Дядя Лев — душа-человек, на нём весь дом держится. Наш дом старый, деревянный и чем-то похож на корабль. Антенны на крыше торчат, как мачты. Дядя Лев нужен нашему дому, как кораблю капитан. Без него квартиры зимой не топились бы, водопровод не работал и все вокруг заросло бы грязью. Правда, жильцы часто жалуются на дядю Льва, но он говорит, что это закон природы и ничего тут не поделаешь.
Мы ещё этого закона природы в школе не проходили.
Вообще-то дядя Лев разговаривает с нами мало, но мы понимаем друг друга с полуслова. Иной раз, когда у нас на душе кошки скребут, он только мигнёт глазом: мол, ничего, браток, выше голову! Всё уладится! — и сразу устыдишься своей слабости.
Вот это какой человек!
У него даже фамилия необыкновенная — Штык. Везёт же людям! Такой фамилии любой позавидует. Она к нему очень подходит: управдом длинный и худой. И имя у него сильное: Лев! Мы его так и зовём: дядя Лев.
Вот мне явно не повезло: фамилия у меня самая обыкновенная — Корнилов.
А с именем у меня дело дрянь! У всех имена как имена. У Звягинцева — Александр, сразу подумаешь об Александре Суворове и Александре Невском; у Ежова — Пётр, сразу вспоминается основатель русского флота Пётр Первый; у Тимошенко — Дмитрий, сразу встаёт перед глазами Дмитрий Донской. А меня назвали Алькой, и ещё не установлено, мужское это имя или женское!
У нас в классе есть одна девчонка, Алька Дешеулина. Иной раз девочки кричат: «Аля, Аля!» Я обернусь, а они гогочут: «У тебя коса расплелась, заплети!» Оказывается, они кричали мне нарочно, а потом смеялись и не смотрели в мою сторону, будто звали не меня, а Дешеулину. И угораздило же этой девчонке класс! — А главное, у меня с ней никакого сходства! Она маленькая и белобрысая, а я высокий и ещё вырасту, как мой отец.
Волосы у меня чёрные, даже летом ни капельки не рыжеют. Кожа смуглая, а брови густые и на переносице сурово срослись. Это счастливая примета. У многих великих людей брови именно так срастались. И вообще, я похож на гладиатора.
Только имя не римское. Я пытался хотя бы в истории других стран найти своё имя, но никого, кроме королей испанских, не отыскал. А зачем мне родственники короли?
У одного знакомого десятиклассника я выпросил «Историю СССР» и прочитал её от корки до корки. Но ни одного лётчика, полярника, физкультурника, тракториста или вообще кого-нибудь с именем «Альберт» не нашёл. И угораздило же маму назвать меня так! Я говорю «маму» потому, что отец, когда я родился, позволил ей выбрать имя. Бабушка, которая живёт в Свердловске, сказала мне по секрету, что папа был тогда влюблён в маму по уши. Ну и пусть бы влюблялся, это его личное дело! Но как он мог позволить одному человеку решать такой важный вопрос? Вот и получилось, что меня назвали женским именем.
Я, конечно, сейчас отцу этого не говорю, он, наверно, сам уже давно осознал свою ошибку. Да и что зря человека расстраивать — всё равно тут уж ничего не изменишь!
Но я не падаю духом. В конце концов, это очень здорово — прославить самое обыкновенное имя.
А я постараюсь его прославить!
Глава 4. Наш двор и наш сад
Вдруг кухонное окно над нами распахнулось, и тётя Катя выплеснула нам на голову тёплую воду из детской ванночки.
Нет чтобы извиниться, так она ещё нас и выругала:
— Вечно вы вертитесь под ногами! Кто вас просил сидеть под окном? Ну, да ладно, вода чистая, я в ней Васюткино бельё сполоснула.
Ничего себе утешение!
— Сразу легче стало дышать! — сказал Петька и притворился, что доволен, хотя ему досталось больше всех: волосы у него на голове слиплись и напоминали ежовые иголки.
— Айда, ребята, на улицу! — сказал Димка, и мы вышли за ворота.
Наш дом стоит на углу. Одной стороной он выходит в тихий переулок, который ведёт к реке и огородам, а другой — на улицу, широкую, солнечную.
Нам очень нравится наша улица. Она вся заасфальтирована, только кое-где около тротуаров зачем-то оставлены голые квадраты земли. Нагретый солнцем асфальт блестит так, что невольно жмуришься. Но лучи проникают даже сквозь веки. Перед глазами плавают алые круги, а чуть разомкнёшь ресницы — кажется, от них разбегаются золотистые лучи.
Посреди улицы поблёскивают на солнце трамвайные рельсы. Они такие ровные, будто их вычертили по линеечке. На улице, как всегда, весело и шумно. Звонко тренькают трамваи, с тихим шуршанием проносятся легковые автомобили. Здесь никогда не бывает скучно: кругом все суетятся, куда-то спешат, так что поневоле начинает казаться, будто и ты очень занят. К тому же прохожим не до мальчишек, у них своих дел хоть отбавляй, и они редко обращают на нас внимание. А нам только это и нужно!
Санька на минуту куда-то исчез, но скоро вылетел из ворот и пронзительно закричал:
— Чур, первый!
В руках у Саньки его заветное сокровище — чугунное колёсико и железный прут с крюком.
— Чур, второй! — торопливо сказал я.
— Чур, третий! — взвизгнул Петька.
— Четвёртый, — недовольным голосом протянул Димка.
Санька подтолкнул колёсико, ловко подхватил его прутом и покатил вперёд. Со стороны может показаться, что это легко. Но это только со стороны. Если бы тротуар был пустой, тогда другое дело. А тут приходится всё время лавировать между прохожими. Мы шли рядом с Санькой и глаз не сводили с колёсика.
— Раз, два, три… десять… пятнадцать… — считал Петька.
На тридцатом шаге колёсико накатилось на какую-то собачку, отлетело в сторону и упало. Раздосадованный Санька в сердцах ткнул собачонку ногой, и она с визгом кинулась прочь.
Наступила моя очередь. Я покатил колёсико обратно к воротам. Мимо проскрипели чьи-то новые ботинки, промелькнули белые босоножки, простучали тоненькие каблучки.
— …двадцать… двадцать восемь… — считал за моей спиной Петька.
Я с замиранием сердца следил за колесом: ещё два-три шага, и я побью Санькин рекорд! Вдруг передо мной, как из-под земли, выросла нога в коричневой сандалии. Колёсико, ткнувшись в большой палец этой ноги, со звоном упало на тротуар.
— Чтоб тебе пусто стало! Любимую мозоль отдавил! — простонал кто-то надо мной. — Бездельник, мало тебе своего двора!
Я поднял голову — сверкают тёмно-карие глаза. Веером топорщится борода, ходуном ходят усы, такие длинные, что совсем закрывают рот. Кажется, будто старик говорит бородой и усами.
— А вы бы не лезли под ноги! — сгоряча сказал я и на всякий случай отступил во двор.
— Что-о-о? — Мохнатые брови старика подпрыгнули вверх. — Кто это научил тебя дерзить взрослым?
Он хотел схватить меня за плечо, но я увернулся и со всех ног бросился за сарай: ещё поведёт к матери! Ребята тоже разбежались. Василёк споткнулся, растянулся во весь рост и заревел.
— Ладно, вставай, — сказал старик, — не надо было от меня убегать. Уж не такой я страшный.
— Нет, страшный! — всхлипывал Василёк. — Вы, наверно, Бармалей.
— И как это ты догадался? — удивился старик.
— Я про вас в книжке читал.
— А тебя как зовут?
— Василёк.
— Так вот, Василёк, передай своим приятелям, чтоб они свой двор привели в порядок. Сколько земли зря пропадает! Срамота!
Старик с негодованием топнул и побрёл к воротам, чуть припадая на ушибленную ногу.
— Хорошо, дядя Бармалей, передам!
Из парадного выбежал Петька и лихо свистнул:
— Отбой, ребята!
Мы вышли из укрытия.
— Чудной старик! — сказал я.
— Да, странный! — подтвердил Димка. — А в общем, ничего старикан. Не ябеда!
— Чур, моя очередь! — закричал Петька.
И мы опять стали катать колёсико.
Весь день у меня не выходил из головы этот старик и его странные слова. И чем ему у нас не понравилось?
Наш двор не хуже других: просторный и очень интересный. Тут много сараев, на их крышах можно загорать. Правда, Димка раз загорал, загорал да и провалился: старая фанера не выдержала.
Или можно взять толстое полено из поленницы тёти Кати, положить на него тёти Машину доску, а потом скакать с кем-нибудь на пару так высоко, что дух замирает в груди. Мать увидит — будет кричать:
«Ногу сломаешь!»
А мы будем кричать:
«Не сломаем!»
Или можно спуститься в подвал, наловить жирных пауков-косилапок и пугать ими девчонок. Девчонки будут дико визжать и просить пощады.
Можно играть в мяч — кидать его в стену меж двух окон.
Да мало ли ещё что можно придумать! Но взрослые не любят выдумок. Они любят, чтоб вокруг было тихо.
Дядя Лев как-то раз проговорился, что в детстве загорал на крыше. После этого мы стали уважать его ещё больше. Видно, раньше он был весёлым парнем. А теперь стал сердитым, оттого что все наши жильцы без конца что-нибудь требуют от него, и часто такое, чего он не может дать. Как-то раз пришла к нему какая-то строгая женщина. Вдвоём они долго о чём-то говорили, ходили по двору, смотрели. Потом дядя Лев созвал жильцов и сказал:
