Носик слизал кусочки гусеницы с рубашки Тревиса.
— Он просто голодный, — объяснил брат. — Но пахнет он не ахти.
Это правда. Вдобавок к отвратительным манерам, вблизи броненосец источал резкий мускусный запах.
— Тревис, не надо этого делать. Что скажет мама?
— Она не узнает.
— Она всегда все знает.
Мы, семеро детей, никак не могли понять, как это мама ухитряется все знать.
— Я буду держать его в амбаре. Она туда почти никогда не заглядывает.
Битва проиграна. И вообще, не мое дело. Мы посадили Носика в ранец, где он скребся всю дорогу. Дома я с досадой обнаружила несколько глубоких царапин на коже. Мы сунули его в старую кроличью клетку в дальнем углу амбара, возле клетки Банни. Но сначала мы его взвесили на весах для кроликов и кур (пять фунтов) и измерили от носа до основания хвоста (одиннадцать дюймов без хвоста). Мы немножко поспорили, мерить ли хвост, и пришли к выводу, что без хвоста будет легче представить его истинные размеры.
Носик, казалось, был не против нашей заботы, но не то чтобы особо рад. Он исследовал стенки своего нового дома и принялся царапать дно клетки, не обращая на нас никакого внимания. Так наши отношения с Носиком складывались и дальше, хотя тогда мы об этом не догадывались. Царапание и ноль внимания, ноль внимания и царапание. Мы наблюдали, как он царапается и не обращает на нас внимания, пока Сан-Хуана, наша служанка, не позвонила в колокольчик, созывая к завтраку. Мы ринулись в кухню, полную чудесного аромата жарящегося бекона и только что испеченных булочек с корицей.
— Мыться! — скомандовала от плиты наша кухарка Виола.
Тревис и я накачали воды в раковину и оттерли руки. Несколько волокон, оставшихся с Носикова завтрака, прилипли к рубашке Тревиса. Заметив это, я протянула брату кухонное полотенце, но он только размазал грязь, и вышло еще хуже.
— Чем это тут воняет? — вдруг спросила Виола.
— Булочки пахнут просто отлично, — поспешно ответила я.
— Ничем не воняет, — встрял Тревис.
— Как-то ты странно пахнешь, молодой человек.
— Ну, наверно, это от кролика. Ты же знаешь Банни? Такой большой, белый. Надо бы его выкупать, вот и все.
Я прямо удивилась. Тревис был никудышный лжец, это знали все, но сейчас у него получалось складно. Помимо научных занятий я постоянно старалась улучшать свой словарный запас, и мне пришло на ум слово «речистый». Не было случая его употребить, но здесь оно было уместно: речистый обманщик.
— Чепуха, — заявила Виола. — Никогда не слышала, чтобы кроликов купали.
— Он измазался, — встряла я. — Сама можешь поглядеть.
— Чепуха, — повторила Виола.
Она переложила хрустящий бекон на блюдо и понесла в столовую. Мы двинулись за ней. Заняли свои постоянные места за столом рядом с братьями. Вот Гарри (старший и самый любимый брат), Сэм Хьюстон (самый тихий), Ламар (самый вредный), Сал Росс (тоже довольно тихий) и, наконец, Джим Боуи (пяти лет, самый младший и самый шумный).
Надо сказать, что Гарри все меньше и меньше тянул на самого любимого брата и все больше времени проводил с Ферн Спитти. Все-таки ему уже восемнадцать, я смирилась с мыслью, что он когда-нибудь женится, но с этими ухаживаниями его вечно нет дома. Ферн — милая девушка, разумная, с легким характером. Она даже почти не отскочила, когда я прошла мимо с большой банкой, в которой шебуршилась всякая мелкая живность. Да, я ее одобрила, но горькая правда заключалась в том, что рано или поздно она развалит нашу семью.
Пришли папа с дедушкой, уселись, кивнули всем сразу и торжественно провозгласили: «Доброе утро!»
Дедушка поздоровался со мной отдельно — как же приятно, что я его любимица.
— Мама не выйдет к завтраку, у нее опять мигрень, — объявил папа.
Удачно. Мама бы и за тридцать шагов заметила грязную рубашку, а если бы она, а не Виола, взялась допрашивать Тревиса, он бы, наверно, раскололся и во всем признался. Я-то давно выбрала тактику решительного отрицания, все равно чего. Я так хорошо, так речисто отпираюсь — даже перед лицом неопровержимых улик, — что мама вообще перестала меня расспрашивать. (Видите, хорошо продуманный обман может принести пользу, хотя у других я этого не поощряю.)
Мы склонили головы, папа прочел молитву, Сан-Хуана разнесла тарелки с едой. Без мамы мы были избавлены от обязанности поддерживать за столом легкий, приятный разговор и с аппетитом принялись поглощать завтрак. Слышен был только стук ножей и вилок, приглушенное одобрительное хмыканье да изредка просьба передать сироп.
После школы мы с Тревисом отправились проведать Носика. Он скорчился в углу клетки и время от времени без особого энтузиазма скреб проволочную сетку. Выглядел он уныло, хотя по броненосцам никогда не скажешь наверняка.
— Что с ним? — спросил Тревис. — Выглядит неважнецки.
— Он дикий зверь, ему не нравится в неволе. Давай его отпустим.
Но Тревис не был готов расстаться с новым питомцем.
— Может, он просто голодный. Червяки есть?
— Как раз закончились.
Это была неправда. Дома у меня была гигантский червяк, крупнее я в жизни не видела, и я приберегала его для своего первого препарирования. Дедушка собирался начать с кольчатого червя и дальше продвигаться от одного типа животных к другому. Я рассудила, что чем крупнее червяк, тем больше его органы и тем легче будет препарировать.
Тем не менее надо было решать проблему Носика. Броненосец — всеядный, живет на земле, а это значит, что он может есть множество разных видов животных и растений. Неохота было выкапывать личинок и без конца собирать муравьев, чтобы обеспечить Носику приличное пропитание.
— Пойдем пошарим в кладовой.
Мы побежали на кухню. Виола, попивая кофе, отдыхала после приготовления завтрака и перед приготовлением обеда. Домашняя кошка Идабель дремала в корзинке у плиты. Виола листала один из маминых женских журналов. Читать и писать Виола не умела, но с удовольствием рассматривала модные шляпки. Одна из шляпок была украшена чучелом райской птички в гнезде из тюля. Одно из крылышек свисало вниз, до самых бровей девушки, на которую шляпка была надета. Совершенно нелепо, к тому же напрасно погублен прекрасный, редкий экземпляр.
— Чего вам? — спросила Виола, не поднимая головы.
— Ну, мы просто немножко проголодались, — сказала я. — Можно поискать чего-нибудь в кладовке?
— Ладно, но пироги не трогайте. Они на ужин, поняли?
— Да поняли мы, поняли.
Мы схватили, что под руку попалось — пару крутых яиц, — и побежали обратно в конюшню.
Носик обнюхал яйца, покатал их лапами, потом разбил скорлупу. Он ел без особого аппетита, непрерывно ворча. Потом снова забился в дальний угол и застыл в прежней, скрюченной позе. Я стала вспоминать, что я знаю о броненосцах. Живут на земле, ночные животные. Значит, весь день спят в норе. А здесь светло и никакого укрытия. Неудивительно, что он недоволен.
— Ему нужна яма в земле, нора, чтобы спать.
— Тут нет норы.
— Если его отпустить, — начала я с надеждой, — он сумеет о себе позаботиться.
— Не могу я его отпустить. Это же мой Носик. Сделаем нору.
Я только вздохнула. Мы огляделись в поисках материала и нашли пачку старых газет и обрывок одеяла, которым протирали лошадей после трудового дня. Мы засунули все это в клетку. Носик тщательно обнюхал приношение и начал старательно рвать бумагу, а потом поволок газеты вместе с одеялом в дальний угол. За пару минут он соорудил что-то вроде гнезда, натянул на себя одеяло и немного повертелся в разные стороны. Потом замер, и из-под кучи газет послышался легкий храп.
— Видишь, — шепнул Тревис. — Теперь он доволен. Какая ты умная, Кэлли Ви. Все-то ты знаешь!
Я даже немножко возгордилась. Может, мы и не зря взяли Носика. (Или Броню?)
Вечером мы пришли к папе за карманными деньгами на неделю. Выстроились в очередь по возрасту перед дверью в кабинет, а он звал нас одного за другим и выдавал по десять центов старшим, а мне и младшим — по пять центов. Логика, в общем-то, в этом была, и я с нетерпением ждала десятицентового возраста. Церемония завершалась советом все сразу не тратить, но мы, по большей части, немедленно отправлялись в лавку и просаживали деньги на леденцы, ириски и шоколад. Папа стремился научить нас беречь деньги, а мы вместо этого учились высчитывать сложные соотношения, стараясь растянуть как можно более сильное удовольствие на как можно более долгое время. Что, например, предпочтительнее: пять коричных леденцов за пенни или три карамельки за два пенни? Кто из братьев согласится поменять большую лакричную конфету на маленькие жвачки? И на сколько жвачек? Непростые вычисления, на самом деле.
Несмотря на это, я скопила двадцать два цента. Они хранились под кроватью в коробке от сигар. Какая-то мышка, по-видимому, нашла коробку привлекательной и прогрызла один из уголков. Надо бы попросить у дедушки новую коробку. Я постучала в дверь библиотеки и услышала обычное: «Входи, коли не шутишь». Сощурившись, дедушка рассматривал что-то через увеличительное стекло, его длинная белая борода слегка отливала желтизной в слабом свете лампы.
