— Оленьей печени захотел, сволочуга, — прошептал Спирька и направил быков в его сторону.
Волк застыл, поднял вверх морду и бросился от стада.
Спирька дернул вожжу, заорал на быков, и они галопом ринулись по кустарникам и горбам. Они несли его легко, оставляя сзади слабые следы полозьев. Ветер свистел в ушах, комья снега били в лицо. Олени несли изо всех сил, но Спирьке этого было мало. Он пустил в ход хорей. Волк мчался длинными прыжками и легко уходил от преследования, то скрываясь за кочками, то выскакивая на взгорки. Он несся, выгибая спину. Он летел, то вытягиваясь в струнку, то сжимаясь в комок, все увеличивая расстояние между собой и нартами.
Ему нельзя было дать ни минуты передышки.
Спирька не спускал с него глаз и думал: будет ли он удирать по прямой в лес или пойдет, как обычно, большими кругами? Не пойдет кругами — все сорвется. А если пойдет — Спирьке помогут расставленные упряжки.
Он чуть не заорал по-мальчишески «ура!», увидев, что волк отвалил от прямой влево. Но когда волк опять отклонился, Спирька забрал правее, и стал ошалело орать, и заставил зверя изменить свой курс. Скоро нарты достигли его следов, сдвоенных, широко брошенных друг от друга.
Олени устали. От них вовсю валил пар, шерсть смоклась, языки вывалились. Они хрипло дышали. А волк шел все так же легко и упруго, точно в нем была навечно заведенная пружина, безотказно бросавшая его тело огромными скачками вперед. Но теперь расстояние между ними почти не увеличивалось. Спирька гнал волка по большому кругу. Подлетая к сизому леску, он пронзительно свистнул, и вслед за тем сбоку появилась свежая упряжка с Семкой.
На ходу перескочил на нее Спирька, а братишка прыгнул в его упряжку. Как бешеные несли быки пастуха по сдвоенному, точь-в-точь как у собаки, следу. Снежная пыль окутала его, и он на миг потерял из вида зверя. Как Спирька обрадовался, увидев, что просвет между следами чуть уменьшился! Волк начал уставать. По рассказам других, он знал: хочешь догнать волка, не дай ему остановиться, чтобы он помочился, тогда он быстро устанет, выдохнется, и его можно догнать.
Спирька вспотел. Винтовка больно колотила его по плечам и спине, руки и ноги занемели, и, чтобы пошевелить ими, он время от времени приподнимался на нартах. Расстояние между упряжкой и волком сокращалось. Быки заметили хищника, таращили в испуге глаза, бросали в стороны головы, но вожжа, крики и хорей гнали и гнали их на волка.
Теперь, пожалуй, в него можно будет попасть. Но вдруг промах? С ходу бить нельзя, рискованно — мушка будет прыгать, а совсем остановить быков — упустишь время; еще дальше уйдет хищник и, кто его знает, может скрыться. И Спирька гнал упряжку вперед, ведя волка по кругу. Когда к нему подскочила новая свежая упряжка, он уже не мог впрыгнуть в нее на ходу. Задыхаясь от усталости, он кулем перевалился в нее и помчал по следам — уже коротким, глубоким, измученным следам. И ни одного желтого пятна: так и не выбрал зверь момента, чтобы облегчиться.
И когда расстояние между ними сократилось метров до сорока, Спирька, не останавливая быков, одной рукой снял винтовку, вскинул, чуть попридержал быков, прицелился, и сухо лопнул выстрел. Пуля поймала волка в воздухе. Он взлетел над кочкой невредимым, а опустился со свинцом в лопатке. Однако, подскочив к нему, Спирька увидел, что зверь только ранен. Он остервенело полз по снегу, перебирая лапами и волоча прерывистый красный след. Он был весь мокрый, шерсть клочьями дыбилась на спине и боках, точно он вылез из воды.
Почуяв за собой человека, он, внезапно обернувшись, прыгнул назад, клацнул зубами и захрипел.
— А олешек кушать вкусно? — спросил Спирька, поднимая винтовку.
Спокойно и бережно, чтобы не попортить шкуру, он пустил пулю между желтыми клыками, и только теперь вместе с красной полосой крови разлилось, проедая снег, густо-желтое пятно.
Скоро к стойбищу подъехали три упряжки. На задних нартах лежал волк.
— Всех их надо так, — сказал Спирька уже в чуме, кладя в рот сразу два куска оленины. — Всех по очереди.
— Точно, сынок, точно, надо, — поддакнул отец, с радостным оживлением подрезая кожу и, как чулок, стаскивая с волка серовато-бурую, в желтых подпалинах шкуру. — Так оно и будет.
А через час, когда Спирька исправно храпел в своем балагане, а возле чума шумела детвора, катавшая из снега огромную бабу, старик отогнал их подальше и свирепо крикнул:
— Тише вы!.. Спирьку разбудите…
1965
