Мне захотелось на прощанье погудеть Федотову. Но я не сделал этого. Час назад мы попрощались с ним дома.
Вот уже и каменный медведь остался позади. Пролетают мимо сосны, ели, километровые столбики и телеграфные столбы. Дорога стремительно бежит под колеса.
А все-таки Слава добился своего — увиделся напоследок с Мишкой. Вышло все это, казалось бы, случайно, но я думаю, что, не подвернись случай, Слава так или иначе все равно не отстал бы и повидался бы со своим любимцем.
А началось все с колеса. Едем, и чувствую — заносит машину. Затормозил, вышел — смотрю, заднее колесо чуть приспущено. Достал насос, начал качать. Ну и Слава тут же — возле вертится:
— Дайте я помогу. Дайте разок качнуть. Ну разочек, только один разок.
— Отстань, — говорит Нина Васильевна. — Ты же мешаешь работать. Пойди вон цветов нарви.
— А, — махнул рукой Слава. Он, видимо, не был любителем цветов.
В это время резко скрипнули тормоза, рядом с нами остановилась грузовая машина, и я услышал:
— Засели, значит. Загораете!
Это был Тихон Ильич. Он высунулся из кабины и протянул руку к Славе:
— Этот?
— Тот самый, — сказал я.
— Так, значит, и не повидался с приятелем? — спросил Тихон Ильич.
Слава молчал. Он насупился и смотрел себе под ноги так, будто его обидели.
Но это была не обида. Я уже второй день стал замечать, что Слава стыдится своего побега к Мишке и казнит себя за то, что за этим последовало. И каждое напоминание об этой истории больно ранит его.
Я уже подкачал колесо и прятал в багажник насос. Слава о чем-то говорил со сторожем подсобного, но слов я не слышал — громыхал инструментом. Когда же я захлопнул багажник и обошел машину, Слава бросился ко мне, да так, что чуть было не сшиб меня с ног.
— Он едет к Мишке!
— Кто — он? — спросил я.
— Этот дядя на грузовике. Поехали — это совсем близко. Вот поворот. Ну я прошу. Пожалуйста.
Тихон Ильич молчал. Но все его лицо — широкое, доброе — и глаза, казалось, говорили: «Не отказывайте парню. Уж очень ему хочется увидеть своего косолапого друга».
Я было уже согласился, но вспомнил, что с нами ведь Нина Васильевна и последнее слово остается за ней. Это последнее слово она сказала не сразу. Однако в конце концов сдалась. Очень уж жалостливо упрашивал ее Слава.
И мы поехали: Тихон Ильич впереди на грузовике, а мы за ним следом.
Лесная дорога вывела нас к низине около речушки, перегороженной плотиной. Здесь не было никаких признаков человеческого жилья, кроме побуревшей от времени водяной мельницы.
Две сосны стояли прямо и неподвижно, будто часовые у входа на мельницу. Было душно, и пахло цветами, ягодами и мукой.
У грузовой машины загорелся красный фонарик, и мы тоже притормозили, остановились. Тишина. Только птицы спрашивали нас:
«Чьи вы? Чьи вы?»
Из травы слышалось стрекотание кузнечиков. И вдруг: «Ырры! Ы-р…р…р!»
Рев шел из рубленого, бревенчатого сарая, и Славик, выскочив, бросился туда так стремительно, будто им выстрелили из пушки. Но он не пробежал и двадцати шагов, как попал в охапку к Тихону Ильичу.
— Стоп! — сказал сторож. — Остановка, значит.
— Дяденька, пустите!
— Пущу, но в свое время.
Тут подошли и мы: Нина Васильевна, шофер грузовой машины и я.
— Славик, ты что? — строго сказала Нина Васильевна. — Мало мы все из-за тебя переволновались, а ты еще хочешь, чтобы тебя медведь загрыз. Перестань вырываться, слышишь?
— Так там же Мишка, Мишенька!
— Не Мишенька он теперь, — вставил Тихон Ильич, — а Михаил Топтыгин. Так, значит… Привет мельнику.
— Привет вам, коли не шутите. — Это сказал низкорослый человек в очках. И добавил: — Была мельница и сплыла. К зиме закрываем ее, и все. Отработала свое старушка.
Медвежьи голоса утихли и совсем смолкли.
— А вы не из нового мелькомбината будете? — спросил меня мельник.
— Мы к Мише, — опередил меня ответом Славик. — Это он рычал? Да?
— Ну что ж — пошли, коли так. — Мельник взял Славу за руку. — А ты не боишься медведя?
— Мы с ним давно знакомы, — сказал Славик. — Я его еще совсем маленьким знал. Он был ну совсем как игрушечный.
— Старое знакомство, — произнес как бы про себя, ни к кому не обращаясь, мельник. — С медведем дружись, а за ружье держись. Коли не шутишь.
Мы пошли к сараю всей гурьбой. По дороге мельник рассказал нам, что произошло за это время в жизни двух медвежат.
Это был уже не сосунок, не меховой шарик с зубками как зернышко риса. На мельницу привели совсем другого — выросшего Мишку. Да и Машка за это время стала уже совсем не та.
В первый день мельник привязал брата и сестрицу к колу, вбитому в землю в лесу метрах в ста от сарая. Звери, особенно Мишка, вначале нервничали — рычали и пытались разорвать веревку. Но потом смирились и, словно козлята, паслись вокруг кола, насколько позволяла веревка. Мельник на веревку не поскупился, чтобы зверям совсем не соскучиться.
Мишка съел вокруг кола всю землянику, причем он хватал красные ягодки вместе с зелеными листочками — без разбора. Вообще говоря, в первые дни медвежата вели себя вполне пристойно. Уже на второй день Мишка перестал фыркать на своего нового хозяина, а Машка радостно поуркивала, когда видела, что мельник несет им еду. Она ведь и в раннем детстве была на редкость ласкова и покладиста.
Мельник приносил сразу две миски и давал их медвежатам. Они ели по-разному. Машка — не торопясь, нагнувшись к миске, которая стояла на траве. А Мишка становился на задние лапы, передними обхватывал миску, будто руками: он ел громко — сопел и причмокивал и все время косил глаза на Машку. А потом протягивал мельнику пустую посудину, прося добавки.
Так продолжалось два дня, а на третий, когда мельник пришел с мисками к медвежатам, он увидел одну только Машку. Она стояла пригорюнившись, и в глазах у нее нетрудно было прочесть тоску по брату. Рядом валялся кусок перегрызенной веревки. Убежал Мишка. Бросил сестру и двухразовое питание с добавками и унесся в лес, где никакой дисциплины и главное — нет веревки, которая, хоть и длинная, ограничивает весь мир десятью шагами.
Мельник дал двойную порцию еды Машке, но та съела только свою часть, а от Мишкиной отказалась. И вообще в тот день Машка была очень грустной. А на рассвете следующего дня мельник услышал спросонья, как кто-то ломится к нему в дверь. Кто бы это мог быть? Мельница, можно сказать, доживает свой век. А в те дни мельничное колесо, так же как в день нашего приезда, вообще не работало.
И кому же могла понадобиться мельница, да еще в такую рань?
Мельник подошел к двери, спросил:
— Кто там?
Молчание.
Открыл дверь и увидел Мишку с обрывком веревки на шее. Да, видно, малиновый салат с листьями — еда не очень питательная. Медвежонок за одни сутки как-то осунулся и был весь в репейнике.
А тут еще Мельникова собака подоспела. Она наседала сзади на Мишку, припадала к земле, будто готовилась к прыжку, и так отчаянно лаяла, как никогда за всю свою собачью жизнь. Во всяком случае, мельник не знал за своей собакой такой прыти. Бедный Мишка даже не огрызался. С собакой он знаком не был: мельник ведь сразу увел медвежат в лес и там привязал к колу. А теперь Миша присел на задние лапы и прятал морду в передние. Это голод, видимо, сделал Мишку робким и безответным.
Мельник с трудом отогнал собаку, впустил Мишку в избу и дал ему поесть. Мишка уткнулся носом в миску и вмиг опустошил ее и всю вылизал. Вторую миску он ел медленно и долго. А потом поднял глаза на мельника: «Дай еще».
Да, это теперь был не тот Мишка, который довольствовался молоком в маленькой бутылочке. И, не успев ее выпить, тут же засыпал с блаженным выражением на мордочке. Теперь он никак не мог насытиться, а почувствовав, что голод утолен, стал громко рычать. И, попадись ему в это время собака, думаю, что ей бы несдобровать.
В то же утро мельник отвел Мишку в сарай и туда же привел к нему Машку.
— Вот они теперь там и озоруют вовсю, — сказал мельник, когда мы подошли к сараю, из которого не доносилось ни звука, словно и не было там никого.
Сознаюсь, что у меня в это время сильнее забилось сердце. Неужели сейчас вот я увижу Мишку, с которым не виделся почти полгода? Какой он? Как встретит нас?
Славик спросил мельника:
— А он сильно вырос? Большой стал? Да?
Мельник не ответил. Он гремел огромным ржавым замком и, должно быть, не расслышал Славиного вопроса.
Открыв скрипучие двери сарая, мельник сказал:
— Вы погодите тут, а я войду.
Но Славик рвался вперед, и я удерживал его за руку.
Дверь сарая осталась чуть приоткрытой, и Славик так изогнулся, что мы заглянули внутрь. Я тоже мог увидеть, что в сарае, но мешала темнота. Мы стояли на свету и в первое мгновение ничего не могли различить в сумраке сарая.
