— Едем на целину! — объявил отец. — Я первым. Потом ты с бабушкой. А в конце будущего лета приедет мама. Ясно?
Совсем неясно! Почему опять он должен ехать с бабушкой? Лучше бы сразу всем вместе. Но у взрослых всегда так получается, что им нельзя ехать вместе. Вот и прошлой весной в деревню его отправили с бабушкой. Потом приехала мама, папа — после неё. Возвращались тоже как-то непонятно: первым уехал папа, за ним бабушка, последним из деревни уезжал он с мамой.
Тимка решил, что когда он будет большим, то папа, мама, бабушка и он будут ездить только вместе.
Очень хочется узнать, на чём придётся ехать. Лишь бы не на грузовой машине: на ней сильно трясёт. Когда ехали в деревню, бабушка охала и жаловалась, что ей разбило поясницу. Разбило поясницу? Разбить можно тарелку и даже две сразу, но разбить поясницу непонятно. Надо расспросить отца.
— Папа! — Тимка заглядывает отцу в глаза. — Мы на поезде поедем или на грузячке? На грузячке плохо!
— На грузовике! — поправил отец. — Но сначала на поезде, а потом, должно быть, придётся ехать на грузовой машине.
Мама принялась торопить Тимку:
— Одевайся быстрее, пойдёшь с бабушкой в магазин.
Тимка рад: дорогой он обо всём расспросит бабушку.
Тимка и бабушка на улице. Крепко зажав в шершавой ладони руку мальчика, бабушка, вздыхая, говорит:
— Скоро, Тимошенька, нам уж не ходить по этой улице. Уедем далеко-далеко!
Ну и что же? Тимка всегда за то, чтобы ездить далеко.
— В степь поедем, продолжала бабушка. — Людей там мало-мало. Пустынь… Ни кустика, ни деревца и холодина. Ух и холодина!
Тимке непонятно, почему в степи мало людей и куда они подевались. Но прерывать бабушку не хочется, пусть она рассказывает.
Переходя дорогу, бабушка ускорила шаг. Тимка, чтобы не отстать, припустился вприпрыжку.
— Ты не беги, — советует бабушка. — Шагай, как большие.
Легко говорить: «Не беги…» У больших вон какие длинные ноги, разве угонишься. Однако Тимка пытается шагать, как взрослые, и хотя это ему даётся с трудом, но он старается изо всех сил. Бабушка молчит. Сейчас бы и начать расспрашивать ее о целине. Узнать, почему там мало людей и нет ни одного кустика, ни одного деревца. Но бабушка останавливается и строго наказывает:
— Побудь здесь, Тимоша. Не вздумай убежать. Я в магазин зайду.
На улице тепло. Ярко светит солнце. Оно уже не такое горячее, как летом, но ещё ласковое. На асфальте валяются зелёные, жёлтые и красные листья. Тимке хочется набрать их полные руки, и он сходит на дорогу.
— Вот ведь шалапут! Под машину попадёшь! — сокрушается дворник и, ухватив Тимку за воротник куртки, вталкивает на тротуар.
Бабушки долго нет. Тимка думает, что можно было бы успеть дойти до ближайшего угла и заглянуть за него. Там много машин; они бегут и бегут, а когда остановятся, через дорогу спешат люди. Но уйти нельзя: бабушка вечером обязательно нажалуется маме и скажет, что она отказывается ходить с ним в магазин. Мама начнёт разбираться, что произошло, а отец, насупив большие чёрные брови-таракашки, спросит: «Ты чего, брат, самовольничаешь? А ну-ка, без этого самого…» — и погрозит пальцем. Лучше подождать и никуда не уходить… Тимка долго и терпеливо ждёт.
В дверях магазина появляется бабушка. Тимка поражается множеству покупок. Чего только нет в авоське! Вон сбоку торчит длинный свёрток. Тимка уверен, что в бумагу завёрнута колбаса. Это как раз то, что он больше всего любит.
Дома бабушка, выкладывая покупки на стол и подсчитывая расход денег, беззвучно шевелит губами. Тимке хочется помочь ей.
— Один да один и ещё три — будет четыре? — спрашивает он.
— Сбил ведь меня. Вот грех-то какой! — рассердилась бабушка. — Не мешай!
Тимка недоволен бабушкой: всегда, как только захочешь ей помочь, она машет рукой и кричит: «Не мешай!» Лучше пойти во двор. Застегнув матросскую куртку, Тимка направляется к двери, но, увидев, что бабушка несёт большой чемодан, сбрасывает куртку и бежит в комнату.
Ух и много же всего поместилось в чемодан! Улеглась в него и вышитая подушка. Подушка не раз служила Тимке футбольным мячом, и он удачно забивал её между ножек стола, за что ему крепко влетало от бабушки.
Укладывая отцовские книги, Тимка нечаянно задел крышку чемодана; она упала и больно прищемила пальцы.
— Вот беда-то какая! — заволновалась бабушка. — Как же тебя угораздило? Дуй на пальцы-то! Больно, поди?
— А то нет! Больно, да ещё как! — едва выговаривает Тимка, чувствуя, что он вот-вот заплачет. Но надо крепиться: отец говорил, что плачут лишь девчонки, а мальчишкам плакать не положено. Тимка вспомнил, как однажды он увидел себя в зеркале ревущим: лицо было красное, глаза малюсенькие, а по щекам ручейками катилась вода. Вид был, как скапала тогда мама, ужасно смешной. С тех пор Тимка решил не плакать.
Отец вернулся с работы раньше обычного. Это Тимка определил по тому, что бабушка не успела приготовить обед. Набив трубку табаком, отец сел за рабочий стол и принялся писать.
Было так заведено: когда отец занимался, Тимка не должен был приставать к нему с вопросами. Мама говорила, что, когда взрослые работают, дети не должны им мешать. Нельзя мешать? Но почему же взрослые могут мешать маленьким? Не успеешь сесть с карандашом и листом бумаги за стол, а тебя уже гонят с места и требуют подать то одно, то другое. Выходит, взрослые могут мешать детям, сколько им захочется.
Тимка пристально посмотрел на отца. Надо бы с ним поговорить. О чем? Ну вот хотя бы, почему на целине мало людей, из чего там можно сделать рогатку, если в степи нет ни кустика, ни деревца, и вообще что такое целина? Бабушка говорит: «Степя, степя и холодина». Может быть, она и сама не знает, что такое целина.
— Ты о чём задумался? — повернулся к Тимке отец.
— Папа, целина — степь?
— Степь, степь! Да ещё какая! Залюбуешься! — Отец щурится от яркого солнечного света. Выбив из трубки пепел, говорит: — Опаздывает твоя мама. До отхода поезда всего час остался.
Тимка забрался на подоконник и смотрит на улицу: возможно, удастся увидеть маму и крикнуть ей, чтобы она шла быстрее. Бабушка уже принялась расставлять тарелки, раскладывать вилки и едва успела поставить на стол большую салатницу, полную помидоров и огурцов, — раздался звонок. Пришла мама.
Тимке было не до еды: мама ведь сказала, что скоро подойдёт машина и все отправятся на вокзал провожать папу.
На вокзале оказалось так много народу, что с трудом удалось пробиться к вагону, в котором должен был ехать отец. Играл духовой оркестр. Качали какого-то человека; он чудно размахивал руками, высоко взлетал вверх.
Отец отнёс чемодан в вагон, потом вышел на площадку и молча стоял рядом с мамой.
Проводник объявил об отходе поезда, а отец всё не уходил. Подхватив Тимку под мышки, он высоко поднял сына и сказал:
— До свидания. Теперь ты в доме один мужчина. Смотри, чтобы порядок был… Приедешь на целину, в школу пойдёшь. Чуешь? В школу! Готовься…
С вокзала возвращались пешком. Мама шла медленно. Бабушка вздыхала и вытирала глаза платком. Тимке тоже было невесело.
Дома, вспомнив наказ отца, Тимка забрался на стул и решил, что порядок прежде всего следует навести на папином столе: с него надо убрать книги, газеты, банки, в которых отец хранил зёрна.
Ухватив кипу газет, Тимка задел локтем чернильницу и опрокинул её. Чернила широкими ручейками потекли по стеклу.
Мать застала Тимку, когда он газетой стирал со стола чернила.
— Тимочка, ну как же ты чернильницу-то опрокинул? — спросила она и укоризненно покачала головой.
— Я совсем, совсем не хотел проливать чернила! — оправдывался Тимка. — Папа сказал, чтобы я за порядком следил…
Тимке хотелось сказать маме, что он теперь старший в доме и с ним нельзя так разговаривать, как прежде, но, взглянув в мамины глаза, он увидел в них знакомый огонёк неодобрения и виновато забормотал:
— Я больше не буду! Я совсем сотру чернила…
— Ладно, прекрати! — требует мама. — Иди мой руки!
По пути в ванную Тимка задержался на кухне. Бабушка сидела у стола и по зёрнышку перебирала крупу.
— Ты ее считаешь, да? — заинтересовался Тимка.
— Для чего мне её считать-то? Иди умойся да будешь переселяться.
Переселение произошло быстро. Бабушка перекатила Тимкину кровать в мамину комнату. Разъединяться с бабушкой не хотелось, и Тимка попытался протестовать. Мама потребовала, чтобы он прекратил капризы.
— Папа говорил, я теперь остался в доме один мужчина, значит, я старший! — выкрикнул Тимка.
Мама и бабушка переглянулись и рассмеялись.
Ну и пусть смеются! Пристроившись на ящике, в котором хранятся любимые кубики, молоток, пила, конструктор, старые батарейки от карманного фонаря и множество других нужных вещей, Тимка задумался над тем, почему мама не хочет признавать его старшим. Кто же тогда в доме старший? Мама как-то говорила, что старший в доме папа, но сама она часто не соглашалась с ним, и он уступал ей. Выходит, что старшая мама, но она слушается бабушку, особенно когда договариваются о том, какую кашу варить. Было бы хорошо, если бы старшей в доме была бабушка: она обо всех заботится. Отец тоже хороший. Правда, когда кто-то перемешал две кучки зерна в одну, он долго ворчал на маму и бабушку за то, что те хозяйничают на его рабочем столе. По вечерам отец рассматривал зёрна в круглое стекло, взвешивал на малюсеньких весах, а потом пробовал зёрна на зуб и что-то записывал в толстую тетрадь. Было интересно смотреть на отца, как он, сдвинув широкие чёрные брови, подолгу сидел неподвижно, потом, пошевелив зачем-то пальцами, снова принимался писать в тетради. Круглое стекло, щипчики и малюсенькие весы отец увёз с собой на целину, значит, и там он будет рассматривать зёрна и взвешивать их. Где-то сейчас едет папа? Тимка вздыхает.
