Максим нахмурился и отругал себя за такую мысль.
«И без всяких пап справлюсь».
Сдавив челюсти, он представил, как на лету сносит Прохора, как втаптывает его в снег и одновременно отбивается от Нагибиных, как ударом слева сбивает с ног Лося, как в прыжке бьёт Сёму по его толстой голове. Аюна права. Нужно было сразу вступиться за Сашу. Теперь она будет считать его трусом. А ведь он не струсил, просто не сразу сообразил, что происходит, не понял, как всё это началось. Только что играли в футбол, а тут — драка. Если б он заранее знал, если б мог подготовиться, то без сомнений вышел бы вместе с Сашей против этой толпы. А тут ещё собака…
Максим решил, что в следующий раз непременно влезет в драку, кто бы там ни дрался. Нужно будет показать Аюне, что он смелый. Словно репетируя свои удары, Максим несколько раз скользнул кулаками по стене, сбил с неё шелуху старой краски.
Закончился второй день, а собака так и не ушла с канализационного люка.
— Почему ты не заберёшь её в свой приют? — спросил Максим за ужином.
— Во-первых, он не мой, — ответила мама, подкладывая Аюне буу́зы и подсыпая к ним укроп. — У нас и так все клетки забиты.
— Это во-вторых? — нахмурился Максим.
— Да.
— А в-третьих?
— А в-третьих, — мама вздохнула, — пусть себе лежит, никому ведь не мешает.
Максим надкусил буузу — швыркнув, хотел выпить из неё сок, но обжёгся.
— Аккуратно! Горячие ещё. Ешь пока бутерброды.
— Мешает! — твёрдо сказал Максим.
Аюна удивлённо посмотрела на брата, но промолчала. Осторожно надкусила свою буузу.
— Что тебе мешает?
— Собака!
Он решил, что нужно хорошенько напугать маму. Тогда она придумает, как взять собаку в приют, и никто уже не будет забрасывать её камнями. Ни взрослые, ни дети. Максим был уверен, что так спасёт собаку. Сказал, что она на всех рычит, а когда днём он пробовал взять откатившийся к ней мяч, она чуть не укусила его. Добавил, что на морде у неё пена. Знал, что это — признак бешенства, вот и соврал.
Его ложь подействовала. Маму явно обеспокоили слова Максима. После ужина она позвонила дедушке. Виктор Степанович был в Листвянке.
Мама приукрасила рассказ Максима и добилась своего — дедушка встревожился, узнав, что бешеная собака носится по Городку за детьми и даже порвала Максиму брючину. Посоветовал внимательно осмотреть ногу Максима — нет ли на ней царапин, и обещал решить этот вопрос.
Перезвонил через час. Сказал, что утром приедет его знакомый и со всем разберётся.
Максим и Аюна были довольны. Позвонили Саше. Предложили посмотреть на то, как дедушкин друг-дрессировщик справится с собакой, уведёт её подальше от Городка. Саша сказал, что не может прогулять контрольную по алгебре — родители узнают, а ему и без того досталось за сломанные очки.
Прогулять пришлось сразу три урока. Дедушкин знакомый приехал в десять часов. У подъезда его поджидала Ирина Викторовна в компании с недовольными птичницами. Приглядевшись, Максим вздрогнул. Увидел, что это никакой не дрессировщик. Там стоял Николай Николаевич — охотник, который в своё время отловил для дедушки сразу двух нерпят; впоследствии они стали его главным артистами — Тито и Несси. В последнее время Николай Николаевич зачастил в нерпинарий, Максим видел его там несколько раз.
— Он тут чего делает? — спросил Максим и коротко объяснил Аюне, кто такой дядя Коля.
Аюна не ответила. Она уже всё поняла. Сняла варежку и пальцами проскользнула в перчатку Максима, чтобы он почувствовал её тепло.
— Ты чего? — удивился Максим.
— Смотри, — прошептала Аюна.
Они пряталась в Крепости на Эвересте и хорошо видели всё, происходившее у подъезда.
Мама о чём-то долго говорила с дядей Колей. Он подошёл к собаке, бросил к ней снежок, затем возвратился к подъезду. Что-то сказал, после чего ушёл в арку. Должно быть, за домом стояла его машина.
К женщинам под козырьком присоединилось ещё несколько человек — вышли из подъезда.
Вновь показался Николай Николаевич. В руках у него был свёрток. Теперь и Максим понял. Дёрнулся. Аюна крепче сдавила его руку. Прижалась к нему. Максим почувствовал тёплый запах её волос — запах чабреца и лимона. Вздохнул. Он не хотел, чтобы всё закончилось именно так. Если б он был постарше, то вмешался бы. Но что он мог в свои двенадцать лет? По телу разлилась слабость. Максим уныло смотрел на ружьё дяди Коли. Он из него, наверное, нерп отстреливает. Дедушка говорил, их в год больше тысячи убивают. Делают из них шубы и шапки. А ещё… Грохнул выстрел. Эхо многократно повторило его — дворы, перешёптываясь, торопились скорее сообщить друг другу кровавую весть, разносили её за пределы Городка, Пустыря, Рохана, Бутырки, Неверхуда — в сторону Ангары, Чертугеевского залива, водохранилища, подальше из оглохшего, ослепшего, одуревшего микрорайона, вот уж тридцать лет стоявшего на могилах старого посёлка и названного Солнечным.
Николай Николаевич опустил ружьё. Подошёл к убитой собаке. Сапогом ткнул её безжизненное тело. Забросил ружьё за спину, оттащил собаку к дороге. Вернулся к колодцу. Склонился над ним. Прислушался. Замер. Встал на колени. Сдвинул крышку люка и опять прислушался. Снизу, из колодца, доносился едва различимый писк. Щенок. Провалился в щель и не мог выбраться. Дядя Коля ещё раньше заметил, что собака была щенной. Теперь понял, что все эти дни она сторожила своего щенка. Ничем не могла ему помочь и просто сторожила. Лежала на крышке, выла. Рычала, если кто-то к ней приближался — боялась, что люди нападут на беззащитного и, возможно, раненного щенка.
Николай Николаевич медлил. Не знал, что делать. Его просили избавиться от собаки, а не разбираться с чужими трагедиями. Что они все скажут, если узнают о щенке, о том, что собака была здоровой? Простая дворняга.
Николай Николаевич посмотрел на женщин и тихо качнул головой. Им не нужно этого знать. У них и без того хватает забот. Потом ещё расскажут детям. Зачем их зазря пугать?
Дядя Коля молча кивнул Ирине Викторовне, показывая, что с собакой покончено. «Спите спокойно. Радуйтесь, что спасли своих деток от злого дикого зверя. Целуйте их, говорите им, что укроете от любой опасности. А этот грех я уж как-нибудь возьму на себя. Небольшой довесок к моей ноше».
Подумав так, дядя Коля сдвинул тяжёлую крышку люка на место. Она лязгнула, встав в пазы, и замерла. Дядя Коля прислушался. Ничего не услышал. Украдкой перекрестился и поднялся на ноги.
Завернув убитую собаку в брезент, понёс её в арку. Довольные птичницы снегом протёрли крышку люка, засыпали его гречкой, просом и овсянкой. Счистить всю кровь им не удалось, и она местами окрасила крупу в красный цвет.
Ночью, когда весь двор уже спал, дядя Коля вернулся. Сдвинул люк. Спустился в колодец. Подсветив фонарём, нашёл щенка. Грязный мокрый комок. Он уже не пищал, но был ещё жив. Дышал тихо, едва приметно.
— Живой, — вздохнул дядя Коля. — Ну, значит, судьба такая.
Держал щенка на ладони, поглаживал пальцем. Аккуратно приподнимал его лапки.
— Сделаем из тебя охотничью собаку, — дядя Коля улыбнулся. — Как насчёт сосиски? Хочешь? Поехали, угощу. Только держись, не помирай, даром что ли я сюда забрался? И смотри, будешь хулиганить, в приют сдам. Мне ещё от тебя проблем не хватало… Главное, живи.
Письмо. 13 марта
«Привет.
Ты так и не ответил. А я жду.
У меня ничего нового. Новое будет на каникулах, в Листвянке.
Буду две недели жить с дедушкой. Я его боюсь, так что не обрадовался. Он в общем-то не страшный и никогда не бил меня. А вот Сашу, я тебе писал про него, отец часто лупит. Особенно, если выпьет. Он тогда очень правильный становится и хочет, чтобы все тоже были правильными, а кто неправильный — того бьёт. Дедушка не такой, но он странный.
Мама говорит, это из-за работы с нерпами. Они тоже странные. Мама называет их инопланетянами. Она вообще не любит странности. Вот Аюна научила меня фыркать на ногти. Их когда пострижёшь, нужно собрать в бумажку, плюнуть на них и громко фыркнуть. Аюна говорит, есть такие духи, они ищут состриженные ногти и спрашивают у них, где прячется душа хозяина. Ногти могут им указать, и тогда за душой начнётся охота. А пофырканные ногти скажут, что их хозяин — плевок и фырка, а на душу не укажут. Мама увидела, как я фыркаю и, такая, „чего это ты тут делаешь?“ А как узнала, разозлилась. Говорит, прекрати глупости.
Дедушка задумчивый. Спросишь его, так он молчит. Долго так молчит. Думаешь уже, что он не услышал или услышал да забыл, хочешь ещё раз спросить, а он возьмёт да ответит. Мама говорит, дедушка всегда такой был. Долго думает. Говорит, что отвечать сразу — невежливо, даже если вопрос пустяковый. А мне вот иногда на свой пустяковый вопрос хочется услышать пустяковый ответ, а не ждать, пока у него там красивая мысль испечётся в мозговой печке. Так что я редко спрашиваю дедушку, а то это надолго.
