столу Андрей Андреевич. И, когда тишина наступила, спросил: — Иванов, да ты, никак, заплакать хочешь?
— Вот еще! И не подумаю! — упрямо мотнул головой Вовка. — А чего ж они: «гы-гы-гы». Так Ануш сказала! Понятно?!
— Понятно, — серьезно ответил начальник. — Можешь спокойно идти в корпус. Мы учтем твое поручительство и пожелание Ануш Григорьевны.
После полдника всех собрали у ручья. Гора, подступающая к лагерю с севера, в нижней части образует ряд террас — широких, метров по десять, ступеней, поросших невысокой травой. Справа и слева — кустарники. Посередине, по ступеням террасы, прыгает ручей, к которому весь лагерь ходит умываться.
Ребята расселись на ступенях отрядами. На нижней террасе — вожатые с Андреем Андреевичем, ребята из седьмой палаты и братья Клещовы.
Едва Андрей Андреевич рассказал обо всем случившемся, ребята зашумели, закричали:
— Выгнать из лагеря! Набить им морды! В школу написать!
— Погодите, ребята! — остановил их Андрей Андреевич. — Во-первых, совет лагеря уже решил, что гнать их из лагеря не будем. Во-вторых, мы собрались не для того, чтобы им «морды бить», а для того, чтобы на этом случае чему-то научиться. Ведь в том, что случилось, большая доля и нашей вины. Вот оборвали яблоки у Фаносопуло… — начальник сделал паузу.
Арка, сидевший в первом ряду, подтолкнул соседа в бок:
— Подумаешь, у Фаносопуло! У него много. А там, где много, взять немножко — есть не кража, а дележка!
Негромко, кажется, сказал, но в наступившей вдруг тишине услышали его резкий гортанный голос. Сидящие рядом захохотали. Те, кто не расслышал, спрашивали соседей:
— Что? Что он отмочил?!
Им повторили Аркино изречение. Смеялся уже почти весь лагерь. Криво, одним уголком рта, усмехнулся и начальник. Согнал улыбку и резко начал:
— Ты это, Барашян, брось!.. Скажешь, пошутил. А что за шуткой?.. У кого это много? Да больше всего у государства, у колхоза! Так? Значит, брать можно, и это не кража? Да этак ведь и колхоз растащить недолго, а?
— Что вы, Андрей Андреевич! Я же не это…
— А получилось «это», Барашян… Эти самые сады без хозяев мозолят всем глаза. И взять в них — будто не кража. А почему тогда днем туда никто не идет, а все ночью, тайно, чтоб никто не узнал? Значит, понимают: нехорошо это, а делают… И еще: почему это они бесхозные? Все земли вокруг колхозные. И хозяин у садов есть — колхоз!.. В общем, страсть к яблокам питают многие. Мало вам тех, что даем? Может, и мало… Вы ребята молодые, здоровые, растете — вам много надо. Но государство пока больше дать не может… Так вот. С завтрашнего дня после завтрака по два отряда идут в колхоз на сбор яблок. Заработаете хоть десять тонн. Колхоз не поскупится. И ешьте на здоровье.
— Ура-а-а-а! — восторженно встретили пионеры это известие.
Солнце поднялось над вершиной горы и осветило весь лагерь. Четкий прямоугольник линейки. За белой чертой выстроились два ряда пионеров в зеленых рубашках. Солнце играет на металлических зажимах алых галстуков. Пять поленьев с тремя эмалевыми языками пламени на серебристой овальной пластинке будто и впрямь вспыхивают, и от груди пионеров во все стороны летят разноцветные жаркие искры.
