— Дедушка! — снова жалобно крикнула Ветка. — А что она, Сивка, побыстрее не может?
— А куда Сивке спешить? — невозмутимо отозвался Баркис. — За что ее, сердешную, мучить?
В этот момент туча-гора громыхнула яркой молнией так, что лошадь сама рванула вперед, к Каменску, почти галопом, и Ветка чуть не вылетела из телеги. Не разобрать теперь было, что громче грохочет — гром или тележные колеса… Ворвались они на окраину долгожданного Каменска, успев все-таки опередить надвигающийся ливень.
— Ну, приехали! — громко сказал неразговорчивый возница, ставший от резвого бега своей Сивки сразу веселым и разговорчивым, а потому мгновенно потерявший сходство с мистером Баркисом. — Астраханская начинается отсюда, вон с этого заводика. Видишь, с трубой? Начинается она, значит, отсюда, а если номер семьдесят пять, значит, надо тебе протопать почти всю улицу. Так что ты дотемна-то дотопай! Троллейбусов здесь, сама понимаешь, нет. А автобус только на вокзал да в гостиницу ходит, да еще к рынку, да еще к макаронной фабрике. Ну, а мне-то еще дальше, в Дубовское. Брезент прихвати! На память!
Он все еще что-то говорил, бранил свою бедную лошадь, которая, расставшись с Веткой, двинулась в путь, снова понурив голову, ворчал на погоду и тем самым окончательно расправился в Веткиных глазах с мистером Баркисом.
А Ветка пошла напрямик через пустырь к указанному ей ориентиру — несильно дымящей трубе какого-то маленького заводика.
Стемнело быстро, и, когда она перешла пустырь, названия улиц на табличках пришлось разбирать с трудом. Уличные фонари почему-то не горели. К счастью, нужную ей улицу пришлось искать недолго. Она оказалась уютной, зеленой и совсем деревянной — здесь даже двухэтажные дома были деревянными. Город был самозванцем. Почему Каменск? Откуда Каменск? Хоть бы уж на мостовой были какие-нибудь булыжники!
«Пятнадцатый, семнадцатый, девятнадцатый», — считала Ветка наугад, торопливо шлепая босыми ногами по узкой дорожке асфальта на нечетной стороне улицы и волоча за собой подарок бывшего мистера Баркиса — тяжелый кусок брезента. В другой руке она несла мокрые босоножки, и это был весь ее багаж.
Возле сорок пятого номера, двухэтажного деревянного дома с низенькой и тоже деревянной оградой, охраняющей кусты акации, произошло сразу два события — вспыхнули уличные фонари, и хлынул наконец-то ливень.
Укрывшись с головой брезентом, Ветка рванулась вперед, прикинув, что дом под номером семьдесят пять находится где-то в самом конце улицы, потому что, когда вспыхнули фонари, она ясно увидела, где кончаются дома Астраханской. Там, вдалеке, улица упиралась то ли в парк, то ли в сад — в какую-то живую черноту, грозно шевелящуюся под ливнем. И уж там-то, конечно, ни семьдесят пятого, ни семьдесят шестого номера быть не могло.
Дорожка асфальта кончилась, и Ветка плюхнулась босыми ногами в глубокую лужу.
Она вынырнула из-под брезента. Улица действительно кончилась. Последний дом на нечетной стороне, мимо которого она чуть не проскочила, маленький и невзрачный, был очень слабо освещен крайним фонарем, оставшимся далеко за Веткиной спиной. Она приподнялась на цыпочках, всмотрелась в белую эмалированную дощечку с двумя четкими знаками и не поверила своим глазам — улица кончалась семьдесят третьим номером! Семьдесят пятого не было! Дальше, прямо впереди, начинался то ли лес, то ли глухой заброшенный парк, неосвещенный, неприветливый и даже мрачноватый. Она стояла под проливным дождем, забыв про свой брезент, которым можно было укрыться, и вообще про все на свете, кроме этой свалившейся на нее так неожиданно неприятности. Потом, неизвестно на что надеясь, она перебежала улицу, к последнему дому на той, на четной стороне.
Все было правильно, все было на своих местах — последний дом на четной стороне значился семьдесят четвертым…
Она поднялась на деревянное крылечко под резным деревянным козырьком над дверью, тут же приветливо укрывшим ее от дождя, нащупала кнопку звонка и позвонила.
Через полминуты дверь дома приоткрылась, и из нее высунулась женская голова.
— Скажите, пожалуйста, это Астраханская улица?
— Астраханская. А что?
— А где же здесь номер семьдесят пять? Голова кивнула в сторону темного леса:
— А вон там он, семьдесят пятый. Чуточку по дороге пройди сначала прямо, потом дорога направо свернет, и уж там по тропке через лесопарк, к воротам. Это и есть семьдесят пятый.
Голова исчезла, дверь закрылась.
— Спасибо! — сказала Ветка закрытой двери, не сразу осознав, к радости или к печали нашелся этот семьдесят пятый номер, коли идти к нему надо в темноте через лесопарк, больше похожий на дремучий лес. Дождь, к Веткиному счастью, ослабел. Гора-туча, которая так красиво висела час назад над Каменском, выдохлась и растворилась в почти уже ночном небе.
Ветка немного пополоскалась в луже у крыльца, запачкавшись еще больше, обругала и Каменск, и Астраханскую улицу, и тетю Валю, которая поселилась в таком подозрительном месте, в этом подозрительном доме под номером семьдесят пять, отделившись дремучим лесопарком не только от своей улицы, но и от самого Каменска.
Темная дорога вела ее через лесопарк минут пять, а может быть, и целый час… Только чуть сереющее небо освещало ей путь. Оно очистилось от облаков, в нем загорелась даже одна-единственная звезда, но оно еще не стало совсем по-ночному темным, было еще чуточку разбавлено вечерним светом, а потому все, что находилось на земле, казалось темным и мрачным. Потом глаза ее понемногу отвыкли от света уличных фонарей, привыкли к окружающей ее тьме, и слева, в чаще, она увидела очертания большого дома. Все было так, как сказала ей та женщина. Одно было непонятно — ни огонька не светилось в его окнах. Он стоял совершенно темный и по-странному молчаливый. Ока свернула к нему, вышла на какую-то полудорогу-полутропинку, прошла еще шагов пятьдесят и натолкнулась на высокую чугунную ограду. Веткины глаза почти совсем привыкли к темноте, и она смогла получше разглядеть за железными прутьями закрытых ворот этот старинный двухэтажный особняк с какими-то пристройками и башенками. Почему-то он навеял на нее странную тревожную грусть — такой темный и молчаливый…
Перед домом и вдоль дорожки, ведущей к высокому крыльцу, громоздились какие-то большие и маленькие бесформенные предметы, а там, подальше, у самого дома, еще что-то виднелось совсем непонятное.
Она попробовала потрясти железные прутья ворот, но они были впаяны в каменный фундамент намертво и стояли крепко. Зато наверху что-то ненадежно звякнуло, чуть не свалившись ей на голову. Оказалось, к железным прутьям чуть повыше Веткиной головы была привинчена металлическая доска с какой-то надписью. Ветка тут же взобралась на каменный фундамент ограды — так, что ненадежно привинченная доска оказалась перед самыми ее глазами, — и с трудом разобрала черные буквы на светлом фоне. И сразу все стало понятным, все улеглось и прояснилось. На доске было написано: «Школа-интернат № 1».
Ветка спрыгнула с фундамента. Можно было бы с самого начала догадаться, что это интернат и что квартира тети Вали находится при этом интернате. Правда, Ветка не знала, что тетя Валя работает не в обычной школе, но теперь это уже не имело никакого значения. Теперь надо было разыскивать квартиру или комнату, в которой тетя Валя обитает.
Ветка протиснулась между прутьями ограды во двор, втащила за собой сначала босоножки, потом брезент, с которым ей почему-то жалко было расставаться, проверила, на месте ли ее вымокший пятирублевый капитал, пятерней расчесала мокрые растрепанные волосы и по удобной, мощенной плитками дорожке пошла к дому мимо громоздких темных предметов, ставших сразу понятными и знакомыми. «Это же волейбольная сетка! А это старые парты ремонтировать приготовили, а может, выбросить собираются. А это «Москвич» поломанный на приколе. А может, и не поломанный. Может, катаются. В общем-то, неплохо живут!»
Дверь дома, к которой Ветка поднялась по ступенькам высокого крыльца, была тоже плотно закрыта, но это ее не обескуражило — есть тут, конечно, где-то еще один вход, служебный.
Она обошла дом с другой стороны, чуть не покалечив ноги о какой-то заброшенный школьный инвентарь, и уже там, на другой стороне, внизу, в окне полуподвальной комнаты, увидела наконец-то слабый свет.
К тускло освещенному окну с настежь распахнутой форточкой вели ступеньки вниз, в выложенную кирпичом неглубокую яму. Ветка спустилась в яму и заглянула в комнату.
Это была интернатская кухня, а в ней, наконец-то, обитала долгожданная живая человеческая душа! Примостившись на краешке загроможденного кастрюлями стола, толстенькая круглолицая девушка в возрасте сестры Ирины гладила электрическим утюгом яркое и праздничное платье. Ветка осторожно постучала в окно.
