Виктор Савин - Лесная книга

На другой день чуть свет Яков Тимофеевич поднял парней с постели. Сам проследил за их сборами, проверил, все ли у них при себе. Вышел на крыльцо, проводил, пожелал удачи.

Семён направился в сторону Каменных гор, а Георгий — большого стойбища. Охотиться вместе братья отказались. У каждого был свой нрав, свои принципы. Однако ни у которого не было ещё охотничьего опыта, навыка. Оба ушли в тайгу, как в неведомый путь.

Первым вернулся домой Семён. Он пришёл к обеду. Ему повезло. Наткнувшись на непуганый глухариный выводок, он снял с дерева поднявшуюся из травы копалуху, а потом разыскал и попрятавшийся, затаившийся молодняк.

С достоинством выслушав похвалу отца, Семён прошёл на кухню, небрежно выкинул на стол перед матерью глухарей, разделся, тут же на кухне поел, взял книгу и пошёл к своему гамаку.

Лишь к ночи, после заката солнца, пришёл Георгий. В его сетке маленьким сереньким комочком лежал один рябчик. Видно было, что парень устал, намаялся.

— Коленки, сынок, убил? — ласково сказал отец. — Всяко бывает. Падать духом не надо! Удачи на сосне не растут, не крупянки это — подошёл да сорвал. Удачи надо искать, добывать трудом. Труд-то зря не пропадает. Не сегодня, так завтра скажется.

Достав рябчика из сетки брата, Семён взвесил его на ладони, усмехнулся и кинул на кучу глухарей.

— Что ж, и Гошкина копеечка не щербата, — сказал он с издёвкой, зевнул, потянулся и улёгся спать.

Георгию тоже хотелось лечь в постель. Последние километры перед домом он еле тащил ноги и думал только об одном: скорей бы прийти, не есть, не пить, а бухнуться сразу на кровать, уснуть, восстановить иссякшие силы. А дома, когда поел, мысли стали работать по-иному. Он переломил в себе усталость, сон. И, когда уже все в доме спали, он начал чистить ружьё. Ибо отец всегда, вернувшись с охоты, в первую очередь приводит в порядок своё ружьё. Ведь в стволах образуется пороховой нагар, перемешанный со свинцовым налётом, а в затворе, в курках бывает сырость. Не убери все это, не смажь — испортишь ружьё.

Управившись со своей переломкой, заткнув ствол чистой тряпкой, Георгий взялся за рябчика. Отеребил его, прибрал перо, а потом достал из кармана складной ножичек. Сначала вырезал у птицы зоб, распорол его и стал рассматривать перед лампой. Зоб казался красновато-розовым, он был наполнен брусникой. Затем, выпотрошив рябчика, парень принялся за тугой, плотный желудочек. В нем оказалось много мелких округлённых разноцветных камешков кварца, хризолита, яшмы, перемешанных с истёртой брусничной кожицей. После этого Георгий взял глухаря, добытого Семёном, и тоже внимательно исследовал его зоб, желудок. Там были те же ягоды, такие же камешки.

На другое утро, поднявшись раньше всех, Георгий неслышно собрался, взял ружьё и вышел из дому. Рассвет только чуть брезжил. В низинах вокруг стана над лесом стлался молочный туман. Острые вершинки елей, казалось, торчали из воды. Юный охотник спустился к реке и берегом пошёл по тропинке, проложенной в высокой траве слезящейся росой. Не успел он пройти и сотни метров, как с песчаной косы, врезавшейся в зеленоватую воду, грузно поднялся старый глухарь и полетел в сторону Мохового болота. Георгий моментально вскинул ружьё, прицелился и выстрелил. Тяжёлым мешком птица упала в траву. Не чуя под собой ног, парень кинулся к добыче. Это был огромный с сединкой, словно обомшелый, глухарь. Положив его в сетку, юноша с бьющимся сердцем пошёл дальше.

С песчаных отмелей то и дело поднимались глухари и тетерева. И все они держали направление к Моховому болоту, куда Георгий много раз ходил с матерью по бруснику, где пережил, будучи малышом, немало страхов от шума взлетавших из-под самых ног больших, тяжёлых птиц. Теперь ему все было ясно. Он свернул с тропинки и лесом, напрямик, пошёл к заветному болоту, поросшему кудрявым карликовым соснячком, с трудом пробиваясь через густую, дремучую урему и завалы мёртвых деревьев, поверженных бурями.

Домой он вернулся с тяжёлой ношей. Он весь бы увешан птицей. Глухари и тетерева, связанные попарно, были перекинуты через плечи, висели на поясном ремне, мешая идти. Усталый, вспотевший парень еле передвигал ноги, но на сердце у него было легко и радостно.

— Ай, вот как! Много набил, — говорил отец, помогая сыну снимать добытую дичь. — Шибко ладно. Так-то хороший охотник будешь.

— А Семён что принёс? — первым делом спросил Георгий отца.

— Семён не пришёл, замешкался где-то.

— Ладно ли что с ним?

— Придёт. Далеко ходит. Глухарь увёл, косач увёл. Много принесёт.

Старший сын вернулся очень поздно, в потёмках. Его сетка была пуста. Не отвечая на вопросы отца, он разделся, со злобой взглянул на Гошкину добычу, отказался от ужина и сразу лёг спать.

С этого дня Георгий постоянно был с удачей, а Семён возвращался из лесу налегке и все жаловался на отсутствие птицы.

— А Гошка где берет птицу? — спрашивал отец.

— Гошка-то счастливый. Мама говорит, он в рубашке родился. Как не повезёт так-то.

— Птица разве сама на ружьё к Гошке лезет? Неправильно говоришь, Семён! У счастья нет ног, счастье к людям не прибежит. Его надо искать. А как искать? Думать надо, шибко думать. Гошка лучше думает. Лес большой ведь. Без ума пойдёшь — только ноги намнёшь… Пошто задираешь перед Гошкой нос? Зачем корчишь из себя большака? Надо вместе с Гошкой ходить, надо учиться у Гошки, Ты идёшь в лес все одно что приезжий гость. Гошка идёт в лес как хозяин и как работник.

Ничего на это не ответил Семён отцу.

И по-прежнему один измерял лес в треугольнике между двух рек и скалистым горным хребтом.

Какое постылое это место стало для Семена!

Наступила глубокая осень, пора добычи пушного зверя. Оделись в белые шубы леса, полегли травы под мягкими одеялами, выстроченными лапками зайцев, лисиц, куниц, белок, горностаев. Яков Тимофеевич съездил в Глухариное стойбище и привёз из своего колхоза выращенных в питомнике двух собак — лаек Звонкого и Стрелу, пополнил боеприпасы.

Вечером, накануне выхода на промысел, когда отужинали и погасили лампу, в доме долго ещё не спали. Посредине избы топилась железная печка. Семён и Георгий лежали на кроватях. Звонкий, Стрела и свой домашний одряхлевший пёс Хриплый были у порога и, положив головы на лапы, казалось, прислушивались к голосу старика Векшина, говорившего с полатей. Старик сообщил, что завтра будет большой праздник, охотники со всего края пойдут искать мягкое золото: шкурки белок, куниц, песцов, соболей.

В Глухарином в правлении колхоза Векшин сказал: «Нынче мы дадим в три раза больше мягкого золота». Это записали на бумагу. А в бумаге он расписался. Три раза поставил «Векшин».

— Нас ведь трое: Яков, Семён, Гошка. Вон как! — пояснил он.

Старик слез с полатей, положил в красную, раскалённую печку, дышащую жаром, несколько полешков и снова забрался наверх, под потолок, где обжигало уши, как в бане.

— Вы не забыли, сынки, — продолжал он, — я говорил вам про большую книгу. То «лесная книга». Её составили наши люди, деды и прадеды. Она передаётся из рода в род, от охотника к охотнику. Кто не знает этой книги, тот выходит в лес как слепой. Куницу ему не видать как своих ушей, его обманет даже зайчонок, родившийся нынешним летом. Вот какая это книга!

Старик на минуту притих, прислушался.

В избе отчётливо раздавался храп. Не сильный, а так, ровный, спокойный.

Старый охотник рассердился:

— Семён, Гошка, вы спите? Кому я говорю? Кому науку даю?

— Нет, нет, не спим!

— Что ты, тятя!

— А кто храпит?

— Это пёс, Хриплый. Разморило его у печки-то.

И верно. Спал Хриплый, растянувшись на полу. Яков Тимофеевич успокоился.

— Старый стал мой пёс. Плохо слышит. Вот и спит.

Потом он начал рассказывать детям о повадках пушных зверей, где их искать, как добывать. Страницу за страницей раскрывал «лесную книгу».

А на другой день в пёстром, пегом лесу, куда вышли по морозцу трое Векшиных с собаками на сворках, Яков Тимофеевич сказал:

— Теперь начнём. Вот какая книга! — И он очертил рукой в воздухе полукруг; перед ним были заснеженные поляны, островки ельника, кусты ольховника. — Хорошо! Ночью-то как раз снежок выпал. Удача будет.

На небольшой прогалине старый охотник остановился. На снегу, искрящемся, точно сахарный песок, были отчётливо видны не крупные и не мелкие следы: две продолговатые вмятины рядышком и две, почти круглые, стрелкой впереди, потом опять и опять две вмятины вместе и две впереди, напоминающие букву «Т» вверх ногами.

— Чьи это следы? — поглядывая на сыновей, спросил Яков Тимофеевич.

Георгий улыбнулся и устремил глаза на брата.

— Заячьи, — сказал тот. — Не знаю, что ли?

— Верно, Семён, — заключил отец. — Зайчишко прошёл, косой. Тихонько прошёл, не торопился. Где-нибудь тут он, недалеко ушёл. Сейчас мы его найдём. Наш будет.

Старик Векшин спустил с поводка свою рыжеватую собаку, рвущуюся по следу, и подбодрил: