— А ну, марш сейчас же на педсовет. Сейчас мы вам покажем, как бросать на школу позорные пятна!
Но странное дело: бомба, которую все ждали с минуты на минуту, не разрывалась. И вообще, никто не обращал на нас внимания. Хоть прыгай, хоть танцуй, хоть ходи на голове.
На перемене мы устроили возле дверей шикарную свалку. Мимо этой мала-кучи шла Зинаида Борисовна. И представьте себе — ничего. Только посмотрела сверху вниз, повертела носом и — все.
Нам стало еще обиднее. Если б нас поругали, если б поставили каждому в дневник по двойке или колу, — и то было бы легче.
В этот день мы ничего не узнали и ничего не добились. Прозвенел последний звонок и все разбрелись кто куда.
Раньше я ходил с Ленькой, а теперь пришлось идти домой одному. Ленька помнил обиду и даже не смотрел в мою сторону.
Пришел я домой злой, проглотил не разбирая все, что поставила на стол мать, и сразу же сел за уроки. Когда я разозлюсь, я щелкаю домашние задания, как орехи. Если б меня злили каждый день, я бы уже давно стал круглым отличником.
Когда все уже было сделано, я даже немножечко пожалел, что так быстро закончил. Все равно идти некуда. В кино не пускают за географию, с Ленькой поссорился. Хоть бери учебники и начинай все сначала. Я посидел еще немножко возле стола, позевал и решил пройтись по поселку.
Поселок наш стоит на самом краю света. Когда-то давно, еще при царе, жандармы привезли на оленьих упряжках ссыльных революционеров. Царские чиновники думали — тут уже ссыльным и конец. Но нет, выжил русский человек. Поселенцы срубили избушки на берегу Вилюя, научились у якутов бить соболя, белку, хозяина тайги — медведя. Породнились с местными охотниками и стали жить одной семьей. Якуты выучились говорить, читать и писать по-русски. Теперь сразу и не поймешь — где тут русский, а где якут.
Добраться в наш поселок нелегко — ни железных дорог, ни асфальта. Зимой таежные тропы переметали сугробы, а летом раскисали вокруг вязкие ржавые болота. Выручали нас только самолеты.
Но скоро и у нас все будет по-новому. В тайге уже прокладывали сквозь болота широкую удобную дорогу. Построят фабрики, заводы, а может быть и такое, что другим и во сне не снилось. До прошлого года у нас было село, а потом вдруг сказали, что мы вовсе не село, а ПГТ — то есть поселок городского типа.
Дорогу еще не закончили и поэтому городского нам ничего не прибавили. Только улицы стали называть по-другому. Раньше была Большая улица и Малая, а теперь стали Большая Садовая и Малая Садовая. Правда, сады в Якутии не растут, но это ничего не значит. Улицы вроде людей. Их можно называть как попало, лишь бы было красиво.
Я прошел Малую Садовую, пересек Большую и вышел на пустырь. Дальше идти некуда. Прямо передо мной был магазин, слева за бугром — река Вилюй, а справа — наша длинная бревенчатая школа. В окне учительской горел яркий свет.
И тут меня будто кулаком по затылку стукнули. Там, в учительской, заседает педсовет и там говорят про позорное пятно и про всех нас. Не знаю, как это все получилось. Ноги сами понесли меня к школе, вкатили во двор и поставили на высокое дощатое крыльцо.
— Иди, Колька, чего ты тут стоишь?
Я открыл дверь и заглянул в темный коридор. Страшно! В конце коридора светилась, как звездочка, замочная скважина, слышались далекие глухие голоса.
Оглядываясь по сторонам, я пошел на огонек. В коридоре тихо, темно, пахнет краской, мелом и, кажется, пончиками, которые поедает на переменах Манич. Дверь учительской все ближе. Еще немножко, еще чуть-чуть и я там.
И вдруг к ужасу своему я увидел в глубине коридора длинную черную единицу. Размахивая рукой, она шла прямо на меня. Я не успел умереть от страха. Единица, которая оказалась обыкновенным Ленькой Куриным, подошла ко мне и сказала:
— Бежим, там уже все закончилось!
Мы выбежали с Ленькой из коридора, перемахнули через забор и сразу очутились на Малой Садовой.
За воротами прошлепали шаги учителей, мигнул и погас свет в учительской.
— Ну, что там говорили про пятно? — шепотом спросил я Леньку.
Но зря я надеялся на Леньку. Мой друг так ничего и не узнал толком. Узнал Ленька лишь, что теперь наш класс будут держать в ежовых рукавицах и каждый день будут проводить пятиминутки — пятнадцать минут утром и пятнадцать после уроков.
Больше Ленька Курин мне ничего не сказал.
Дома меня ждал новый сюрприз: моим воспитанием начал заниматься отец. Мой отец работал геологом и по целым месяцам пропадал в тайге. Мать тоже была геологом, но домой приезжала чаще, потому что брала отпуск за свой счет. Если б мама не воспитывала меня за свой счет, из меня получилось бы черт те что. Так говорил мой отец и моя бабушка.
Теперь отец решил, что мама меня недовоспитала и стал довоспитывать сам.
— Показывай свой дневник, — сказал отец, когда я пришел домой.
Я обиделся на отца, но промолчал. Раз он верит дневнику больше, чем собственному сыну, — пускай проверяет.
Я стоял за спиной отца и краем глаза поглядывал, как он перелистывает желтые, замусоленные по краям странички. За отметки я не боялся. В дневнике у меня были сплошные пятерки и четверки, а по географии стояла тройка без минуса. Учитель мне сказал: «Не хочу портить твою репутацию и оставляю минус условно».
Отец полистал дневник, отложил в сторону и спросил:
— А где твоя тетрадка с сочинением?
Откуда отец знает, что мы писали сочинение, и почему он боится за это сочинение? Русский я знаю, как бог, и могу писать без ошибок даже с закрытыми глазами. В первой четверти Ленька Курин перекатал у меня контрольную и получил пятерку. Жаль только, что Ленька свинья и не ценит настоящей дружбы.
Я сказал отцу, что сочинений нам еще не раздавали, и если он так хочет, пусть смотрит обыкновенную тетрадку по русскому. Вот она, эта тетрадка!
Отец склонился над тетрадкой.
Я вижу его смуглую щеку и темный узенький глаз. Отец у меня якут, а мать русская. У отца я взял и крутой лоб, и нос с маленькой горбинкой, и черные, как горелый пень, волосы. Только глаза у меня голубые — точь-в-точь, как у матери.
Отец у меня молодой, но на голове уже много седых волос. Он мало спит и много работает. Я тоже хочу быть, как отец, только у меня пока ничего не получается. Я люблю спать и не люблю работать. Но я не совсем испорченный человек. Я все понимаю и, наверно, скоро возьму себя в руки. Так говорят и мама, и бабушка, и учителя.
Отец все читает и читает мою тетрадку. Он приехал на рассвете, совсем не спал. Мне хочется сказать отцу: «Не мучай себя и ложись спать. Теперь я все понял и перевоспитаюсь сам».
Мешают мне гордость и самолюбие. Извиниться должен не я, а отец. В тетрадке одна пятерка за другой, а он хмурит брови и что-то ищет. В конце концов так можно придраться к кому угодно. Даже к профессору!
Отец, как я и предполагал, нашел к чему прицепиться.
— Что это такое? — спросил он и подчеркнул ногтем какую-то букву.
— Это «д», — спокойно ответил я, — пятая буква алфавита.
Бровь отца изогнулась вопросительным знаком, потом снова выпрямилась и стала решительной и строгой, как линейка.
— Это не пятая буква, а кочерга, — сказал отец. — Кто тебе разрешил так писать?
Странный вопрос. Разве я первоклассник, чтобы рисовать палочки и крючки? Букву «д» с кочергой внизу я придумал сам и буду бороться за нее, как лев.
Сражаться за свои права мне не пришлось. Все закончилось очень быстро и обидно.
— Садись и пиши сто раз букву «д», — сказал отец. — Потом покажешь.
Вот тебе и лев!
Отец ушел в спальню, а я сел за каторжный, бесполезный труд. Исписал страничку, промокнул промокашкой и задумался. Скорее всего, отец приказал рисовать злосчастное «д» просто так, для отвода глаз.
В самом деле, почему он так допытывался про сочинение?
Сочинение было как сочинение. Мы писали их уже миллион штук. И про любимого героя, и про летние каникулы, и еще про что-то. Про летние каникулы я немного приврал, а про героя написал точно. Храбрее Павки Корчагина на свете нет никого!
Последнее сочинение было на тему «Кем ты хочешь быть?» Откровенно говоря, я еще не выбрал себе специальность. Сразу всем быть нельзя, а кем-нибудь одним быть не хочется. Так у всех наших мальчишек: выбирают, выбирают и ничего не могут выбрать.
Долго я не мог начать свое сочинение. Все уже давно скрипят перьями, а я сижу и ломаю голову: кем же мне быть? Ленька Курин сидит рядом со мной и катает уже третью страницу. Леньке хорошо, он в два счета может выдумать и про специальность, и про якутский метеорит, и про что хочешь.
Я заглянул к Леньке в тетрадку, но он закрыл ее рукой. И засопел, как будто бы я уже отбирал у него метеорит № 1.
Наверняка Ленька придумал что-нибудь необыкновенное и хочет утереть всем нос. Ну, берегись, несчастный!